Старая потрескавшаяся фотография: дедушка с бабушкой. Шляпы, пальто, строгие взгляды. Судя по всему, довоенный снимок.
Мужчина в клетчатой рубашке возложил руку на капот автомобиля: "Мое!.." Хитровато-добродушное лицо, лысая голова, густые брови. Себе на уме мужичок.
-- Интересный дядечка, -- усмехнулся Медведев, придвигая свой стул ближе к креслу и разглядывая фотографию.
-- О, это мамин муж -- Матвеич, наш сирота, как мы его с братом называем. -- Оксана выложила на блюдце мандариновые косточки и азартно вскинула указательный палец. -- Сейчас расскажу! Начальником автомастерской в Гомеле работал. На десять лет моложе мамы, ему пятьдесят три. Копил деньги, складывал в замурованный сейф на работе. Перед самым отъездом разломали кирпичную стенку, утащили сейф. "Ой, блин, лучше бы я умер!" Любимое слово -- "блин". Утром встает: "Ой, блин, зарядку делать неохота". Делает. "Ой, блин, умываться нет сил". Умывается. "Ой, блин, аппетита совсем нет, скоро умру". Час завтракает. "Ой, блин, здоровья совсем нет". И так целый день...
"Это Новый год справляем... Это на Пасху в церкви, в Праге. Это священник отец Владимир освящает магазинчик при доме. Это наша гостиница для туристов в чердачном этаже. Это мой этаж. Это мамин этаж".
"Наш первый магазинчик в Праге". Куклы, матрешки, блики солнца на витринах.
"Это я старый концертный рояль в замке купила и летом в сад под навес выставляю. Соседи с детьми заходят, туристы из гостиницы подтягиваются. Импровизируем, поем. Весело бывает".
Мужчина в возрасте, привалившись спиной к белому каменному забору, смотрит в объектив. Белые шорты, синяя рубашка, волосатые руки скрещены на груди. Неприятное лицо, холодное выражение глаз. Эдакий Корейко, вышедший из подполья.
-- Это грек? -- спросил Медведев.
-- Да, грек. Один знакомый. -- Оксана захлопнула альбом и убрала его в сумку.
"У такой женщины должно быть много знакомых, -- со смутной и неожиданной ревностью подумал он. -- Обзавелась еще одним -- писателем..."
В альбоме жила вся семья; не было только отца и мужа.
-- Славно у вас, -- не без зависти сказал Медведев; ему всегда хотелось иметь большой семейный дом, с кошками, собаками, кабинетом, спальней, мастерской, своей баней, летней кухней, водопроводом, -- не дачу, а именно дом недалеко от города, чтобы можно было доехать и на машине и на электричке.
Оксана поднялась и отнесла горку мандариновых шкурок в корзину для мусора.
-- Так я возьму вашу книжку почитать?
Медведев проводил ее до отеля, стеклянные двери раздвинулись перед Оксаной, и она негромко сказала: "Звони!" Он видел, как Оксана ступает по ковру навстречу улыбающемуся за стойкой портье, и подумал, что за любовника этой бизнес-леди его принять не смогут. Просто случайный ухажер. И ему стало немного обидно.
В тот вечер Медведев попытался сесть за роман, но бумага на столе так и осталась бумагой. Она и не думала обретать магическую прозрачность и впускать в иные миры. Медведев видел только тень ручки в косом свете настольной лампы и окурок в керамической пепельнице на авансцене стола.
Он зажег ночник, бросил на подушку Библию и вышел на улицу. Нет, конечно, он не увлекся ею как женщиной. Об этом даже говорить смешно. Она интересна ему как героиня -- судьбой, характером, искренностью... Подсветка террасы -- круглые матовые плафоны (днем их охраняли от случайного башмака красные проволочные пауки, исчезавшие вечером от глубинного желтого света, словно под бетонным полом ярко вспыхивал сноп спичек) -- эта подсветка держала дом в зыбких золотистых конусах, и казалось, что прилепившееся к скале здание готовится плавно взлететь. В этих дрожащих лучах света Медведев углядел сизый выдох окна на втором этаже, словно там, в его номере, ключ от которого лежал в кармане, кто-то курил -- то вытекали остатки табачного дыма. Бурые ставни соседнего номера плотно закрыты; нарядно блестел велосипед Лайлы, обрученный с металлической стойкой перил черным тросиком. И почему она так закраснелась, когда увидела Оксану?
Медведев вернулся в номер, и тут же в дверь постучали. Сдерживая улыбку, вошел Джордж. Он осведомился, как идет работа над романом. Медведев, так же сдерживая улыбку, сказал, что плоховато.
-- Ничего, ничего, -- махнул рукой Джордж. -- Скоро пойдет! Эта русская женщина, журналист, тоже пишет?
-- Нет, она отдыхает.
-- О-о, это хорошо, -- сказал Джордж. -- А где она имеет кров?
-- Отель... "Медитерранеан", на набережной.
-- Это хороший отель?
-- Наверное...
-- О, "Медитерранеан", "Медитерранеан"! Это пять звездочек?
Медведев сказал, что не знает, сколько звездочек, и Джордж, подхватив с холодильника карту Родоса, нашел на ее обороте перечень отелей.
-- Да, это пять звездочек! -- возликовал он, словно радовался за Медведева. Но тут же озабоченно сдвинул брови: -- Но это очень дорого! Сорок долларов! Совместно с завтрак?
Медведев кивнул. Оксана говорила, что завтракает в гостинице, там шведский стол.
-- А завтрак хорош?
-- Не знаю. Никогда там не завтракал.
-- А номер хорош?
-- Думаю, да.
Джордж посмотрел недоверчиво и решил сменить тему.
-- Да-да-да, -- рассеянно оглядывая комнату, проговорил он -- Да. У меня тоже плохо едет мой рассказ. Но что делать? Это наша судьба! Не так ли?
Медведев сказал, что так.
-- Завтра хочу гулять в Старый город, -- сказал Джордж. -- Вы бывали с Оксаной в Старом городе?
-- Нет, -- рассеянно сказал Медведев и сдвинул пошире раму окна. Ему хотелось остаться одному. -- Не бывал.
-- О'кей! -- весело сказал Джордж. -- Желаю успеха!
-- Успеха и вам, Джордж!
Медведев вновь оказался возле отеля "Медитерранеан", вновь увидел разъезжающиеся в стороны стеклянные двери, перехватил сдержанную улыбку рослого портье за стойкой в глубине белого зала и различил себя, взмахнувшего Оксане рукой сквозь уже съехавшиеся двери -- она шла по ковру к лифту и чуть обернулась в его сторону: "Звони..." И почему на "ты"? Ему послышалось или это оговорка?
Ее номер был написан на белейшей визитной карточке отеля: "608". Это, надо полагать, шестой этаж.
Славянская бизнес-леди, бывшая учительница музыки по классу фортепиано, похожая на куклу Барби, отдыхает в пятизвездочном отеле...
Медведев лег в постель и стал читать Библию, постоянно ловя себя на том, что думает об Оксане. "Второзаконие", которое вчера показалось ему важнейшим для понимания сути иудейства, вдруг превратилось в пустой набор имен и названий древних городов -- сквозь них он видел ее улыбку, длинные тонкие пальцы с перстнями, слышал ее голос... Медведев видел девочку Ксюшу с синяками от резинового шланга на спине, видел ночной заснеженный сад в деревушке под Прагой и скрипел снегом под окном, за которым Оксана играла на пианино. Ему захотелось немедленно встать с постели и начать тончайшее лирическое повествование -- рассказ или даже повесть.
Медведев закрыл Библию и, скосив глаза, перекрестился на образок Ксении Блаженной. Только бы не наделать глупостей, не упустить роман и не начать волочиться за этой повзрослевшей Барби.
"Нет, меня этим уже не проймешь, -- думал Медведев, раскидываясь под одеялом, -- я не мальчик". И еще он подумал: "Что у нее с мужем -- просто в ссоре или развелись?"
Погасив свет, он решил, что палец о палец не ударит, чтобы произвести на нее особое впечатление. Она состоятельная бизнес-леди -- он писатель. У нее пять магазинов -- у него пять книг прозы. Если он и будет видеться с ней, то лишь для того, чтобы собрать материал для новой вещи. Он не в том возрасте, чтобы распускать хвост перед каждой красоткой.
Засыпая, Медведев вспомнил, что впервые за эти дни не позвонил жене.
Глава 2