Не только Уилту пришлось в этот день жарко. Ректора тоже ждал неприятный сюрприз. Едва он пришел домой и полез в бар в надежде отрешиться от дневных невзгод, как зазвонил телефон.
— Скверные новости, — сообщил проректор. Голос его был исполнен скорбного благодушия, какое обычно звучит в надгробных речах. — Это насчет той девицы, которую мы искали.
Ректор оторвался от телефона и потянулся за бутылкой джина. Когда он снова взял трубку, проректор рассказывал что-то про котельную.
— Что-что? — переспросил ректор, зажав бутылку между колен и пытаясь открыть ее одной рукой.
— Я говорю, сторож нашел ее в котельной.
— В котельной? Что она там делала?
— Умирала, — ответил проректор нарочито трагическим голосом.
— Умирала? — ректор справился-таки с пробкой и налил большой стакан. Дело, оказывается, серьезнее, чем он предполагал.
— Увы.
— Где она сейчас? — спросил ректор, стараясь не думать о печальном исходе.
— В котельной.
— В котель… Вы в своем уме?! Если она так плоха, почему вы не отправили ее в больницу?
— «Плоха» — не то слово, — заметил проректор и умолк. Он тоже вымотался за день. — Я сказал, что она умирала. А сейчас она, понимаете ли, уже умерла.
— Господи ты боже мой, — пробормотал ректор и хлебнул джин, даже не разбавив. Хоть какая-то разрядка. — Когда это произошло?
— Час тому назад.
— Час назад? Но час назад я был у себя в кабинете. Почему, черт возьми, мне не доложили?
— Сторож решил, что она перепилась, и позвал миссис Ракнер. Та занималась в корпусе Морриса — урок народной вышивки на экономическом факультете. Она…
— Ближе к делу, — одернул его ректор. — В колледже умер человек, а он плетет что-то про миссис Ракнер и народные вышивки.
Проректор обиделся:
— Я не плету. Я объясняю.
— Ладно, ладно. Мне уже все ясно. Куда вы ее дели?
— Кого? Миссис Ракнер?
— Да нет же, покойницу! Нашли время балагурить!
— Не надо на меня кричать. Приезжайте и разбирайтесь сами, — проректор бросил трубку.
— Вот паскудина, — сказал ректор. Вошедшая в комнату жена приняла эти слова на свой счет.
В полицейском участке Ипфорда обстановка была тоже отнюдь не благостная.
— Что ты мне подсовываешь? — возмущался Флинт. Он только что возвратился из психбольницы. Проездил он туда зря: какой-то пациент объявил, что он и есть Неуловимый Сверкач. На поверку вышло — болтовня. — Передай это дело Роджеру. Наркотики по его части. А у меня Гуманитех вот где сидит.
— Инспектора Роджера нет на месте, — оправдывался сержант. — А в Гуманитехе просили поручить дело вам. Лично.
— Ищи дурака. Прикалывают они тебя. Кого-кого, а меня в Гуманитехе не жалуют. Как и я их.
— Нет, сэр, это не розыгрыш. Звонил сам проректор. Его фамилия Эйвон. Я его знаю: у меня сын ходит в Гуманитех.
Флинт выпучил глаза:
— Сын учится в этом притоне? Ты что — спятил? Я своего на выстрел к этому бардаку не подпущу.
— Может, вы и правы, — сказал сержант. Из деликатности он не напомнил Флинту, что его сын мотает срок и попасть в колледж ему было бы затруднительно, даже если бы папа позволил. — Но мой работает подручным слесаря и, чтобы получить специальность, обязан заочно учиться. Таков закон.
— Будь моя воля, я бы издал такой закон, чтобы ребятня держалась подальше от прощелыг из Гуманитеха. Один Уилт чего стоит, — Флинт с горечью покачал головой.
— Мистер Эйвон сказал, что рассчитывает на вашу осмотрительность и тактичность, — продолжал сержант. — В колледже не знают, отчего наступила смерть. Вполне вероятно, что дело не в наркотиках.
Флинт встрепенулся:
— «Осмотрительность и тактичность». Ишь свистуны, — проворчал он. — А ну как там и взаправду произошло убийство? Ну, тогда это совсем другой коленкор.
С грохотом отодвинув стул, он встал и направился в служебный гараж. Скоро он выехал на Нотт-роуд и подкатил к Гуманитеху. Возле ворот стояла патрульная машина. Флинт лихо проскочил мимо и припарковал автомобиль на стоянке, предназначенной для машины казначея: знай наших! Но у дверей главного корпуса Флинт слегка оробел, что случалось с ним всякий раз при посещении Гуманитеха.
Проректор поджидал его возле стола справок:
— А, инспектор. Очень, очень рад.
Флинт взглянул на него подозрительно. Что-то раньше его в колледже с такой радостью не встречали.
— Так. Где тело? — отрывисто спросил он и с удовольствием отметил, что проректора при этих словах передернуло.
— Э-э-э… В котельной, — промямлил проректор. — Но я бы просил вас не придавать происшедшее огласке. Лишний шум вокруг этой истории ни к чему.
Инспектор Флинт сиял. Скверная, видать, история, раз прохиндей так боится огласки. Ну да Флинт и сам стал всеобщим посмешищем, когда однажды связался с Гуманитехом.
— Если в деле замешан Уилт… — начал он. Проректор покачал головой:
— Нет, он к этому отношения не имеет. По крайней мере, прямого.
— А косвенное? — упавшим голосом спросил Флинт. Снова Уилт, и снова он в тени!
— Видите ли, он первый узнал, что мисс Линчноул колет наркотики, но он перепутал уборную.
— Перепутал уборную? — Флинт притворно осклабился, но в тот же миг ухмылка соскочила с его лица. Он почуял неладное. — Как вы сказали? Мисс…
— Линчноул. Теперь понимаете, почему мы… э-э-э… почему огласка нежелательна? Видите ли…
— Чего уж тут не видеть. Не слепой, — оборвал его Флинт так грубо, что проректора покоробило. — Значит, у вас в колледже скапустилась дочка лорда-наместника, и вы не хотите, чтобы он… — Флинт умолк на полуслове и вперил в проректора испытующий взгляд.
— А как она вообще здесь оказалась? Только не говорите, что она путалась с вашими студентами, не к ночи будь помянуты.
Язвительный тон Флинта задел проректора за живое.
— Она сама была нашей студенткой, — гордо ответствовал он. — Училась на третьем курсе факультета сексоцобеспечения.
— Сексоц… это что еще за факультет, а? То у вас мясофак какой-то. Оказалось, — факультет мясников. А теперь еще это. Вы что — завели курсы для шлюх? И дочь лорда Линчноула там училась?
— Это факультет секретарш для сферы социального обеспечения, — залепетал проректор. — Очень приличный факультет. Готовит прекрасные кадры.
— Для морга, — добавил инспектор. — Ладно, пойдем посмотрим на вашу последнюю жертву.
Убедившись, что он совершенно напрасно остановил выбор на Флинте, проректор повел инспектора по колледжу. Дорогой инспектор продолжал расспросы:
— Говорят, вы предполагаете, что причина смерти — ПД?
— ПД?
— Передозировка.
— Разумеется. Неужели вы подозреваете другую причину?
Инспектор Флинт подергал ус:
— Я ничего не подозреваю. Пока. И все-таки, с чего вы взяли, что она отравилась наркотиками?
— Понимаете, миссис Бристол видела, как в туалете для сотрудниц какая-то девушка делает себе укол. Она позвала Уилта…
— Почему именно Уилта? Нашла кого позвать.
— Миссис Бристол — секретарша Уилта, — пояснил проректор и продолжал живописать путаные события дня. Флинт слушал хмуро. Больше всего ему понравилась история про то, как мисс Зайц отметелила Уилта. Сразу видно — бабец что надо. Все прочее свидетельствовало о том, что насчет нравов Гуманитеха Флинт не заблуждался.
Выслушав рассказ до конца, инспектор заметил:
— Пока ясно одно: с выводами лучше не спешить. Сперва я должен провести тщательное расследование. Слышите? Тща-тель-но-е. А то у вас концы с концами не сходятся. Ну кололась неизвестная девица в уборной, ну в котельной нашли труп мисс Линчноул. Но почему вы решили, что это одно и то же лицо?
Проректор удивился: это же очевидно.
— А мне — нет, — сказал Флинт. — Что она делала в котельной?
Проректор уныло посмотрел, на ступеньки перед дверью, хотел было снова ответить «умирала», но поостерегся. Гусей дразнить ни к чему: Флинт — не ректор.
— Ума не приложу, — сказал он. — Может, ей захотелось посидеть в тепле, в темноте.
— А может, и не захотелось. Ничего. Это мы вмиг выясним.
— Я все-таки надеюсь, что вы воздержитесь от огласки, — всполошился проректор. — Дело-то уж больно щекотливое.
— Заладили: «огласка», «огласка». Для меня главное — установить истину.
Ректор приехал через двадцать минут и сразу понял, что в поисках истины Флинт размахнулся не на шутку. Дело осложнилось тем, что миссис Ракнер вздумала привести пострадавшую в чувство. Но, поскольку искусством оживлять покойников она владела хуже, чем искусством народной вышивки, все ее усилия привели к тому, что тело свалилось за бойлер. Бойлер работал вовсю, поэтому труп представлял собой зрелище не для слабонервных. Флинт распорядился оставить все как есть, пока фотографы не общелкают место происшествия с самых разных точек, нагнал в котельную криминалистов из отдела по расследованию убийств, вызвал полицейского хирурга.
На стоянке было не протолкнуться от полицейских машин, полицейские заполонили корпуса. И все это на глазах у студентов, пришедших на вечерние занятия. Ректору показалось, что Флинт вздумал во что бы то ни стало ославить колледж.
— С цепи он что ли сорвался? — спросил ректор, переступая белую ленту, протянутую на земле у входа в котельную.
— Он говорит, пока нет доказательств, что это случайное отравление, расследование будут вести, как при убийстве, — устало ответил проректор. — А в котельную заходить не советую.
— Что за вздор?
— Во-первых, там мертвое тело…
— Ну и что? — нахмурился ректор. Во время войны он был на фронте и напоминал об этом кстати и некстати. — Подумаешь — труп.
— Что ж, вам виднее. И все-таки…
Но ректор уже спускался в котельную. Через несколько минут его вывели оттуда под руки. Лица на нем не было.
— Силы небесные, — бормотал он заплетающимся языком. — Вы бы хоть предупредили, что там проводят вскрытие. Как ее угораздило так изувечиться, а?
— По-моему, это миссис Ракнер…
— Миссис Ракнер? Миссис Ракнер? — хрипел ректор. Он тщетно напрягал фантазию, силясь увязать ужасы котельной с образом хрупкой преподавательницы-почасовика, обучающей премудростям народной вышивки. — Что за черт? Какое отношение имеет миссис Ракнер к этому… к этому…
Яснее он выразиться не успел: к коллегам подошел инспектор Флинт.
— Теперь вы в своем Гуманитехе не соскучитесь. Вот уже и первый труп появился, — инспектор умел выбрать время для шуток.
Ректор посмотрел на него с неприязнью. Он явно не разделял мнение Флинта, будто жизнь в колледже станет веселее, если там на каждом шагу будут валяться трупы. Ректор вознамерился приструнить Флинта:
— К вашему сведению, инспектор…
— К вашему сведению, вот что я там обнаружил, — перебил его Флинт и открыл какую-то картонную коробку. — Вы по таким журнальчикам студентов обучаете?
Ректор заглянул в коробку. Сердце у него замерло от восторга и ужаса. В коробке действительно помещалась стопа журналов. На обложке верхнего красовались две дамочки, дыба, женоподобный субъект, закованный в цепи, и… такое непотребство, что ректор не знал, с чем его и сравнить. Студентам такую грязь даже показывать негоже.
— Что вы, что вы, наши учащиеся подобную литературу не читают, — всполошился ректор, — это же настоящая порнография.
— Да, порнушка крутая, — согласился Флинт.. — А знаете, сколько там такого добра? Вот ведь какая скверность получается.
И Флинт засеменил прочь.
— Господи, ну что за наказание? — прошептал ректор. — А этому скоту и горя мало. Так и сияет.
— Должно быть, он все еще помнит то гадкое происшествие с Уилтом, — догадался проректор.
— Я его тоже не забыл, — буркнул ректор, угрюмо озирая корпуса колледжа в коем он некогда думал снискать славу. Славу-то он снискал, да только не ту, которую хотел. И все из-за Уилта. Размышляя об Уилте, ректор приходил к тому же выводу, что и Флинт: этакому мерзавцу место за решеткой.
Оба как в воду глядели. В тот же вечер Уилт оказался в тюрьме. Дело обстояло так. Уилт тщательно скрывал от Евы, что по пятницам читает лекции на авиабазе в Бэконхит. Чтобы найти предлог для отлучек из дома, он вызвался давать платные уроки некоему мистеру Малкалему, заключенному Ипфордской тюрьмы. С ним Уилт занимался по понедельникам, но Еве внушил, что наведывется в тюрьму два раза в неделю — по понедельникам и по пятницам. Уилт и сам понимал, что обманывать жену нехорошо, но ведь он для семьи старается: компьютеры и школа, в которую Еве вздумалось устроить близняшек, семейству не по карману, не спасал и приработок в тюрьме, поэтому Уилту и приходилось читать лекции на авиабазе. Да, Уилт лгал жене, однако он вполне мог зачесть общение с мистером Маккалемом во искупление греха. Тем более что подопечный изо всех сил старался усугубить его чувство вины и немало в этом преуспел. Благодаря преподавателю из Открытого университета Маккалем изрядно поднаторел по части общественных наук, и когда Уилт пытался подогреть его интерес к Э.М. Форстеру и роману «Хауардз-Энд»[10], заключенный неизбежно сводил разговоры к тяжелым социально-экономическим условиям, по вине которых он и угодил за решетку. Он довольно складно рассуждал о классовой борьбе, о необходимости революции, лучше всего кровавой, и о полном перераспределении богатств. Чтобы заполучить свою долю богатств, он использовал средства противозаконные и весьма гадкие — например, увещевал недобросовестных должников при помощи паяльной лампы. После таких увещеваний четыре человека отдали Богу душу, Маккалем получил прозвище «Гарри-Поджигатель» а судья, зараженный социальными предрассудками, закатал его на двадцать пять лет. По этой причине доводы Маккалема в пользу социальной справедливости казались Уилту малоубедительными.
Не нравились Уилту и перепады настроений его ученика. Маккалем то хныкал от жалости к себе и твердил, что тюрьма его застебала: не мужик, а сморчок занюханный, то вдруг на него нападало религиозное исступление, то, рассвирепев, он грозил поджарить на медленном огне ту гниду, которая его заложила. Больше всего Маккалем устраивал Уилта в роли сморчка. По счастью, во время занятий ученика и учителя разделяла надежная металлическая сетка и присутствовал еще более надежный надзиратель. Уилт едва оправился от трепки, которую задала ему мисс Зайц, и разноса, который учинила Ева, поэтому такие меры предосторожности были весьма кстати. Тем более что к сегодняшнему настрою Маккалема грибные метафоры никак не подходили.
— Хоть вы и считаете себя шибко умным, а главного не просекаете, — хрипел Маккалем. — Где вам: в тюряге-то не сидели. И Форстер тоже. Козел он, ваш Форстер. Оно и понятно — средний класс.
— Возможно, вы и правы, — согласился Уилт. Маккалем то и дело отвлекался от темы занятия, но чутье подсказывало Уилту, что сегодня лучше ему не перечить. — Форстер действительно принадлежал к среднему классу. Однако не исключено, что именно по этой причине он обладал тонким вкусом и проницательностью, которые…
— Ни хрена себе тонкости! Да этот пидор спал с боровом. Вот вам и тонкий вкус.
Такой отзыв о личной жизни классика смутил Уилта. Надзирателя, как видно, тоже.
— С боровом? — спросил Уилт. — Быть не может. Вы точно знаете?
— А то как же. С Бэкингемом[11], у-у, боров.
— Ах, вот вы про кого, — Уилт уже клял себя за то, что посоветовал этому жлобу изучать не только творчество, но и биографию Форстера. Даже упоминание о полицейском — для Гарри-Поджигателя — нож острый. — И все же, если мы обратимся к произведениям Форстера с их социальной проблематикой.
— Мотал я эту социальную проблематику! Ничего он, кроме собственной задницы, не видел.
— Что ж, если понимать ваши слова в переносном смысле…
— Кой черт «в переносном»! — рявкнул Маккалем и принялся листать книгу. — Смотрите сами. «Второе января… показалось, что я красив и обаятелен… напудрил бы нос, если бы не… анус зарос волосами». И все это ваш разлюбезный Форстер писал в дневнике. Самовлюбленный педик — и больше ничего.
— Наверно, при помощи зеркала разглядел, — промямлил Уилт, ошарашенный этими откровениями. — И все-таки его романы отражают…
— Наперед знаю, что вы скажете. Дескать, романы Форстера имели для своего времени огромное общественное значение. Ни фига подобного! Как его еще не замели за шуры-муры с приспешником власть имущих. А в смысле общественного значения, что Форстер, что Барбара Картленд[12] — один черт. Чего стоят ее книжонки, всем известно. Розовые сопли.
— Розовые сопли?
— Чтиво для кухарок, — с наслаждением пояснил мистер Маккалем.
— Любопытный взгляд, — заметил Уилт, у которого от рассуждении ученика голова пошла кругом. — Мне лично казалось, что писания Барбары Картленд — чистейший эскапизм, в то время как…
— Я вам охальничать не позволю, — вмешался надзиратель. — Чтобы я этого слова больше не слышал. Пришли о книгах разговаривать — вот и разговаривайте.
— До чего же Уилберфорс языкастый, — сказал Маккалем, пристально глядя на Уилта. — Такие слова знает, что мое почтение.
Надзиратель за его спиной насупился:
— Я тебе не Уилберфорс. Ты прекрасно знаешь, как меня звать.
— Значит, не о вас и речь, — ответил Маккалем. — Конечно, вы мистер Джерард, а не какой-то олух царя небесного, который даже кличку победителя скачек не может прочесть без посторонней помощи. Так что вы там говорили, мистер Уилт?
Уилт задумался.
— Что, мол, книжки Барбары Картленд — забава для полудурков, — напомнил Маккалем.
— Ах, да. Из ваших слов получается, что романтические произведения оказывают на сознание рабочего класса более пагубное воздействие, чем… Что такое?
Маккалем за металлической сеткой зловеще ухмылялся.
— Ушел вертухай, — прошипел он. — Ловко я его сплавил. — Я ведь ему плачу. А его супружница от Барбары Картленд без ума. Каково ему было слушать? Держите-ка.
Уилт взглянул на свернутый в трубочку листок бумаги, который Маккалем просовывал через сетку.
— Что это?
— Сочинение.
— Но вы их обычно пишете в тетради.
— Ладно, считайте, что это сочинение, и быстренько припрячьте.
— Я не стану…
Маккалем люто сверкнул глазами:
— Станешь!
Уилт покорно сунул бумажку в карман, и Поджигатель мигом подобрел.
— А жалованье-то у тебя не ахти, — сказал он. — Что за тачка — твой «эскорт». И жить в одном доме с соседями — не в кайф. То ли дело — свой дом, чтоб ни с кем не делить. А во дворе — «ягуар». Клевяк, а?
— Не совсем, — произнес Уилт. У него к «ягуару» душа не лежала. Ева и на маленькой машине гоняет так, что только держись.
— Ладно. Считай, что пятьдесят тысяч у тебя в кармане.
— Пятьдесят тысяч?
— Ну да. Плачу наличными — Маккалем покосился на дверь. Уилт тоже. Надзиратель не появлялся.
— Наличными?
— Купюры мелкие, старые. Никто не докумекает. Лады?
— Нет, не лады, — решительно сказал Уилт. — Меня деньгами не…
— А ну не бухти! — грозно зарычал Маккалем. — Ты живешь с женой и четырьмя дочками в кирпичном доме, Оукхерст-авеню, 45. Машина — «Эскорт» цвета собачьего дерьма, номерной знак ХПР 791 Н. Номер счета в банке «Ллойдз» — 0737. Еще что-нибудь рассказать?
Уилту этих сведений было вполне достаточно. Он вскочил с места, но Маккалем остановил его:
— Сиди, покуда ноги целы. И дочки тоже. Уилт как подкошенный упал на стул.
— Что вам от меня надо?
— Ничего, — улыбнулся Маккалем. — Ровным счетом ничего. Езжай себе домой, прочти эту бумажку, а дальше все пойдет как по маслу.
— А если я откажусь? — Уилт был близок к обмороку.
— Хуже нету, чем лишиться всей семьи, — загрустил Маккалем. — Как после такого на свете жить? Особенно калеке?
Уилт как завороженный смотрел сквозь металлическую сетку и уже не в первый раз — а при нынешних обстоятельствах, может, и в последний — раздумывал: почему его на каждом шагу подстерегают чудовищные неприятности? Маккалем и впрямь чудовище и слов на ветер не бросает. Отчего так: что ни злодей — то человек дела?
— Я хочу знать, что это за бумажка, — сказал Уилт.
— Ничего особенного. Просто знак. А Форстер, по-моему, типичный представитель среднего класса. Жил со старушкой-мамой, кушал конфетки…
— К черту старушку-маму! С чего вы взяли, что я буду..
Но потолковать о будущем они не успели: вернулся надзиратель.
— Кончайте ваш урок, — объявил он. — Закрываем лавочку.
— До свидания, мистер Уилт, — с ухмылкой бросил Маккалем, когда надзиратель вел его к двери. — До следующей недели.
Но Уилт всерьез сомневался, что они увидятся на следующей неделе. Он вообще решил впредь держаться от жлоба подальше. Что за порядки: гангстеру, убийце дают всего-навсего двадцать пять лет! Совсем уж человеческую жизнь ни в грош не ставят.
Уилт уныло побрел к главным воротам. Клочок бумаги жег ему карман, в мозгу билась одна мысль: что делать? Рассказать об угрозах Маккалема охраннику у ворот? Но сукин сын хвастал, что надзирателю он платит. Почем знать, может, они все у него на содержании. Маккалем не раз намекал, что в тюрьме он царь, бог и воинский начальник. И, видно, не только в тюрьме — ухитрился же он разнюхать номер банковского счета Уилта. Нет, уж если и поднимать шум, то обращаться надо не к охраннику, а к кому-то поважнее.
— Ну, как покалякали с Поджигателем? — осведомился надзирателе в конце коридора. В голосе его Уилту почудились зловещие нотки. Определенно, говорить следует только с начальством.
У главных ворот произошел более крупный разговор.
— Не желаете ли чего предъявить, мистер Уилт? — спросил насмешливый охранник. — Остались бы у нас подольше, а?
— Ни за что, — поспешно сказал Уилт.
— Напрасно. У нас тут, знаете ли, недурственно. Всякие удобства, телевизоры, шамовка нынче классная. Подберем вам уютную камеру, подселим парочку славных ребят для компании. Вот вам и здоровый образ жизни. А на свободе что? Одна нервотрепка…
Дальше Уилт слушать не стал. Он вышел за ворота и вновь очутился в мире, который еще совсем недавно почитал свободным. Теперь же он чувствовал, что связан по рукам и ногам. Даже дома на другой стороне улицы, озаренные закатным солнцем, словно нахмурились; от взглядов пустых окон по коже пробегал мороз. Уилт сел в машину, поехал по Гилл-роуд, свернул в переулок и остановился. Убедившись, что за ним никто не следит, он достал из кармана клочок бумаги и развернул. Листок был чист. Чист? Что за притча? Уилт поднес его к окну. Так и есть. Он держал совершенно чистый клочок нелинованной бумаги. Ни единого словечка. Может, Маккалем писал обгоревшей спичкой или тупым концом карандаша? Уилт вертел листок и так и этак — ничего. По тротуару шел прохожий. Уилт испуганно бросил клочок на пол, схватил карту и сделал вид, что рассматривает ее. Выждав, когда прохожий отойдет подальше — Уилт наблюдал в зеркальце заднего вида, — он снова поднял обрывок. По-прежнему ничего. Самый обычный листок, оборванный с одного края, словно его выдрали из записной книжки. Уж не писал ли ублюдок симпатическими чернилами? Как же, добудет он в тюрьме симпатические чернила. Разве что… Где-то, не то у Грэма Грина, не то у Маггериджа[13], Уилт читал, будто шпионы во время второй мировой вместо симпатических чернил писали птичьим пометом. Или лимонным соком? Да нет, не может быть. Если бы сукин сын использовал симпатические чернила, он рассказал бы Уилту, как прочесть написанное. Остается одно: ублюдок попросту спятил. Это и так ясно, станет человек в здравом уме зарабатывать на жизнь убийствами и истязаниями с помощью паяльной лампы. На такое только псих и способен. И все же надо быть начеку. Душегуб он и есть душегуб, даже если у него не все дома. Чем раньше сбудутся опасения Маккалема и он окончательно станет занюханным сморчком, тем лучше. Жаль, что он не был сморчком от рождения.
Отчаяние вновь овладело Уилтом, и он отправился в «Герб стеклодувов» собраться с мыслями за стаканом виски.
Роман Э.М. Форстера.
Боб Бэкингем — лондонский полицейский, с которым Э.М. Форстер состоял в интимных отношениях.
Картленд, Барбара — английская писательница, автор душещипательных романов и беллетризированных биографий европейских монархов.
Маггеридж, Малькольм — английский писатель и журналист.