Мазепа был в отчаянии. Гордиенко стоял решительно за то, чтоб переночевать снова в ближайшей от перекрестка корчме и отправиться оттуда назад в Острог, где уже ждать Тамару, а углубляться в слепую глушь, по неведомым, перепутанным стежкам, да еще в метель, он считал беспросветным и бесполезным безумием. Мазепа сознавал правоту его слов, но отказаться от разысканья врага, который мог сообщить тайну про Галину, было так больно, так мучительно, что он стал просить с страстным порывом Гордиенко — проехать еще по одной, лишь более видной стежке до первой корчмы.
— По одной только, — добавил Мазепа, — и шабаш! Если не согласишься, — сам, один поеду!
Усмехнулся неодобрительно Гордиенко на такую блажь, но просьба была так трогательна и неотразима, что отказать в ней не было духу; мало того, на глухой ропот сопутствующих казаков, — что и кони-де и люди переутомились и что начинается настоящая метель, — Гордиенко возразил насмешливо:
— Да что мы, братове, медяные суслики или вареницы? Нас ли испугать заверюхе? Проедем до первой корчмы — и годи: там подвечеряем, выпьем здорово, выспимся добре… ночи филипповские ведь долги… и коней подгодуем… А с рассветом назад в Острог — до оковитой, до меду да до новой лежки. Идет, что ли?
— Идет! Горазд! Для своего вельможного пана потрудиться рады.
— А я вас, друзи, за эту услугу озолочу, выкупаю в горилке! — крикнул Мазепа.
— Спасибо! Костьми ляжем! Гайда вперед! — и все дружно кинулись в лес, вслед за Мазепой…
В лесу стало сразу темно, хотя сумерки едва наступали. Старый бор шумел своими сплетшимися вершинами, а среди металлического шороха его слышались завывания бури; внизу же было тихо, только мелкий снег сыпался сверху чаще и чаще, устилая белой, однообразной пеленой и тропинку, и всю подлесную площадь. Не прошло и часу, как тропинка совершенно была занесена снегом, и все следы исчезли в лесу под белым покровом; путники очутились в непроглядной пуще, потеряв всякие приметы даже той стороны, откуда они въехали в бор. Покружились еще они немного и стали.
— Шабаш, братцы! Дальше некуда ехать! — крикнул Гордиенко. — Собирай валежник да раскладывай костер: хоть отогреемся у огня, а то подубли… Видно, уж придется нам ночевать без оковитой и без галушек.
Казаки остановились; но никто не ответил и словом на предложение Гордиенко, никто не слез с коня, а все смотрели в землю угрюмо.
Мазепа чувствовал, что по его эгоистическому капризу придется пропадать людям, и не мог подать своим друзьям никакой рады, а они на конях стояли неподвижно в лесу, словно ожидая безропотно своей участи.
Ужасен был для Мазепы этот безмолвный протест. Он снял с перевязи объемистую флягу и, передавая ее Гордиенко, сказал дрогнувшим голосом:
— На, отдай товарищам; пусть отогреются хоть несколькими глотками и подождут здесь, а я покружу по лесу и, может быть, разыщу тропу к какому-либо жилью… На мне, проклятом, за вас всех грех, так мне и погибать нужно первому…
Гордиенко ничего ему не ответил и молча передал казакам флягу.
Двинулся Мазепа дальше в лес, перед ним побежала собака, то мелькая сзади темневших на белом фоне стволов черной точкой, то исчезая вовсе из глаз. Ветер выл и злился вверху; сосны качались со стоном, а снег осыпал, попадая даже за спину сухою, леденящею пылью.
Без цели, без надежды ехал куда-то Мазепа, следя иногда за собакой и теряясь совершенно в безбрежном бору. Сначала он гукал и слыхал отклики Гордиенко, а потом эти отклики смолкли, и на его крики не приносило эхо ответов. Время тянулось мучительно; каждая минута становилась грознее и грознее.
Опустивши поводья, отдавшись совершенно на волю коня, Мазепа уже не ощущал в сердце никаких желаний, а в холодеющем мозгу — никаких дум… Тупое отчаяние стало прокрадываться ему в душу…
Вдруг вылетел к нему с радостным лаем из чащи Кудлай и стал весело кружиться и прыгать перед лошадью, словно приглашая своего пана следовать за собою.
Мазепа встрепенулся. Радость собаки показывала явно, что жилье ею отыскано: нужно было теперь возвратиться к оставленным товарищам и вместе с ними направиться по указанию собаки. Но где они, куда повернуть? Мазепа не мог сообразить среди кружившейся белой мглы. Он выстрелил из пистолета, и гул выстрела смолк без ответа; он выстрелил второй раз и после долгого промежутка услыхал наконец отзвук далекого ответного выстрела, но совершенно с другой стороны, чем он предполагал.
Мазепа пришпорил коня и вскоре среди черневших стволов заметил розовый отблеск костра.
— За мною, друзья! — крикнул издали своим собратьям Мазепа. — Собака нашла жилье!
Все поднялись радостно с своих мест и, шумно вскочив на коней, бросились вслед за собакой.
Оказалось, что они кружились в полуверсте от довольно большой корчмы, стоявшей, впрочем, не на той тропинке, по которой они пустились в лес, а на совершенно другой дороге.
Мазепа сейчас же распорядился, чтобы кони были поставлены под навес и чтоб им было насыпано в желобы вдоволь оброку, а для казаков велел жиду поставить оковитой досхочу да принести тарани, сала и хлеба, кроме того, сварить еще с чабаком Гречаные галушки. Жид засуетился; все оживились и весело принялись за предложенную трапезу. У одного Мазепы, хотя он и был рад, что через него не пострадали товарищи, тем не менее сердце сжималось тоской, что это уж последняя попытка к разысканию следов погибшей Галины. При поднявшемся шумном гомоне он подошел к жиду и стал его расспрашивать про двух магнатов с дружиной, отправившихся в эту сторону; но жид решительно их не видел, про них не слыхал и, несмотря на соблазнительные дукаты, ничего не мог сообщить вельможному пану.
Повечеряли всласть казаки, выпили всю горилку, какая оказалась у жида, угостили даже двух явившихся поселян и улеглись спать где попало. Мазепа не мог сомкнуть глаз, а, накормивши собаку, прислонился головой к столу и тяжело задумался…
В корчме стоял храп; жид тихо в углу подсчитывал свои барыши… Но вот отворилась, скрипнувши, дверь, а на пороге ее появилась новая, занесенная снегом фигура.
Мазепа не обратил было и внимания на нового посетителя, но вдруг почувствовал, что собака, спавшая у его ног, вздрогнула и вся затряслась; он взглянул под стол: Кудлай, наежив шерсть и устремив налитые кровью глаза на вошедшего, глухо и злобно рычал…,
Мазепа изумленно оглянулся.
Собака, всегда боявшаяся людей, при виде всякого постороннего лица забивавшаяся к нему испуганно под ноги, вдруг преобразилась: приподнявшись на передние лапы, она злобно рычала, не спуская горящих глаз с вошедшего в шинок незнакомца. С ощетинившейся шерстью, оскаленными зубами и горящими глазами — она напоминала теперь скорее разъяренного волка, готового броситься на свою жертву, чем мирного старого пса. И действительно, — казалось, если бы не присутствие Мазепы, она в одно мгновение бросилась бы на незнакомца и впилась бы ему в горло зубами.
Не понимая, что случилось с Кудлаєм, Мазепа прикрикнул на него и, толкнувши ногой, хотел было заставить улечься спокойно на месте, но это движение привело собаку в еще большую ярость, рычание ее раздалось еще грознее. Мазепа и Гордиенко многозначительно переглянулись, — решительно собака знала шляхтича.
Между тем глухое, злобное рычание пса обратило на себя внимание незнакомца.
— Что это за дьявольская мода в этой дикой стороне ездить с такими волкодавами, что доброму шляхтичу и пройти нельзя! — проворчал он сердито по–польски, оглядываясь недружелюбно на Мазепу и Гордиенко.
Мазепа взглянул внимательно на незнакомца, но наружность его ничуть не объяснила ему странного поведения собаки. Незнакомец принадлежал, очевидно, к мелкой польской шляхте; его заурядное лицо с торчащими подстриженными усами и выражением глупости и кичливости, столь свойственной этого сорта людям, было совершенно незнакомо Мазепе, а между тем собака, по–видимому, знала незнакомца. Это обстоятельство еще больше заинтересовало Мазепу; желая поближе познакомиться с ним, он приподнялся и ответил с вежливым поклоном по–польски:
— Не тревожься, ясный пане, собака зла, но послушна, как ягненок!
— Гм! послушна, как ягненок! Какой дьявол поручится за их послушание? — произнес уже более смягченным тоном незнакомец, очевидно, польщенный эпитетом, употребленным Мазепой. — Иначе, — прибавил он наставительно, — таких псов держат, вацпане, только на привязи, а не возят с собой по большим дорогам.
— Для дороги только и взял, — пояснил тем же смиренно вежливым тоном Мазепа, — боялись сбиться, погода…
— Да погода, черт побери, самая пекельная: сам вот кружусь! — ответил шляхтич и, обратившись к жиду, крикнул резко и надменно:
— Жиде! что ж ты стоишь, гаманове ухо? Рюмку запеканки благородному шляхтичу!
Жид бросился со всех ног исполнять требование сердитого пана.
Выпив рюмку водки, незнакомец поправил свой ус и произнес нарочито громко:
— А теперь, жиде, помоги мне оправить коня… отбился как-то в эту дьявольскую погоду от своих слуг, а сам, черт побери, не знаю, что с конем и делать.
— Служу ясному пану, — пролепетал жид и бросился к дверям, распахивая перед незнакомцем двери.
Лишь только Кудлай заметил намерение незнакомца выйти из комнаты, как с громким и свирепым лаем вскочил на ноги, собираясь броситься на него, так что Мазепе пришлось употребить значительное усилие, чтобы удержать рассвирепевшего пса.
— Ну, брат, здесь что-то неспроста! — произнес многозначительно Гордиенко, как только дверь за незнакомцем захлопнулась.
— Собака знает его! — отвечал взволнованным голосом Мазепа.
— И, по–видимому, не с доброй стороны, — прибавил значительно Гордиенко, с удивлением смотря на все еще рвавшегося к двери рассвирепевшего Кудлая.
— Но где? Когда? Откуда может он знать этого шляхтича?
Мазепа потер себе лоб рукой.
— С тех пор, как я его взял с хутора, он не отходит от меня и на два шага, а я вижу эту глупую рожу в первый раз.
Но Гордиенко не дослушал Мазепы.
— С хутора? — перебил он его. — А с какого же ты хутора достал собаку?
— Да с того самого хутора, с хутора Сыча. Разве я тебе никогда не говорил об этом? — изумился Мазепа и в коротких словах передал Гордиенко, как он, прискакавши на разоренный хутор Сыча, нашел в нем среди обглоданных волками скелетов единственное живое существо, а именно этого самого Кудлая, с перебитыми задними нога ми, израненного и почти умиравшего от голода, как они с Остапом подобрали его, отходили и как с тех пор Кудлай до такой степени привязался к нему, Мазепе, что не отходит от него никогда и на два шага. Но ужасное происшествие на хуторе, видимо, произвело на собаку потрясающее действие, она совершенно изменила свой характер, стала робка, пуглива, нелюдима, и вдруг — такая непонятная ненависть к этому неизвестному шляхтичу.
Гордиенко внимательно слушал Мазепу.
— Ну, брат! — вскрикнул он радостно, когда Мазепа окончил. — Собака с хутора Сыча, — теперь мне понятно все!
— Как, что? — произнес взволнованно Мазепа и невольно приподнялся с места.
— А вот что, — продолжал между тем, понизив голос, Гордиенко, — ты сам верно знаешь, что собаки всегда памятуют искалечивших их людей. И это главное, — запомни. С тех пор, как ты взял собаку к себе, ее никто не мог избить так, чтобы у нее это осталось в памяти и чтобы ты этого не знал, значит, это случилось с нею раньше и именно, когда она была на хуторе у Сыча. А кто же мог искалечить ее на хуторе?..
— Как? — вскрикнул Мазепа, хватая его за руку. — Ты думаешь?..
— Я уверен, что этот шляхтич один из негодяев, напавших на хутор, и, может быть, он самый и искалечил нашего Кудлая.
— Ты прав, — произнес Мазепа, но волнение, охватившее его, было так сильно, что он снова должен был опуститься на лаву; с минуту он помолчал, стараясь овладеть своим волнением, а затем произнес живо:
— Но если это так, то не будем же терять ни одной минуты!
В это время у дверей послышались шаги.
— Тс… — прошептал Гордиенко, прикладывая палец к губам, — не дай заметить, что мы подозреваем что-либо, да держи крепче пса.
С этими словами он занял свое место против Мазепы и наполнил вином давно уже осушенные кубки.
Двери отворились, и в комнату вошел жид, но без шляхтича; подойдя к прилавку, он взял с него поспешно бутылку и снова направился к двери, но его остановил Мазепа.
— Гей, жиде, постой! — обратился он к нему. — Не знаешь ли ты, кто этот шляхтич? Вправду ли он пан, или простой слуга?.. Погода, знаешь, скверная… можно было бы попить, погулять… в кости — хе–хе–хе! — попытать фортуну…
— Не знаю, ясновельможное панство… Вижу его в первый раз, он не здешний, хе! Я здешних панов всех, как свои пальцы, могу пересчитать, а этого вижу в первый раз. Сердитый пан, видно, мает гроши! И конь у него — у!! Пусть панство не тревожится: в кешенях у него, вижу, звенит не один червончик, можно будет поиграть! — и с этими словами жид многозначительно подмигнул глазом, кивнул головой и поспешно вышел из комнаты.
— Он не здешний, — заговорил поспешно Мазепа, когда дверь за жидом захлопнулась, — значит, надо торопиться… команда наша здесь: в шинке не больше двух работников, кругом пустыня… жид, он, работники — четыре, нас десять…
— Ну и что? — перебил Мазепу Гордиенко, останавливая на нем изумленный взгляд.
— Как что? — продолжал возбужденно Мазепа. — Схватим его, а в случае чего прикончим и работников, и шинкаря.
— Те, те, те! — Гордиенко насмешливо закивал головой. — Эй, пане генеральный, как чужое дело, так ты умеешь ловко размотать по ниточке весь клубочек, а как свое, так готов сразу же всю нитку оборвать! Нет, ты послушай лучше меня. Схватить шляхтича, пустить в ход огонек и «червоные чоботки» — не составляет большого труда; да только, кто поручится, что под пыткой он станет говорить правду, а не дай Бог сдохнет — тогда и все пропало… Как он тут не чванится, но видно, что он только слуга или Тамары, или другого какого злодея, совершившего наезд на хутор; до них-то и нужно нам добраться, а отрубим зверю хвост, не поймаем головы…
— Так что же ты думаешь? — произнес нетерпеливо Мазепа.
— А вот что: прежде всего мы должны прикинуться такими же шляхтичами, как он, выпить с ним пляшку, другую, завязать знакомство, да расспросить кое о чем, а потом и проследить, куда он поедет.
— Твоя правда, — ответил уже совершенно твердым голосом Мазепа.
— Только беседу с ним веди ты, — прибавил Гордиенко, — я по–польски боюсь споткнуться, а ты ведь у нас на всех языках.
— Горазд!
Приятели замолчали. Оба они были сильно взволнованы таким неожиданным открытием заклятого врага, и именно в то время, когда, казалось, утеряна была последняя надежда на отыскание его.
Затаив дух, они с нетерпением поджидали появления незнакомца. Однако прошло немало времени, а жид и незнакомец не возвращались в корчму.
— Что за чертовщина! — воскликнул наконец Гордиенко. — Не случилось ли там с ними чего? Пойду проведаю.
— Тише! — перебил его Мазепа. — Садись на место… кажись, идут…
Действительно, вдали послышались шаги.
Гордиенко поспешил занять свое место и принял самую беспечную позу.