Александр Борисович Торик
РУСАК
повесть
Содержание
ГЛАВА 1. КОМАНДИР СЕРЁГА
ГЛАВА 2. «ВОВАН» МИХА
ГЛАВА 3. КУКАРАЧА
ГЛАВА 4. ГОСТЬЯ
ГЛАВА 5. ГОСТЬЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
ГЛАВА 6. МРАЗИ
ГЛАВА 7. МРАЗИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
ГЛАВА 8. МРАЗИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ. КУКАРАЧА
ГЛАВА 9. БОГ
ГЛАВА 10. ДЖАБРАИЛ
ГЛАВА 11. ЯБЛОКИ
ГЛАВА 12. ШНУРОК
ГЛАВА 13. ШОПИНГ
ГЛАВА 14. ПРИГОВОР
ГЛАВА 15. БЕГСТВО
ГЛАВА 16. ХРАМ
ГЛАВА 17. БАБУШКА ПОЛЯ
ГЛАВА 18. ПЕРЕВОД
ГЛАВА 19. ОТЕЦ ВИТАЛИЙ
ГЛАВА 20. ПОГОСТИЩЕ
ГЛАВА 21. ПОГОСТИЩЕ, ПРОДОЛЖЕНИЕ
ГЛАВА 22. ЛЮБОВЬ
ГЛАВА 23. ИГУМЕН ИЗ ПОКРОВСКОГО
ГЛАВА 24. КОЛОНТАЕВО
ГЛАВА 25. КОЛОНТАЕВО. ПРОДОЛЖЕНИЕ
ГЛАВА 26. КОЛОНТАЕВО. ПРОДОЛЖЕНИЕ
ГЛАВА 27. КОЛОНТАЕВО. ОКОНЧАНИЕ
ГЛАВА 28. ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Тем, для кого слова «есть такая профессия — Родину защищать» — не пустой звук, посвящается.
Автор выражает искреннюю и глубокую благодарность спецназовцам: Владиславу, Борису, Александру, Роману и всем форумчанам сайта «СПЕЦНАЗ.ОРГ» за помощь в написании и редактировании этой книги.
«Заяц в культуре.
Образ зайца является весьма неоднозначным. С одной стороны, он связан со смертью: в сказках хранит смерть Кощея, приметы советуют уклоняться от встречи с ним (см., например, роман в стихах «Евгений Онегин» и легенду о встрече с зайцем А. С. Пушкина). С другой стороны, заяц встречается в свадебных песнях как метафора плодовитости и супружеской любви. В некоторых сказках заяц выступает как образец слабости или трусости. Противником зайца выступает волк. Однако заяц не является безобидным животным. Сильные задние лапы и длинные когти позволяют наносить длинные и глубокие рваные раны».
Википедия.
ГЛАВА 1. КОМАНДИР СЕРЁГА
— Алла-уа акбар!
–Тах! Тах! Тах! Та-тах! Та-тах! Та-та-тах! — сухие щелчки «калашей» сыпались со всех сторон. — Дух! Дух!, — это уже отметилась Витюхина «эсвэдэшка», — Дух!
И снова со всех сторон: «Тах! Та-та-тах! Та-та-та-та-тах! Алла-уа акбар! Та-та-тах! Та-та-тах! Алла-уа акбар! Та-та-та-та-тах!»
— Командир! Командир! Слушай! — глядя на Сергея мутнеющими глазами, прошептал раненый в низ живота Кирюша Синельников. — А чо они кричат «Алла-уа»? Ихний же бог «Аллах» называется? А, командир?
— Хрен поймёт, молчи, Кира, силы береги, — вкалывая раненому последний «прилив» промедола, отвечал Сергей. — Жека! Равиль! Сюда быстро! Берите Киру и отползайте по ручью, мы с Кукарачей прикроем!
— Есть, командир! — подползшие разведчики подхватили раненого с двух сторон на плащ-палатку и, шурша палой листвой, поволокли его вниз по склону бугра.
— Не, Равиль! Вот ты скажи мне, ты же татарин, мусульманин, ты должен знать, — продолжал еле внятно бормотать влекомый товарищами Кирюша, — ну чо они горланят вместо «Аллах» какое-то «Алла-уа»?
— Тише, Кира, не говори, тебе нельзя, — переводя дыхание, отвечал Равиль. — Их бог не Аллах, их бог — деньги, баксы их бог! Они не мусульмане — они шакалы!
— Ша-ка-лы… — затихая, повторил за ним Кирилл. Голова его опрокинулась и бессильно свернулась набок.
— Умер? — спросил у Равиля Женька-Тамбов.
— Нет! Пульс есть! Тащим! — пощупав шейную артерию раненого, ответил Равиль. — Давай осторожней с головой его!
— Дух! Дух! — Я кукарач-ча, я кукарач-ча… На, сука! — Дух! — Вот так, привет от спецуры! Я кукарач-ча, я кука… — Дух! — Мимо, бл… — Дух! — Вот так лучше, отдохни, зверёк! Я кукарач-ча… — Витюха быстро сменил магазин на своей СВД.
— Так, Витя! — плюхаясь рядом со снайпером за пенёк, скомандовал Сергей. — Отползай за ребятами, я прикрою!
— Не, командир! Я понимаю — подчинение приказу и всё такое, но лучше ты отходи, я их на этом козырьке дольше продержу своей «эсвэдэхой», чем ты — «калашом», вон смотри — наковырял с тропы нескольких зверьков, остальные в камнях лежат и наугад шарашат! Сам видишь — позиция классная, патронов ещё до хрена, да и бегаю я лучше вас всех! Реально, командир, так по уму будет — отходи ты! О! Бл…! Вылез, зверина, на! — Дух! — Во, видишь, Серёга, прости — командир, ты бы его так достал?
— Хорошо! Как увидишь ракету — сразу ходу вниз по ручью и через овраг к белым камням около поляны, туда «бэха» за нами придёт!
— Есть, командир! Только «эфку» мне свою оставь, на всякий случай, я свои уже все покидал…
— На! — Сергей сунул Кукараче свою последнюю, приберегаемую для самоподрыва гранату «Ф-1». — Держись, Витюха!
— О'кей, командир! Давай, Серёжа, ползи… О! Зоопарк зашевелился, бл…! — Дух! — Нате, гниды! — Дух! — Я кукарач-ча, я кукарач-ча…
Сергей, очнувшись, встряхнул головой — опять тот же сон! И почему из всех боёв, пройдя через которые ему довелось всё-таки выжить, всё время снится именно этот?
Наверное, всё-таки лучше не спать днём, даже после почти бессонной, из-за боли в спине, ночи!
Сергей прислушался. По-прежнему моросило. Лёгкие капли мелкого дождика убаюкивающе постукивали по верхнему непромокаемому тенту палатки. Нелли тихо посапывала во сне, изредка прядая ушами.
— Однако! — подумал Сергей. — Похоже, этот дождь, как минимум, до завтра! Рыба, скорее всего, клевать уже не будет…
А и ладно! — он потянулся, высунув наружу из спальника мускулистые руки в тельняшечных рукавах. — Не будет так не будет! Поедим тушёнки с хлебушком! Всё равно — жизнь удалась! Если бы ещё не эта хрень в позвоночнике...
В позвоночнике у Серёги, отставного капитана, разведчика спецназа ГРУ, получившего уже в госпитале на койке вместе с орденом Мужества внеочередное звание майора «за отвагу и мужество, проявленные в боях с незаконными вооружёнными формированиями в Чеченской Республике», сидел маленький зазубристый осколочек от гранаты. Сидел он нехорошо — подвижно, периодически вызывая онемение, вплоть до паралича, левой нижней конечности — то есть его, Серёгиной, ноги.
Удалить его из «места проживания» было, по словам медиков, почти невозможно, так как была почти стопроцентная вероятность во время операции повредить какой-то нерв или что-то там ещё, название чего Сергей не запомнил. А тогда гарантирован паралич обеих ног, жизнь в инвалидной коляске с «уткой» и прочими атрибутами инвалидского «счастья», о чём разведчику-спецназовцу даже подумать было страшнее, чем о перспективе остаться с одним ножом против группы вооруженной «басмоты».
— Со временем осколок сам может изменить своё положение в тканях и сделать ситуацию операбельной, — сообщил Серёге хирург, вытащивший из его тела восемнадцать других осколков. — Нужно только регулярно делать рентгеновское обследование и мониторить динамику его нахождения в тканях. Тогда вы забудете об этой проблеме навсегда!
— Так, док, скажите, — переспросил хирурга Сергей, — а может он навсегда остаться в таком положении, как сейчас, или изменить своё положение так, что меня окончательно парализует?
— Может! — ответил хирург. — Но это уже зависит не от медицины, а только от Господа Бога, если Он есть!
— Ну да! — Сергей скривился от внезапного приступа боли в пояснице. — Если бы Он был, всего этого дерьма уж точно бы не было…
— Возможно, возможно, — отозвался врач, выходя из палаты.
Пришедшие его проведать ребята из роты: Равиль, Витя-Кукарача, Жека-радист и Игорь-Малышок — долго галдели по поводу лежавших на Серёгиной тумбочке погон с майорской звёздочкой и новенького, блестящего свежим серебром креста ордена Мужества.
— Ну, пра-здра-вляю, командир, «Мужика» получил! — Витюха взял в руки раскрытую коробочку с лежащим в ней орденом Мужества. — Сейчас всякой «бижутерии» кому только не вешают за бабло, но ты реально заработал свой орден, командир, без балды — заработал! Давай граблю, майор, братишка!
Пятерня Кукарачи словно железом сжала мускулистую ладонь Сергея.
Серёга лёжа слушал радостный гвалт разведчиков, как сквозь туман, улыбался, принимая искреннее выражение их братской, грубоватой мужской любви, что-то пытался пошутить в ответ, но в то же время его чуть притомлённый обезболивающими мозг ни на минуту не переставал сигналить в сердце: «Они прощаются с тобой! Ты теперь вне игры! Прощай, служба!»
И сердце медленно обхватывала своим колючими ледяными пальцами тоска.
Однако после выписки с комиссацией в отставку и возвращения в Москву, навалившиеся дела несколько выбили Сергея из неотступной борьбы с искушением саможаления и регулярно подползавшей депрессухи.
Во-первых, он мог, хоть и в корсете, но всё же нормально ходить своими ногами, водить машину, подложив специальный валик под спину на водительском сиденье, жить уже практически без обезболивающих и спать как на спине, так и на любом боку, что прежде исключалось. Кстати — уже то, что он остался жив после взрыва в метре от него гранаты — честно говоря, равнялось чуду. И жить ему, несмотря на все потери, всё равно нравилось!
Во-вторых, боевому офицеру пришлось вступить на поле боя, абсолютно неизвестное ему доселе, — чиновничье-бюрократическое, где он сразу почувствовал себя реальным «салагой» перед огромной алчно-бездушной громадиной гос-аппарата. Сергею пришлось по завещанию вступать в наследство умершей полгода назад любимой крёстной-тётушки Лили, у которой, кроме него, наследников больше не было.
А наследство было нехилое — двухкомнатная квартира с высоченными потолками в предреволюционном доме на Остоженке и дача в Переделкино, стоящая между дачами известного в советское время писателя и написавшего на него в сорок девятом году донос чуть менее известного поэта. Всякая мелочёвка вроде мебели, посуды и двух роялей, уже как бы и не считалась чем-то стоящим внимания.
Пришлось нанять риэлтора — очаровательную тридцатилетнюю Мариам, которая за нереальный по сравнению с армейскими зарплатами гонорар, взялась пройти все круги чиновничьего ада, что и сделала за пару месяцев с успехом, превзошедшим всякие ожидания. Гонорар Серёга заплатил, взяв взаймы у бывшего одноклассника Вазгена, державшего три контейнера на продуктовом оптовом рынке, под залог квартиры, в которой сам Серёга родился и прожил всю жизнь до училища. Эта квартира досталась ему после смерти родителей и в ней он, собственно, и жил по возвращении из госпиталя в подмосковной Купавне.
— Вы теперь завидный жених! — томно взмахнула ресницами Мариам, вручая Серёге папку с документами из регистрационной палаты, свидетельствующими, что он стал полноправным собственником тётушкиной недвижимости.
— Ага! Я буду привыкать к этой роли, — отшутился в ответ Серёга, вручая Мариам остаток гонорара в толстом конверте, — возможно, когда-нибудь это принесёт мне счастье!
Но пока квартира на Остоженке вместо счастья принесла Серёге стабильный доход в виде арендной платы от поселившегося в ней родственника Вазгена, державшего пять контейнеров на одном из строительных рынков. Арендная плата позволяла Серёге спокойно рассчитываться в рассрочку со всеми долгами, причём остававшейся ежемесячно от долговых взносов суммы ему хватало на вполне безбедное существование.
Но вскоре Сергею захотелось и совсем оставить пыль и шум первопрестольной, переменив его на переделкинский дачный покой и тень ветвей окружавших складненький тётушкин домик деревьев. Построивший его тётушкин муж (Серёга так и не успел привыкнуть называть его «дядей») был каким-то ответственным работником Главлита, имел хорошие доходы, и домик вышел ладным, кирпичным и комфортным.
Сергей сдал родительскую квартиру ещё одному родственнику Вазгена, заняв у последнего под будущую арендную плату сумму достаточную, чтобы купить свою заветную мечту: «Паджеро Спорт» — одного из последних реальных «проходимцев» во всё более прилипающем к асфальту мире джипов. Ещё хватило на отличную канадскую палатку, всякую рыболовную «приблуду» и небольшой, но в высшей степени плоский японский телевизор с видаком! Типа — жизнь удалась! Почти…
«Завидный жених» был в прошлом незавидным мужем. Польстившаяся на «рэмбовский» антураж разведчика спецназа кареглазая девушка Галина вышла за него замуж и отдала три года своей молодости почти не бывавшему дома «лейтехе». Однако по истечении сего срока она вдруг ощутила себя «рыбой», которая сильно хочет «где лучше» вместо регулярной стирки и чинки загаживаемого на учениях и в командировках камуфляжа за те гроши, что постсоветская власть, ни капли не стыдясь, велела считать офицерской зарплатой.
Разговор вышел коротким.
— У тебя «есть такая профессия — Родину защищать», а у меня есть такая потребность — иметь нормальную семью, рожать детей и не растить их в нищете! Вот ты и защищай свою Родину, а я найду себе нормального мужика, собственно, уже нашла. Не обижайся, романтика пролетела, а настоящая жизнь — она другая. Я уже подала на развод, в суд можешь не приходить — разведут и так!
— Ладно! — ещё не успевший охватить всю глобальность происходящего в его жизни события, кивнул Серёга. — Не приду!
На следующий день он написал рапорт на войну в Чечне.
Шло время, острота переживания разлуки спала. Но больше как-то Серёге жениться уже не хотелось, женского пола он избегал и, не боясь, лез в такие передряги, в которых без «рождения в рубашке» выжить не было просто никакой возможности. Но он выжил.
Да! Роста он был среднего, глаза почти чисто-серые, а волосы русые, за которые ему, очевидно, и дали в части прозвище — Русак. А может, за фамилию — Русаков, или за то, что — русский…
ГЛАВА 2. «ВОВАН» МИХА
Кажется, дождик стал сильнее!
Сергей выполз из большого — почти двухместного — спальника, ловко внырнул в штаны от армейской «горки», автоматическим движением затянул широкий офицерский пояс. Привычка к камуфляжу, тельняшкам, хабэшкам, не дорогим, но прочным и удобным кроссовкам «Эксис» московского пошива, весьма популярным у спецназовцев-разведчиков его части, въелась в него неистребимо, словно вкус пороха в носоглотке после нескольких дней боёв подряд.
По необходимости Серёга мог надеть и какую-нибудь приличную «гражданку», но чувствовал себя совершенно комфортно лишь в «родном» армейском облачении, в котором он провёл почти безвылазно треть жизни.
Нелли подняла уши, открыла умные тёмные глаза и, не поднимая большой тяжёлой головы, оценивающе посмотрела на Сергея. Всё было вроде бы в порядке, и старая овчарка вновь опустила уши и, закрыв глаза, уснула чутким сном «профессиональной» сторожевой собаки. Ей было уже почти четырнадцать лет.
Нелли досталась ему из милицейского питомника. Знакомый по войне сержант-кинолог предложил забрать собаку после «списания в отставку», хваля её рабочие достоинства и дружелюбный характер.
— Тебе для дачи лучше сторожа и не надо! Для работы у нас она уже «устала», а для семьи и для дачи ещё послужит! Будет тебе и сторож, и друг получше многих людей!
И сторожем и другом Нелли оказалась прекрасным. Другом, в общем-то, и единственным. Потому что несколько хороших боевых друзей остались на войне, а на гражданке новых не возникло. Лишь иногда перезванивались с подавшимся после войны в «ментуру» «вовиком» Михой.
«Вовиками» или «вованами» называли на чеченской войне военнослужащих внутренних войск — аббревиатура «ВВ» — отсюда и «вовики». Воевали они по-разному, поэтому и отношение к ним было у спецуры неоднозначное. Хотя в ту странную войну многие проявляли себя непредсказуемо…
С Михой — старшим лейтенантом внутренних войск Михаилом Шлычковым, Сергей познакомился в бою. Собственно, это был уже даже и не бой, а хладнокровный, как в тире, расстрел оставшихся в живых после подрыва фугасом ехавшего по горной дороге вдоль мелкой речушки Камаза со взводом усталых после «зачистки» аула, недавно прибывших в часть из «учебки,» «вованов».
Подрыв был осуществлён настолько удачно, что сброшенная взрывом с дороги раскуроченная машина ещё и придавила нескольких оставшихся в живых солдатиков, оглушённых, перемазанных грязью и кровью собственных товарищей.
Только трое из них, возглавляемые раненым в правое бедро старлеем Михой, оказались способны, кое-как спрятавшись за останками автомобиля, редко и обалдело отстреливаться от находящихся прямо над ними на хорошо защищённой камнями позиции, опьянённых начальным успехом операции и весело горланящих своё «Аллаху Акбар» боевиков.
Участь «вовиков» была очевидна, и «басмота» не спеша получала удовольствие, неторопливо и прицельно отстреливая оставшихся в живых «федералов».
— Русский, сдавайся! Мы тебя харашо зарежим, небольна! — с хохотом кричал из-за камня руководивший группой, состоящей из полутора десятка хорошо вооружённых бандитов, молодой, в дорогом фирменном камуфляже, чеченец. — Быстра умрёшь! Маме тваей уши пашлём пахаранить — будит на магилка тваи уши хадить!
— Сдохни, сука! — пытаясь прицелиться сквозь обломки грузовика в невидимого врага, проскрежетал зубами Миха, нажимая на спуск скользкого от непонятно чьей крови «калаша».
— Эй! Кафир! Не нада стрелять, — издевались сверху, — патроны пабириги, нам пригадятся тваих друзей стрилять!
Вот в таком положении и застала вышеописанную ситуацию вынырнувшая из чащи на горе выше позиции боевиков, возвращавшаяся с важной информацией из разведвыхода группа спецуры, возглавляемая капитаном Серёгой.
— Командир! Наших добивают! — быстрее всех сориентировавшийся в обстановке шепнул Сергею Кукарача. — Давай разом по-быренькому сволоту накроем, сверху как вшей передавим!
— Нельзя! Приказ — отходить абсолютно скрытно, в бой не вступать ни при каких обстоятельствах! Слишком важную инфу несём!
— Командир! Да эту инфу наша штабная мерзота тем же «чехам» за бабло и сольёт! — Кукарача глядел в глаза Сергею неотрывным, наполненным болью взглядом. — А тут ребята ещё живые есть! Как мы потом друг другу в глаза смотреть будем, а?
— Так! Валентин! — полушёпотом скомандовал Серёга. — Мы с Кукарачей остаёмся, ты командуешь отходом группы. Если не догоним, доложишь, что я приказал разделиться и пошёл другой тропой, больше ничего не знаешь, понял?
— Есть, командир! Может, я с вами…
— Отставить базар, Валя! Выполняй приказ! — Серёга повернулся к Кукараче. — Гранат у ребят возьми, по парочке от каждого…
— О’кей, Серёжа! — радостно взбодрился Витюха. — Облегчай багаж, мужики, не жлобись «фруктов» для братьев наших меньших! Ну, счастливо дохромать до хаты, топтуны!...
Группа тихо скользнула дальше по тропе, выполняя полученный приказ.
Сергей выждал ещё несколько минут, с болью прислушиваясь к доносящимся снизу выстрелам и крикам умирающих.
— Давай, Витя! Поехали разом! — и на головы боевиков посыпались гранаты.
Неожиданность нападения и профессионализм нападающих однозначно решили исход атаки. Так и не успев понять происходящего, боевики, оглушённые взрывами, словно с неба прилетевших «эфок» с «эргэдэшками», даже не успели оказать хоть сколько-нибудь ощутимое сопротивление.
Те из них, кого не поубивало взрывами и не посекло осколками, были в мгновение ока перестреляны из двух «калашей» короткими очередями спрыгнувшими со скрывавшей их доселе скалы разведчиками. Весь бой продолжался две минуты.
— Эй! Мужики! — крикнул Кукарача вниз не успевшим как следует врубиться в совершавшееся вверху над ними, оставшимся в живых «вовикам». — Живой кто остался?
— Ты кто? — оторопело отозвался Миха, не выпуская из рук автомата.
— Санта Клаус в кожаном пальто, блин! — отозвался Витюха, сбегая вприпрыжку вниз между камней. — Вам, мужики, сегодня охрененно повезло!
— Не им! — мотнул головой в сторону убитых подчинённых поднявшийся из-за останков Камаза Миха. — «Салаги» все, с первой операции возвращались…
— Жаль пацанов! — согласно кивнул Кукарача. — Война, сука…
Через двадцать минут на дороге показалась колонна из трёх «федеральных» грузовиков и двух БТР-ов — в начале и конце колонны.
Серёга последний раз взглянул на вытащенных из-под обломков машины четверых оставшихся в живых солдатиков и тела их погибших товарищей.
— Нам пора, старлей!
— Я ваш должник, мужики! — пожимая руки Сергею и Витюхе, сказал Миха.
— На сдачу купи себе пончик, — отшутился Кукарача. — В Раю сочтёмся!
— На вот! — Миха быстро начиркал на клочке картона от сигаретной пачки номер мобильника. — Сергей, держи, ну, всякое бывает — звони!
— Ладно! Всякое так всякое, — отозвался Серёга, засовывая картонку с номером в карман на рукаве куртки. — Главное, врубись, старлей: нас тут не было, и ты здесь никакой спецуры не видел! Помогли тебе вот они, — Сергей кивнул в сторону БТР-ов, — хорошо?
— Хорошо, ребята…
— Всё о’кей, дружбан! — хлопнул по плечу старлея Кукарача. — Тебя как зовут?
— Миха… — начал отвечать Михаил.
— Чао, Миха! Будь хэппи! — голос Кукарачи донёсся уже из зарослей кустов.
Разведчики растворились в «зелёнке».
Серёга так и не позвонил Михе — кусочек картона с написанным на нём телефонным номером пропал вместе с курткой, когда её, разлохмаченную в клочья осколками гранаты, поразившими спину Серёги, по кускам срезали с его окровавленного торса. Никто не стал шариться по карманам перемазанного кровью и грязью тряпья, да ещё под обстрелом.
Миха сам нашёл Сергея уже в госпитале в подмосковной Купавне. «Вован» ввалился к нему в палату, крупный, румяный, пахнущий приличным одеколоном, чисто выбритый — полная противоположность бледному, истощавшему, полупарализованному Серёге.
— Здорово, майор! — подсел Миха к Сергею на край кровати.
— Знаешь уже… — посилился улыбнуться Сергей.
— Знаю, братишка, всё знаю, — взял Серёгину руку в свою железную пятерню «вовик», — и про бой, в котором тебя ранило, и про засаду, и про то, что вас чехам «слил» за «бабло» подполковник Мурзаев, и про то, что твой Витя его чуть не порвал прямо в штабе, и про то, что потом они оба внезапно пропали, и про то, что Мурзаева через день нашли с почти полностью отрезанной головой и набитым долларами ртом, и что Виктор так с тех пор и исчез, и про то, что всё это случилось сразу после твоей отправки в Купавну. В общем, много я чего теперь знаю, братишка, чего лучше бы и знать не хотел…
— Блин! Витюха! Кукарача! Что с ним теперь? — взволнованно приподнялся на кровати Сергей. — Какой мужик был надёжный, какой разведчик классный, какой обалденный снайпер! Как ему жить-то теперь?! Он же рождён для армии, он же вояка всеми фибрами души!
— Боюсь, Серёжа, ему теперь одна дорога, в криминал, — потемнев, вздохнул Миха, — там такие спецы тоже в большой цене, особенно в качестве киллеров…
— Мрази… — непонятно о ком тихо проскрипел зубами Сергей, сжав в кулаки побелевшие от напряжения пальцы.
Миха молча смотрел себе под ноги.
— Ты-то как? — спустя некоторое время прервал молчание Серёга.
— Я? В ментуру подался, благо дядя жены в больших погонах, — улыбнулся Миха, — правда, не чисто в ментуру, а в «боевики», за пять месяцев вырос до командира группы захвата при УБОПе, всякую мерзоту рылом в грязь кладём, ну и пострелять бывает. Типа, с одной войны пришёл на другую войну! Слава Богу, жена понимает, ни разу не упрекнула, только крестит всегда на дорогу.
— Крестит? Ах, да! Крестит… Это хорошо, наверное… Я, правда, как-то ко всему этому «божественному» не особо… Что-то в моей голове Бог и всё, что вокруг творится, не сочетается… Извини, если что не так сказал! — Серёга виновато взглянул на Миху.
— Да брось ты, майор с «Мужиком»! — улыбнулся тот в ответ. — Я, кстати, тоже теперь майор, ты выздоравливай давай! Религия — дело личное, у каждого это по-своему. Не парься, прорвёмся! Чтобы у тебя мой номер больше не терялся, вот тебе сразу с аппаратом! — Миха положил около подушки Сергея новенький мобильный телефон. — Чуть что— жми вызов, и я примчусь! Если надо, со всей своей бригадой мордоворотов! Бывай, братишка!
Он поднялся с кровати, пожал обе Серегины обессиленные почти полугодовалой лёжкой в кровати руки и вышел, оставив после себя запах хорошего одеколона и, почему-то, оружейной смазки.
— Кукарача, Кукарача! — вздохнул Серёга. — Ну как же тебя так, а?
ГЛАВА 3. КУКАРАЧА
Кукарача был в части фигурой заметной как по своему не типичному для разведчиков росту — сто девяносто два сантиметра, так и всей своей колоритной, напоказ разбитной, но весьма цельной и твёрдой натурой. Кроме того, он был отличником огневой и боевой подготовки и лучшим снайпером бригады.
Стрелок он был вообще уникальный — стрелял изо всего, что попадало в его руки, вплоть до гвоздя с газетой! Серьёзно! Витюха брал газету, свёртывал её в трубку, вставлял в неё, словно в ствол ружья, двадцатисантиметровый гвоздь и коротким резким рывком выстреливал этим гвоздём из газеты, словно из пращи, пригвождая с десяти метров спичечный коробок к доске забора так, словно прибивал его молотком!
Что уж говорить про огнестрельное оружие! Из всех видов его Кукарача стрелял стоя, лёжа, навскидку, интуитивно, падая в прыжке, кувыркаясь, за спину через зеркальце, на звук в темноте, да вообще — как угодно! И попадал куда хотел, когда хотел и как хотел, словно пуля повиновалась его воле, минуя посредство выстрелившего ей оружия, а направляемая только напряжённым усилием его мысли. Про таких стрелков говорят — снайпер от Бога! Если вообще от Бога бывают снайперами…
Серёга и сам был два раза чемпионом бригады по офицерскому пятиборью, уверенно стрелял норму мастера спорта и был со всем доступным спецназу оружием «на ты», но с Кукарачей он тягаться и не дерзнул бы, настолько бессмысленным было бы такое соревнование. Да и никто, в общем-то, не дерзал, без вопросов признавая за Кукарачей славу стрелка номер один.
Что больше вызывало вопросы у сослуживцев, так это послужившая причиной прозвища Витюхи, напеваемая им постоянно, особенно в моменты умственного сосредоточения, дурацкая песенка: «Я кукарач-ча, я кукарач-ча!»
Обычно всех, интересующихся её происхождением, Витюха, не стесняясь, посылал к «ёжиковой бабушке», обрубая, обычно несвойственное спецназовцам желание лезть в чужую жизнь. Но вот с Серёгой как-то вышло так, что он нечаянно попал в непривычную для вечно ёрничающего Кукарачи минуту душевной откровенности, и тот, возможно, сам не понимая — зачем, вдруг приоткрыл Серёге вход в закрытый для всех других уголок своей души.
А вышло это так.
После очередного трудного и опасного выхода разведгруппа отсыпалась по палаткам, восстанавливая растраченные при выполнении задания силы. Только Серёга и Кукарача предпочли сну среди дня каждый своё какое-то дело. Сергей зашивал продранную на рукаве любимую зимнюю тельняшку, Кукарача любовно начищал свой табельный АПС — автоматический пистолет Стечкина, аккуратно разложив все его части перед собой на свежей утренней газете и по обычаю мырлыкая своё «Я кукарач-ча…»
— Витёк! — зубами перекусывая нитку от катушки, как-то бездумно спросил Серёга. — А что ты такое напеваешь?
— Это, командир, фокстрот такой — «Кукарача», кажись, тридцатых годов двадцатого века, что-то около того, — так же расслабленно, не задумываясь, ответил Витя, любовно начищая ствол разобранного пистолета.
— А что он так к тебе прилип? — по-прежнему почти автоматически спросил Сергей.
— Чего прилип, спрашиваешь?... — Витюха прекратил протирать пистолетный ствол ветошью. — Это, командир, можно сказать, песня всей моей жизни! Она в меня с раннего детства профессиональным палачом собачьей плетью вбита!
— Кем? — думая, что ослышался, переспросил Сергей.
— Профессиональным палачом, садистом редкостным, моим родным дедом! — Кукарача невидящим взором уставился в пространство. — Как же я мечтал его, суку, убить! Сам, своими собственными руками! Я, может, ради этого и в спецуру подался, чтобы наверняка не сплоховать! А он, гнида поганая, помер, когда я на втором курсе училища мышцы и мозги накачивал!
— Что он тебе сделал, чтоб так его ненавидеть? — поразился Сергей, прекратив своё занятие швейным ремеслом.
— Он, командир, не только мне жизнь покорёжил, я даже предположить боюсь — сколько он душ и жизней погубил… — лицо Кукарачи стало каменно-холодным. — Он все тридцатые-сороковые годы был следователем НКВД по политическим делам, допрашивал, пытал, лепил дела как пироги с человечиной! Он ведь сам мне все свои подвиги, мальчугану тогда ещё, с таким наслаждением рассказывал! Как он людей мучил, как оговаривать себя принуждал, родных предавать, клеветать на невинных!
Он, как наркоман, «торчал» от власти над людьми, от возможности творить с ними всё, что его бесовская натура пожелает, он мне с наслаждением рассказывал, как зубы сапогом у женщины выдавливал, как бороды у священников по волоску вместе с бровями и ресницами вырывал! И я, малец, всё это должен был часами слушать — кого он по какой статье куда отправил, кто умер на допросе, не выдержав пытки, кто с ума сошёл…
Он сам, наверное, тогда уже был сумасшедшим, раз мне, мальчишке, всё это рассказывал. А как он бил меня!
— За что?
— За всё! За любой малейший проступок! Он так и ждал, чтоб я хоть в чем-нибудь бы провинился, дал ему право наказать меня. А как может мальчишка, да ещё такой шебутной, как я, ничем не подставляться? Я и подставлялся постоянно, ему, гниде, на радость…
— А что ж родители твои, отец? — Серёга в ужасе смотрел на сослуживца. — Они что, этого не видели, не знали, как он с тобою обращается?
— Родители!? Я их не знал! — Витюха горько ухмыльнулся. — Я даже до сих пор не знаю, кем они были, мать, отец… Я вырос в доме деда, урода бесноватого, и бабки, немой как рыба и всего боявшейся. Мне о родителях даже спрашивать не разрешали, на этой теме было наложено табу! Лишь в старших классах интерната, когда я уже жил не с дедом, да и бабка померла уже, откуда-то до меня дошло, что мои родители тоже в системе МГБ работали, то ли в резидентуре за границей, то ли ещё какая-то там тёмная история с их жизнью. Сейчас уже и неинтересно стало.
Но дед, Илья Лукич, так и стоит перед глазами! Так и вижу, как он неторопливо открывает патефон, заводит его, ставит пластинку.
— Ну что, внучок, давай «Кукарачу» послушаем? Снимай штаны, рубашку, всё снимай, и на диванчик вниз лицом ложись, отребье недобитое!
Из патефона бодренько так льётся гламурный мужской голосок: «Я кукарач-ча! Я кукарач-ча! Та-ра-ра-ри-ра-ра-ра-рам!»
А дед во френчике своём всегдашнем, сталинского образца, плётку собачью, из охотничьего магазина, нежно так разминает и ласковым голоском ко мне обращается:
— Ну что, подследственный! Признаёте вы свою вину перед Родиной и правительством?
Я лежу голый на холодном кожаном диване, от страха весь сомлевший, а он, сволочуга, всё оттягивает начало истязания, всё ожиданием боли мучает…
А потом бьёт. Долго, с наслаждением, с оттяжечкой, чтобы острее боль была! И плакать запрещает — если вскрикну от боли или заплачу, ёще сильнее бьёт, гнида чекистская…
А из патефона — «Я кукарач-ча! Я кукарч-ча!»…
Помер он, точнее, сдох, как животное, один в своей четырёхкомнатной квартире в центре Москвы и лежал там, гнил неделю, пока соседи на трупный запах ментов не вызвали. Соседка мне потом рассказывала, что он последние недели перед смертью совсем с ума сошёл, сам с собой и с кем-то невидимым разговаривал, всё оправдывался, что он не сам чего-то там хотел, а его так заставляли! Говорила, что являлись ему постоянно мертвецы какие-то: и днём и ночью. Я так думаю, наверное, это души тех, кого он замучил, если такое вообще бывает. С ним, вот, — было!
Так и не успел я его убить, командир! Хотя, может, так и лучше?
А «Кукарача» эта долбанная так во мне и живёт с тех пор…
ГЛАВА 4. ГОСТЬЯ
Дождик зарядил ещё сильнее, превращаясь в затяжной холодный ливень.
Сергей накинул поверх тельняшки куртку от «горки», достал из сумки большую банку тушёнки, открыл её привычным движением ножа. Нелли снова подняла уши и открыла глаза, нос её зашевелился, улавливая аппетитный запах консервированной говядины с лаврушкой.
— Сейчас, сестрёнка, сейчас! — Сергей посмотрел на принюхивающуюся собаку и улыбнулся. — Сейчас поделимся по-братски, раз уж у нас с ухой пока задержка выходит!
Серёга вынырнул из внутренней палатки под растянутый на кольях внешний полог, представляющий собой как бы крытую веранду, где можно было стоять в полный рост и внутри которой помещались раскладные стол со стулом, собакина постель и пластиковый ящик с рыболовными снастями. Поставив перед собою две одноразовые пластиковые тарелки, он разложил в них поровну тушёнку из банки, в одну тарелку, поверх мяса, накрошил пару крупных кусков хлеба, затем поставил эту тарелку перед собакой.
Та, не притрагиваясь к еде, внимательно смотрела на хозяина.
— Ешь давай! Приятного аппетита, — вновь улыбнулся Сергей.
Дрессированное животное послушно принялось за еду.
Сергей поставил на стол небольшой голубой газовый баллон с прикрученной к нему сверху горелкой, нажав кнопку пьезоподжига, зажёг в горелке газ и поставил на огонь небольшой плоский туристический чайник из нержавейки. Огонь приятно тихо загудел.
Сергей уселся перед столом на раскладном стульчике, отрезал от буханки плоский широкий кусок хлеба, ножом положил на край его большой кусок тушёнки и, с удовольствием откусив, начал жевать этот незамысловатый бутерброд.
Начало темнеть.
Холодный дождь лил уже как из ведра.
— Ну что друг собака, — Сергей доел бутерброд с тушёнкой и обтёр горбушкой стенки консервной банки, — рыбалка у нас с тобой не задалась, ну и ладно! Сегодня отсыпаемся, а завтра с утреца по коням и домой! По дороге надо будет на строительный рынок заехать, прокладки для кранов на кухню купить и леску для триммера, уже и траву покосить вдоль забора пора! План одобряешь?
Нелли внимательно смотрела на хозяина.
— Ну, молчание — знак согласия! — Сергей убрал со стола посуду. — Сейчас чайку горяченького для сугреву, и в мешок!
Сергей выключил горелку и снял крышку с закипевшего чайника. Под крышкой было глубокое тонкое ситечко. Сергей вынул это ситечко, поддев кончиками пальцев за ободок, насыпал в него заварки из железной с рифлёными розочками банки и вновь погрузил ситечко в закипевшую воду. Подождав пару минут, он вынул ситечко с распарившейся заваркой, подержал его над раскрытым чайником, чтобы слилось, и, отложив его в сторону, закрыл чайник крышкой и налил из него густой ароматный настой в нержавеющую кружку-термос, с открывающейся щелью для питья в пластиковой крышке.
— Чай, собака, это вещь! — Сергей с наслаждением отхлебнул из кружки горячего напитка. — В такую погоду просто спасение! И греет, и бодрит, и настроение поднимает! Жаль, ты в этом ничего не понимаешь…
Собака вдруг подняла уши и насторожилась.
— Ну ты чего? — Сергей благодушно отхлебнул из кружки. — Лежи, отдыхай, наслаждайся мирной жизнью!
Собака поднялась на ноги и, прислушиваясь к чему-то сквозь шум дождя, тихонько зарычала.
— Зверь, что ли, какой? Лиса, небось! — зевнув, потянулся Серёга. — До чего же такая погода в сон размаривает! Да успокойся ты! Всё в порядке!
Собака явно не хотела успокаиваться, она подошла к краю тента, высунула нос наружу и предупредительно гавкнула. Затем ещё и ещё раз. Так она лаяла только на человека.
— Нелли, место! — скомандовал Сергей. — Ну ты что, старая, откуда здесь люди в такую погоду! Стареешь, пенсионерка!
Нелли, беспрекословно послушавшись, легла на свою подстилку, продолжая не сводить взгляда с тёмного проёма за палаткой и тихо, настороженно рыча. Уши собаки стояли торчком, изредка напряжённо вздрагивая.
Сергей прислушался. Нет — только шум проливного холодного дождя заполнял всё пространство за пределами его временного жилища!
И вдруг!
— Па-па-магите! — раздался негромкий, с нотками бессильного отчаяния, как показалось Сергею, детский тонкий голос.
Сергей вскочил со стула, вглядываясь в темноту. Собака, снова встав, залаяла.
— Молчи! Тихо! — скомандовал собаке Серёга.
— Па-па-памагите! — ещё тише и ещё отчаяннее послышалось совсем близко.
Сергей подошёл к краю тента, на всякий случай взяв со стола нож.
Внезапно, в зоне пространства за палаткой, слабо освещаемой сквозь дождь подвешенным под тентом галогеновым фонарём, возникла странная, похожая на привидение, фигурка — тощая, вся дрожащая крупной дрожью, облепленная насквозь мокрой одеждой и охватившая сама себя руками в тщетной попытке согреться.
— Лежать! Свои! — крикнув собаке, Сергей быстро шагнул под дождь, сцапал своими крепкими руками трясущееся существо и вдёрнул его под тент. Существо громко стучало зубами. На вид это была девчонка лет четырнадцати.
— Ты кто? — вглядываясь сквозь облепившие осунувшееся лицо светлые волосы в расширившиеся от холода и страха глаза девчонки, спросил Сергей.
— Я Д-д-даша! — простучала зубами пришелица и рухнула без сознания на руки едва успевшего её подхватить Серёги.
— Ба-лин! — выругался негромко Сергей, затаскивая лёгонькое мокрое тело вглубь палатки. — Ну и рыбалка в этот раз! Ну и улов, однако!
Девчонка не подавала признаков жизни. Сергей прижался ухом к мокрому платью на её груди — сердце слабенько, словно с трудом проталкивая застывшую кровь, всё-таки билось. Сергей быстро потрогал девчонкины руки и ноги выше колен. Они были холодны как камень. Переохлаждение уже явно вступило в опасную стадию, счёт жизни девчонки пошёл на минуты.
— Так! Переохлаждение! — лихорадочно вспоминал медицинские наставления санинструктора бывший спецназовец. — Растирать сильно нельзя, алкоголем поить нельзя, можно горячий сладкий чай с каплей коньяка, отогревать медленно, в идеале в ванне с тёплой водой… Ба-лин! Где ж её, эту ванну, тут взять!
— Так! Сперва раздеть и вытереть насухо! — вполголоса скомандовал он самому себе и начал стаскивать с неподвижного тела прилипшие к нему ледяные промокшие тряпки: платье, парусиновые шлёпанцы, дешёвенький лифчик и трусики. Зрелище обнажённого синеватого безжизненного тела напомнило Сергею фотографии жертв немецких концлагерей времён Второй мировой войны.
Он вытащил из сумки своё большое махровое полотенце и начал быстро и осторожно вытирать это холодное лёгкое тельце, стараясь мягко — чуть-чуть массируя — оживить под пупырчатой кожей движение крови. Вытерев тело девчонки, Сергей распахнул одним быстрым движением застёгнутый замком-молнией спальный мешок, переложил внутрь его бездыханную гостью, вновь застегнул мешок почти до верха и, подложив один край полотенца под голову незнакомки, другим начал тщательно осушивать её длинные склеившиеся волосы и мраморно-бледное лицо.
Когда он, высушив, насколько это было можно сделать, полотенцем голову девчонки, слегка потрепал её по щекам, та медленно открыла глаза, одновременно потянув в себя воздух глубоким шумным вздохом. Её вновь начало колотить крупной дрожью.
— Слушай, Даша! — сказал Сергей, глядя в широко раскрытые полубезумные от пережитого глаза. — Сейчас я дам тебе горячего чаю, постарайся его сколько-нибудь проглотить!
Девчонка беззвучно открыла рот и согласно моргнула глазами.
Сергей быстро долил в свою кружку остатки ещё горячего чая из чайника, сыпанул в неё и размешал щедрую порцию сахара, влил несколько капель коньяка из НЗ-шной фляжки и поднёс напиток к тонким обескровленным губам пришелицы.
Она, еле-еле раздвигая стучащие в судороге зубы, с усилием попыталась проглотить немного горячего сладкого напитка, с трудом ей всё-таки удалось сделать несколько глотков. Её голова вновь обессилено откинулась навзничь, глаза начали закрываться, дрожь продолжалась.
— Что делать-то с тобою, блин! — вслух размышлял Серёга, глядя, как вернувшееся было к девчонке сознание, вновь покидает её. — Как бы ты, сестрёнка, здесь сейчас не померла! Вроде я всё правильно сделал, по инструкции: растирать сильно нельзя — я и не растирал, горячего чаю, сколько получилось, влил! Озноб продолжается, как бы не наступила кома… Что там, блин, ещё можно сделать?
«В результате опытов над заключёнными в концлагерях, немецкие врачи пришли к выводу, что наиболее эффективным способом отогревания пострадавших от переохлаждения, которое было главной причиной гибели попавших в холодную воду немецких моряков с потопленных союзной авиацией судов, является тепло человеческих тел, которыми плотно обкладывали пострадавшего. В немецкой армии стали для этого привлекать уличных проституток. Аналогичный способ — отогревание женскими телами обмёрзших в тундре охотников — использовали и используют до сих пор многие северные народы — чукчи, алеуты, якуты и другие…» — вспомнились Серёге слова старенького полковника медицинской службы, проводившего в их группе занятия по оказанию первой медицинской помощи в условиях военных действий.
— Понятно! — принял решение Сергей. — Я, правда, не немецкая проститутка и не алеутская женщина, но, похоже, ничего другого не остаётся!
Он скинул с себя одежду, оставшись лишь в одних плавках, открыл замок спального мешка и осторожно лёг рядом с холодным, вздрагивающим от судорог телом девчонки, бережно обхватив его руками и постаравшись максимально большей поверхностью прижать его к себе.
Девчонка вновь открыла глаза и слабо пошевелилась, попытавшись освободиться от Серёгиного крепкого объятия.
— Па-па-пажалуйста! Не надо! Не де-делайте со мной эт-т-то! — расширившимися от страха глазами она смотрела на державшего её в объятиях мужчину. — Я е-ещё де-де-девушка!
— Чего?! Кляча ты дохлая! — задохнулся от возмущения Серёга. — Я что — некрофил? Ты не помри сейчас тут у меня, де-де-девушка! Что я с твоим трупом делать буду? Грейся об меня, дурочка, и молись какому-нибудь там богу, чтобы тебе выкарабкаться из этой передряги хотя бы живой — пневмонию ты уже по-любому схватишь, но это хоть лечится!
— Го-го-господи, по-по-моги! — на полном серьёзе простучала зубами «девушка» и тут же отключилась.
— Дышит ровно, — отметил про себя Серёга. — Сердце тоже, вроде, работает без перебоев, может, и оклемается… Богомолка, блин! Бр-р-р! До чего же ледянючая! Словно в холодильник залез!
ГЛАВА 5. ГОСТЬЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Как он заснул, когда перестал ежиться от прижатого к себе холодного тела, Серёга не вспомнил.
Он проснулся, когда ещё только чуть-чуть забрезжил на прояснившемся от дождевых туч небе бледненький рассвет. Сперва он ошарашенно оглядел прижавшееся к нему и обнимающее его рукой за шею, ровно сопящее ему в ухо тёплым воздухом существо, похоже — женского пола. Проверив свои догадки осторожным прикосновением руки, он лихорадочно зашевелил мозгами и вдруг — всё вспомнил!
Ага! Значит, его реанимационные труды увенчались успехом — «пациентка» жива, тепла, дышит ритмично и спит крепко! Это «гуд», как любил говорить Кукарача, «оченный даже гуд»!
Сергей осторожно выпростал из спальника правую руку и, приложив ладонь ко лбу ночной гостьи, проверил температуру — жара не было. Ура!
Однако!
Сергей вдруг, словно прозрев, осознал, что он сейчас лежит здесь в спальнике — наедине с обнимающей его спящей обнажённой девушкой, волнующе овевающей его забытой теплотой таинственного женского тела!
Ой, не погорячился ли он вчера, уверенно разоряясь про «некрофила»? Да и такая ли уж «дохлая кляча» дышит ему сейчас в лицо, крепко уцепившись тонкими пальцами за его мускулистую шею? Когда это он в последний раз был с женщиной? А если…?
Он явственно ощутил разрастающийся у него в груди, горячий, мутный комок.
— Стоп, солдат! — напряжённым усилием воли скомандовал себе бывший разведчик спецназа. — Ты чо — в натуре, охренел? Это ж ребёнок, малолетка, блин! Да хоть бы и не так! Животное ты или человек? Марш из мешка — «гоу, гоу», спецура!
Сергей, превозмогая взрывающий его изнутри тяжёлый тёмный комок, осторожно, стараясь не разбудить доверчиво сопящее создание, тихонько освободился от её обнимающей тонкой руки. Затем медленно, стараясь не трещать замком-молнией, приоткрыл спальный мешок, змеиным движением выскользнул из него наружу, опять тихонечко прикрыл спальник, заботливо укутав обнажившееся девчоночье плечо. Не одеваясь, выскочил наружу из палатки в прохладную морось утреннего тумана, встал босыми ногами на сырую мягкую траву, вскинув вверх руки, положил ладони на затылок и потряс трезвеющей на холодке русоволосой головой.
— Ух, блин! Вот испытание! Наверное, без парашюта прыгнуть проще!
Он постоял несколько минут, дождавшись, пока наружный холод не угасит в его теле внутреннее разгорячение, и, дав себе слегка продрогнуть, нырнул обратно в палатку, мимо проснувшейся и молчаливо взиравшей на происходящее овчарки.
Даша спала всё также безмятежно, вновь слегка приоткрыв плечо и подложив недавно обнимавшую Сергея ладонь под щёку. Сергей только сейчас заметил у неё на шее маленький алюминиевый крестик на тонкой нейлоновой нитке.
Стараясь не шуметь, Серёга быстро оделся, нацепил на голову бейсболку камуфляжного раскраса, собрал валявшиеся у порога, всё ещё мокрые одёжки ночной гостьи и, выйдя на улицу, отжал руками и развесил их на оттягивающей палаточный тент верёвке. Затем присел на корточки рядом с лежащей на подстилке и смотрящей на него всепонимающим взглядом собакой, погладил её крупную породистую голову.
— Да, Нелька! Видишь, какая «жесть», однако! И на спецуру бывает прореха!
Собака утешающе лизнула его руку своим шершавым мокрым языком.
— Прорвёмся, подруга! Как говорит десантура — «никто кроме нас»! Совесть, собака, обратно не купишь, а что дороже-то её? Вот так, дружище!
Он помолчал, затем поднялся, тихонько достал из сумки походный котелок с крышкой, налил в него воды из канистры и поставил на зажжённую газовую горелку.
— Сейчас, собака, мы с тобой макароны с тушёнкой «по-флотски» забабахаем! — Серёга полушёпотом обратился к собаке. — Мы-то с тобой и сухпайком привыкши обходиться, но эту «де-де-девушку» Дашу надо, пожалуй, чем-нибудь горячим накормить, она ж — «гражданская»!
Скоро макароны с тушёнкой были готовы.
Сергей осторожно приподнял полог палатки и заглянул внутрь.
Его нежданная ночная гостья, оказывается, уже проснулась и тихой мышью лежала в спальнике, застегнув его молнией под самый подбородок и, для надёжности, удерживая замок в зажатом кулачке.
— Привет, де-де-девушка Даша! — улыбнулся ей Серёга. — Услышал тебя твой Го-го-сподь — живая вон осталась и даже, похоже, пневмонию не заработала!
— Доброе утро! — тихо ответила девушка. — А где моя одежда? Можно мне её надеть?
— Одежда твоя пока ещё вся мокрая, я её сушиться повесил, может быть, часика через три-четыре высохнет. А если солнышко выйдет, то, вполне вероятно, и раньше.
— Спасибо, — вежливо ответила Даша, — вы разрешите, я тут побуду до тех пор, пока она просохнет?
— Не вижу смысла столько времени сидеть в мешке! — ответил ей Серёга. — Да и одёжка твоя, мягко говоря, не по сезону — октябрь в этом году не жаркий, в ней и в сухой замёрзнешь! Ты чего так легко вырядилась-то?
— Так получилось, — тихо ответила девушка, опустив глаза.
— Ладно! Раз получилось так, что ты сидишь в моём мешке, придётся мне тебя и приодеть пока, — Сергей открыл сумку с запасной одеждой. — Так, вот тельняшка тёплая, почти новая, чистая, стиранная! Она длинная, тебе за платье сойдёт, только рукава подвернёшь. Чтобы ноги не мёрзли, вот тебе штанишки тренировочные, флисовые — тепло и мягко будет, вот носки шерстяные и резиновые сапоги — извини, другой обувки у меня с собою нет! И ещё, вот безрукавка-дутик, надень — тебе пока, пожалуй, утеплиться лучше! Всё поняла?
— Спасибо, да! — также тихо ответила Даша, продолжая крепко удерживать в сжатой ладони замок спальника.
— Я выйду, — улыбнулся Серёга, — и снаружи застегну полог на молнию. А ты спокойно одевайся и, как оденешься, открой полог изнутри и выходи наружу, завтрак уже ждёт!
— Хорошо, спасибо! — не шевелясь, ответила Даша.
Серёга снова улыбнулся и вышел, застегнув полог.
ГЛАВА 6. МРАЗИ
— Ещё подложить? — Сергей приподнял крышку котелка и посмотрел на вытирающую хлебушком тарелку Дашу, сидящую против него на единственном раскладном стуле в его тельняшке, безрукавке, штанах и сапогах. Сам он сидел на пластиковом ящике с рыболовными снастями.
— Только немножко, — смущённо отвечала девушка, опустив глаза, — пожалуйста!
— Лопай на здоровье, — Серёга весело вывалил остатки «флотских» макарон в Дашину тарелку, — и расти большой и толстой! Ты когда ела-то в последний раз?
— Спасибо, — вежливо кивнула Даша, принимая из рук Серёги вновь наполненную тарелку, — я ела вчера утром!
— Оп-па! Однако ты жирку не нагуляла за прошедшие сутки, — воскликнул Сергей, — а откуда ты такая вежливая — «пожалуйста», «спасибо», «доброе утро»? Где тебя так воспитали?
— В детском доме, — прожевав, ответила девушка, — у нас очень строгие воспитатели были, нас всех заставляли вежливо разговаривать. Разве это неправильно?
— Да нет! Всё правильно! Просто уж больно непривычно в наше время, — Серега, прищурившись, взглянул на Дашу, — ну, раз детдом, тогда понятно! Там вроде как у нас в армии… А Родители у тебя есть? Ты как вообще в детдом попала? И сколько тебе лет?
— Мне восемнадцать лет, уже почти два месяца! — ответила Даша, закончив с добавкой и вытерев начисто тарелку хлебом. — А про родителей я ничего не знаю, меня оставили в роддоме, они отказались от меня сразу, как я родилась.
— Уроды! — не выдержав, выругался Серёга.
— Не надо их ругать! — взволновалась девушка. — Может быть, у них жизнь была тяжёлая или ещё какая-то важная причина так поступить!
— Прости, Даша! — стиснув зубы, пробормотал Сергей. — Я не хотел тебя обидеть! Просто у меня есть своё мнение о родителях, бросающих своих детей…
А как ты здесь-то оказалась, об этом можно мне тебя спросить?
— Да, конечно, — просто ответила девушка, — меня продали, а я убежала!
— Чего!? — выпрямился на своём ящике Серёга. — Продали? Кто? Кому?
— Меня продал наш директор Ефим Григорьевич Алику, который девушек в Турцию продаёт. Алик не русский, он с сильным акцентом говорит, кажется, он откуда-то с Кавказа.
— Так! Дашенька, пожалуйста! — ощущая начинающую подниматься в груди волну гнева, нарочито спокойно проговорил Серёга. — Расскажи мне поподробней, что и как с тобой произошло! Не волнуйся, расскажи всё, как было, мне нужно это знать, чтобы помочь тебе!
Девушка поёжилась, видно было, что воспоминание чего-то ужасного, произошедшего с ней ещё вчера, вновь нахлынули на неё.
— Дашенька! Выпей чаю! — наливая ей в кружку из термоса крепкий ароматный чай, сказал Серёга. — И ничего не бойся! Поверь, пока ты здесь со мной — ты в безопасности!
Даша дрожащими пальцами взяла кружку, отхлебнула из неё несколько раз и, не выпуская кружки из пальцев, начала говорить.
— У нас в детдоме все считают Ефима Григорьевича очень хорошим директором, добрым, заботливым! Все воспитанники слышали, что он выпускникам, особенно девочкам, когда им исполняется восемнадцать лет, помогает получить положенную по закону квартиру, устраивает на работу, говорили, что даже многих за границу устраивал учиться в колледжи и подрабатывать там же себе на учёбу. Там за границей хорошее образование и можно удачно выйти замуж. Говорили, что там многие выпускницы нашего детдома с помощью Ефима Григорьевича уже устроились. Многие наши девочки мечтали, чтобы он им также помог! Я тоже…
Серёга почувствовал, как его скулы сводит судорога, пальцы его рук под столом сжались в кулаки. Он волевым усилием постарался сохранить спокойное выражение лица.
— Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я как раз в этом году окончила одиннадцатый класс и оставалась пока жить в детдоме, Ефим Григорьевич пригласил меня в свой кабинет и сказал: «Дарья, скажи: ты хочешь учиться за границей в колледже на менеджера-экономиста? Там есть возможность подрабатывать на оплату учёбы официанткой в кафе или уборщицей. А с твоей внешностью, может, удастся устроиться фотомоделью в какой-нибудь рекламный журнал. Возможно, там ты встретишь красивого местного парня и выйдешь за него замуж! Ты хотела бы поехать попробовать?»
Я от счастья даже растерялась! Да, говорю, конечно, хотела бы!
«Ну тогда я всё устрою, — говорит он, — тебе надо только подписать документы о твоём согласии работать за границей, я уже сделал для тебя заграничный паспорт и оформил визу. И ещё, вот — подпиши мне генеральную доверенность на твою квартиру, чтобы я смог оформить и получить её для тебя, пока ты будешь учиться за границей! Я могу её сдать в аренду и деньги переводить тебе туда, где ты будешь там жить. Это могут быть небольшие деньги, но и они тебе там пригодятся!»
Я, конечно, сразу всё ему подписала — доверенность и какие-то бумаги на иностранном языке, я просто вне себя была от радости!
А потом — сегодня — он привёз меня на своей машине к придорожному кафе, рядом с лесом, познакомил с Аликом и сказал, что дальше он будет заниматься моей отправкой за границу, в Турцию. Но так получилось, что я нечаянно подслушала их разговор наедине и поняла, что Ефим Григорьевич меня Алику продал за деньги, что он так делал уже много раз с нашими девочками, что квартиры, которые он получал по нашим доверенностям, он тоже продавал и делился деньгами с какими-то чиновниками.
Ещё я услышала и поняла, что наших девочек в Турции делают проститутками и заставляют работать в публичных домах. А за меня Ефим Григорьевич больше денег от Алика просил, чем обычно, потому что я красивая, у меня светлые волосы и голубые глаза, и потому что я девственница. Он говорил, что меня в Турции можно дорого продать, потому что на таких девушек там большой спрос. Они долго ругались и торговались из-за денег, а я попросилась у помощника Алика в туалет и оттуда убежала в лес, хорошо, что в туалете окно было большое и плохо закрытое. А куртку свою оставила в их машине.
А потом я заблудилась, пошёл дождь, я очень промокла, замёрзла и пришла сюда, потому что увидела свет фонарика. Вот, наверное, я и всё уже рассказала! Вы что, плачете?
Сергей сидел, опустив голову, его скулы ходили желваками, ногти до крови вонзились в ладони, по щекам прокатились две быстрые солёные капли.
— Мрази! — только смог тихо прорычать он.
— Что вы сказали? — не расслышав, переспросила девушка.
— Даша! Ты извини, я до сих пор тебе не представился: меня зовут Сергей Русаков, я майор российской армии в отставке, я воевал и убивал бандитов. Некоторых из них нельзя даже назвать людьми, они — животные, зверьё, с которыми нельзя договориться, их можно только уничтожить. Это жестоко, но это — реальность нашей жизни. Мы, солдаты, существуем для того, чтобы защищать нормальных людей от этой звериной мрази, даже ценой собственной жизни.
Даша! Вероятно, эти нелюди будут тебя искать в ближайшее время. Я говорю это тебе, чтобы ты знала, что опасность реальна. И ещё я тебе говорю как солдат — до тех пор пока я жив, они не тронут тебя — это не пустые слова, это обещание офицера, который жизнью отвечает за сказанное. Мои бывшие сослуживцы могли бы подтвердить тебе это, но они на своей войне, а у меня здесь начинается моя война — за тебя. И за Родину, которую я поклялся защищать от всякой мразоты, когда принимал присягу. Доверься мне и ничего не бойся.
Пожалуйста, посмотри мне в глаза и скажи — ты веришь мне?
Девушка внимательно посмотрела в глаза Сергея, в которых отражались спокойная уверенность и вместе с тем глубоко запрятанная боль.
— Да! Я вам верю, Сергей! Вы хороший человек, вы не обидели меня, хотя могли… Вы знаете, что нам делать сейчас? — голос девушки звучал очень спокойно, пожалуй, даже слишком спокойно.
«Наверное, у неё всё ещё продолжается шок», — подумал Сергей, глядя на её неестественно спокойную для девичьей психики реакцию в имеющихся обстоятельствах. По логике, должен наступить прорыв, истерика, плач, что-то подобное — надо быть к этому готовым!
— Знаю, девочка! Сейчас мы, не торопясь, но и не медля, соберём все пожитки, загрузим их в машину и уедем отсюда ко мне на дачу. Там я созвонюсь с некоторыми людьми, посоветуюсь с ними, и мы решим — что делать дальше. Хорошо?
— Конечно! Давайте делать, как вы скажете!
— Не надо «вы», зови меня на «ты», согласна?
— Да, конечно! Как ты скажешь, Сергей!
— О’кей! Поехали! Ты быстро собираешь всю посуду в этот мешок и кладёшь его сзади машины, мыть её уже нет времени. Затем ты сложишь эти столик и стул и отнесёшь их туда же! Вперёд!
Собака, навострив уши, вдруг поднялась на месте и тихо зарычала.
— Стоп! Тихо! — Сергей прислушался: со стороны берёзовой рощицы за поляной явственно послышался звук мотора приближающейся машины.
Мгновенно он схватил свой пластиковый ящик с рыболовными снастями, открыв крышку, безжалостно перевернул его, свалив в кучу всё его содержимое. Затем быстро надел валявшиеся в этой куче нитяные рабочие перчатки в резиновых пупырышках и, подняв ящик, подцепил с его днища тонкий пластиковый поддон, открыв второе дно. Там, на распорках из пенопласта, был укреплён тускло поблескивающий чёрный пистолет — «приватизированный» во время операции из чеченского схрона и нелегально привезённый в Россию, в один из отпусков. То был простой и надёжный советский ТТ — из тех украденных ворами в погонах со складов длительного хранения и проданных боевикам за арабские доллары, бесчисленных, теперь стреляющих по «федералам», стволов.
Привычным движением Сергей быстро выкинул из рукояти магазин, мгновенно оглядел наличествующие в нём патроны и загнал магазин обратно в рукоять, удовлетворённо выслушав знакомый щелчок фиксатора. Затем он быстро оттянул на себя узкую затворную раму и, резко отпустив ее, загнал в патронник длинненький, в латунной тускловатой гильзе патрон. Придерживая за зубчатое «колёсико», Сергей осторожно снял курок с боевого взвода и сунул пистолет за пояс внутрь штанов, прикрыв рукоятку вытащенным наружу краем тельняшки. На всё это он потратил не более пяти секунд.
Звук приближающейся машины возрастал. Сергей взглянул на Дашу.
Девушка, увидев пистолет сперва как будто обмерла, уставившись на манипулирующего с оружием Сергея застывшим, вмиг остекленевшим взглядом, и вдруг, словно подкошенная, рухнула на колени, и, обхватив ноги спецназовца, захлёбываясь слезами, запричитала:
— Серёжа, Серёжа, Серёженька! Серёженька, миленький! У вас, у тебя, есть пистолет — пожалуйста, убейте меня! Я их боюсь! Серёженька! Застрели, застрели меня, пожалуйста! Только не отдавай меня им, не надо!!! Я не хочу быть проституткой в Турции, я не буду, я никогда не стану проституткой, я не хочу, пожалуйста, Серёжа, Серёженька, Серёжа!!! Убейте меня, пожалуйста, быстренько застрелите меня, пока они не подъехали, скорее, скорее, скорее стреляйте, пожалуйста!!! Не отдавайте меня им!!! Серёженька-а-а!!! — её захлёбывающийся голос сорвался на исполненный ужаса крик, в нём слышалось такое отчаяние, такой страх, какого Сергей не слыхал ни разу за всю свою насыщенную криками боли и страха военную жизнь.
Он быстро опустился на колени и, схватив кричащую девушку за голову обеими руками, прижал её трепещущие криком губы к своим, обветренным, растрескавшимся губам, вложив в этот неожиданный, безумный поцелуй всю свою уверенность, всю нерастраченную силу своей души.
Она сперва застыла, обомлев от неожиданности, потом, начав задыхаться, с широко распахнутыми испуганными глазами попробовала освободиться от крепких рук Сергея, заботливо, но твёрдо державших её взлохмаченную пшеничноволосую головку, затем вдруг ослабела и повисла обессилено, успев обхватить его крепкую шею слабеющими хрупкими руками.
Сергей отнял от её губ свои и, не отпуская её головы из рук, сказал:
— Ну всё? Девочка моя, не бойся! Я не отдам тебя никому! С тобою всё будет хорошо!
— А они не убьют тебя? У них — я видела — тоже есть пистолеты!
— Слушай, девочка! — Сергей медленно, чётко разделяя слова, словно вбивая их в её находящееся на грани помрачения сознание, произнёс:
— Они меня не убьют! Они не тронут тебя даже пальцем! Они ничего не смогут нам сделать! Верь мне!
— Я верю, Серёжа! — вдруг успокоенным, но ещё слегка всхлипывающим голосом прошептала Даша, вновь обхватывая руками шею Сергея и повисая на ней. — Пожалуйста, Серёженька, защити меня!
— Всё будет хорошо, девочка! — шепнул ей прямо в детское маленькое ухо Сергей, поднимаясь с колен и подымая девушку вместе с собой. — Войди в палатку и сиди там тихо-тихо! Всё остальное предоставь мне, я всё-таки солдат и знаю, как решаются такие проблемы! Ныряй! — и он подтолкнул заплаканную девушку ко входу в палатку. — И молись там своему «Го-го-споду». — Сергей улыбнулся, вспомнив её краткую ночную молитву. — Он тебе обязательно опять поможет!
Девушка юркнула за полог и затихла.
Сергей повернулся в сторону преданно смотрящей на него собаки и, указав на ещё покачивающийся полог палатки, коротко сказал: «Сторожи!»
Собака молча села, преграждая собою полог.
Сергей мягкой, рысиной походкой вышел из-под тента к рвущемуся в его уши нарастающему рыку мотора.
На поляну въехал большой чёрный джип с сильно затонированными окнами.
ГЛАВА 7. МРАЗИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
«QX пятьдесят шестая», — отметил про себя Сергей. — Такие «джигитовозы» не бронируют, пуля 7, 62 прошьёт его как картонную коробку. Неплохо встали — правым боком, двери откроются ко мне, кавказец должен сидеть справа на переднем, «телок» с пушкой за рулём, кто-то может быть сзади… Кто? Долбаный директор детского дома? Вероятно! Денег он не получит без найденного товара, значит, поедет сам, чтобы не кинули, сказав, что не нашли. Кто там может быть ещё… Второй бычара? Вряд ли, не за мужиком охотятся, хотя… Кавказец храбр толпой, ещё одним быком подстраховаться может, да и девчонку сунуть между двумя мужиками на заднее сиденье надёжней. Так, как работаем? Валить кавказца сразу, как ступит на землю? Хозяин мёртв — бык поумнее вряд ли начнёт стрелять, скорее, предпочтёт убраться без риска для собственного зада. Хотя, всё вероятно… Ладно, ждём!» — все эти мысли пронеслись в натренированном сознании Сергея за ту минуту, что машина, лениво переваливаясь по кочкам асфальтовыми рессорами, остановилась и заглохла метрах в пятнадцати от палатки Сергея.
— Даша! — негромко позвал Серёга. — Ложись на спальник и не поднимайся, если услышишь выстрелы, даже головы не поднимай! Не издавай ни звука, ни при каких обстоятельствах, и не выходи, пока я сам не позову, слышишь, девочка?
— Да! Хорошо! — раздался Дашин громкий шёпот.
Машина стояла беззвучно, никто из неё не выходил, сквозь наглухо затонированные окна не видно было ничего.
— Совещаются. Небось, «гайцам» за тонировку хозяин тачки только успевает бабки отбивать, — легонько усмехнулся Серёга, — номерок-то не сильно крутой, «три ольги» нынче уже не канает! Кто же ещё может быть сзади?...
Наконец, правая задняя дверь начала открываться. Серёга быстрым, почти незаметным движением взвёл сквозь тельняшку ребристый курок «тэтэшника», тот, щёлкнув, замер на боевом взводе.
Дверь, наконец, открылась, из неё неуклюже вывалился курчаво-седовато-лысоватый мужичок, лет пятидесяти пяти, не русской, но и не кавказской внешности, одетый в недорогой, слегка поношенный костюм, в очках, с небольшой папочкой в руках, которую он инстинктивно прижимал к животу. Оглядев стоящего рядом с палаткой Сергея, мужичок сделал несколько шагов в его сторону.
«Директор, сука…» — безошибочно определил его бывший разведчик.
— Доброго вам утра, молодой человек! — слегка грассируя, обратился мужичок к Серёге.
— И вам не болеть! — ответил, улыбаясь, Сергей.
«Не факт, что это утро будет добрым для тебя, мразота! А может быть, и для меня…»
— Вы тут не встречали девчушки, лет шестнадцати с небольшим, такой белокуренькой! — мужичок, не замечая ёрничества Сергея, обратился к нему с вопросом.
— Чужих не видел! — отвечал Сергей.
«Только бы он не заметил платья на верёвке! Как я его забыл убрать!»
Мужичок быстро «отсканировал» глазами окружающее.
— Ну, может, всё-таки встречали? В голубеньком таком платьице, вот как у вас на тросике висит!
«Увидел, гад! А ведь был шанс у тебя живым уехать, мразь!»
— В таком, как у моей жены? — переспросил чуть удивлённо Сергей.
— Да-да! В таком же точно! — тон мужичка был вежлив, но настойчив.
«Чувствует силу за спиною, тварь!» — отметил мысленно Серёга.
— А, может, ваша жена её видела? — настырно продолжал мужичок. — Вы попросите её выйти, я её спрошу!
«Ага! Прямо сейчас!» — усмехнулся про себя Сергей.
— Не! Не хочу её будить — спит крепко! Свежий воздух, ночь любви, там, всё такое!
— Вы лучше всё-таки разбудите «жену», — тон мужичка стал ощутимо жёстче, выпученные глазки сверкнули злобою из-под очков, — и выведите её наружу!
— Не, ну ты чо! Нельзя! Ночь любви, там, утомилась, всё такое! — почти в открытую издевался Серёга.
«Давай, сучара, разозлись, веди сюда абреков!» — мысленно подтолкнул ситуацию Сергей.
— Тогда с тобой поговорят другие, — отбросив псевдо-интеллигентность, зло прошипел директор, — и по-другому!
— А я чо? Да я ничо! Другие — вон чо, и то ничо! — издевательски скосил под дурака Серёга. — Другие так другие!...
Директор молча развернулся и направился к машине, обе передние двери которой открылись одновременно ему навстречу.
«Шоу начинается!» — подумал Серёга и быстрым движением подвинул пистолет за поясом в более удобное для выхватывания положение.
Из правой передней двери вышел молодой кавказец, по виду не старше двадцати пяти лет.
«Молодой — значит, чей-то сынок или родственник, чужого салагу бригадиром не поставят. Это на перспективу хуже» — отметил для себя Сергей.
Одет был молодой кавказец в чёрную шёлковую рубашку с золотой застёжкой-цепочкой у воротника-стойки, поблёскивающий искоркой серый пиджак и чёрные, с бритвенной стрелкой брюки, из-под которых торчали длинные лаковые носы вечерних туфель. За поясом из искусственной крокодиловой кожи с инкрустированной стразами пряжкой поблёскивал хромировкой — «мечта колумбийского нарко-барона» — Кольт М 1911 — с переливающимися перламутром накладками рукояток. Дорогая кожаная барсетка висела у него на ремешке, на левом запястье.
«Аксессуар, однако! Наверняка калибр — сорок пятый, такому джигиту девять миллиметров — западло. Это хорошо — отдача у сорок пятого мощнее, а он и так стрелять, конечно, не умеет. Да плюс барсетка на руке, с двух рук стрелять она быстро не даст, а одной рукой килограммовую дуру сорок пятого калибра, ещё поди удержи без навыка при выстреле!» — решил Серёга.
Кавказец был худ, по моде подстрижен, традиционно усат, из-под сросшихся густых бровей величаво смотрели на Серёгу маленькие, близко поставленные чёрные глазки.
«Ну, здравствуй, Алик! — подумал Сергей. — А ты, кажется, «даг» — это хуже! Молодой «даг», да уже — бригадир — будет «быковать» до упора. Кто там у него «телок»-водитель? Гюльчатай, яви-ка нам личико!»
Вышедший из-за машины телок-водитель оказался явным славянином, с короткой стрижкой, низким лбом и выражением сощуренных глаз — «всех порву»! Лет тоже вряд ли старше двадцати четырёх-двадцати шести. Одет он был в чёрные джинсы, наглаженную белую сорочку с ярко красным галстуком, пиджак или куртку он явно снял заранее, нарочно, чтобы продемонстрировать висящий в дорогой подплечной кобуре ПМ.
«Так! Этот тоже не боец, из такой «сбруи» он полчаса вытаскивать свой ствол промучается! Это — хорошо! Но кто же там, в машине-то остался? Что за «киндер-сюрприз»?
Серёга боковым взором заметил, что в закрытой задней правой двери автомобиля, захлопнувшейся после выхода из неё директора, кто-то только что приспустил оконное, излишне затемнённое стекло, оставив сверху щель не больше десяти сантиметров шириной.
«Так! — быстро сообразил Сергей. — Стрелять в такую щель, да из-под потолка этот «киндер-сюрприз» не сможет, попасть куда-нибудь оттуда под силу разве что Кукараче, значит, пока он будет только наблюдать. Это — хорошо!»