Даша шла в серо-голубых джинсах из тонкого денима, серовато-бежевой вязаной кофточке из тонкой пряжи и лёгких мокасинчиках из серой замши.
— А что же на тебя не смотреть, — улыбнулся в ответ Серёга, — если ты такая красавица!
— Но ведь я и раньше была такая же, как сейчас! Я просто надела другую одежду!
— Так люди и видят, прежде всего, одежду, — ответил Сергей, — они же не знают, что ты и душой такая же красивая!
— Серёжа, ты неправду говоришь, — смутилась Даша, — я просто неразвитая детдомовская девчонка, которая и в магазин-то такой в первый раз попала, и всего везде боится! Если бы не тётя Виолетта, я бы никогда не смогла так красиво всё подобрать!
— Это её профессия, — ответил Сергей.
— Она ещё и человек хороший, Серёжа, — горячо отозвалась Даша, — она очень по-доброму ко мне отнеслась, от души! Не так, как в бельевом отделе…
— Ну что же, продавщицы тоже разные бывают! — Сергей пропустил Дашу впереди себя в автоматически открывшиеся входные двери. — Так, где там наша машина?
И вдруг замер.
— Стоп, Даша! Не смотри в ту сторону! Медленно повернись ко мне, идём обратно в магазин!
Около Серёгиной машины стоял полицейский «Форд Фокус», один из полицейских заглядывал внутрь внедорожника сквозь боковое стекло, другой разговаривал с кем-то по рации.
ГЛАВА 15. БЕГСТВО
— Думаю, тебе придётся нанять нескольких бойцов, Мурад! — благородного обличья пожилой кавказец погладил аккуратно подстриженную седеющую бороду. — Такой профессионал, как этот твой Русак, непростая цель! Надо будет подобрать сильную группу опытных бойцов, это будет недёшево стоить!
— Вай, Умар! Разве я когда-нибудь торговался с тобой? — почтительно-удивлённо отозвался Мурад. — Ты говоришь цену, я кладу на стол деньги!
— Хорошо, Мурад! Я приготовлю людей, и, как только ты дашь мне информацию о цели — имя, желательно фотографию, место, где цель находится, — люди поедут туда и сделают свою работу. Этих людей тебе знать не нужно, будешь иметь дело только со мной. Когда ты дашь мне информацию о цели?
— Не могу сказать точно, Умар! Как только цель засекут менты, они сдадут её мне, а я сразу передам информацию тебе!
— Хорошо, Мурад!
— Есть ещё одна цель, Умар, только для неё не нужен опытный киллер, достаточно человека, способного держать в руках оружие, который потом исчезнет сам и никогда никому не доставит проблем!
— Тебе нужен «одноразовый киллер», Мурад?
— Именно так, Умар, какой-нибудь бомж, наркоман, которого не жалко терять…
— Есть у меня такой человек, Мурад, — русский! Он воевал срочником во Вторую федеральную кампанию против Ичкерии, попал к нашим в плен, со страху отрёкся от своих, признал себя мусульманином и стал воевать на нашей стороне!
— А он не захочет сдаться властям?
— Он знает, что у нас есть видео, как он расстреливает пленных русских солдат, у него нет дороги к своим, его не простят. Недавно его привезли в Москву для одной работы, но я могу использовать его в твоих целях, Мурад! Он слишком много употребляет наркотиков в последнее время, я думаю, что его надо использовать сейчас, скоро он может стать совсем ни на что не годным! Он сделает свою работу и сам пропадёт, Мурад! Кто вторая цель?
— Вторая цель — Джабраил!
— Твой компаньон? — кавказец с благородным лицом приподнял бровь и взглянул в глаза Мураду.
— Мой компаньон, Умар! Он стал мне мешать в бизнесе, я могу потерять большие деньги из-за его действий, потерять доверие других компаньонов, которые очень важны для моего бизнеса!
— Мне не нужно знать ваших отношений, Мурад! Это твоё решение, как поступать с твоими компаньонами или кем-то другим, для моего бизнеса это неважно. Ты называешь цель, платишь деньги и получаешь сделанную работу! Когда Джабраила нужно будет убрать?
— Как только начнётся работа по первой цели, Умар!
— Хорошо, Мурад! Я приготовлю людей и буду ждать от тебя сигнала, когда начинать работу!
— Договорились, Умар! Тебе нужен аванс или отдать сразу все деньги за работу вперёд? — Мурад потянулся рукой к внутреннему карману пиджака.
— Ненужно, деньги отдашь после сделанной работы, как обычно.
— Тогда я прощаюсь с тобой, Умар! Жди от меня сведений в ближайшее время!
— До связи, Мурад, буду ждать!
Мурад встал с дивана, на котором он сидел во время разговора с Умаром, пожал руку хозяину дома и вышел из комнаты. Умар взял в руки маленькую рацию:
— Леча! Приведи ко мне Якуба, Магомеда и Эдика-Латыша! Пошли Зелимхана к Ахмеду, пусть перестанет давать наркотики Ваське, он скоро понадобится! Пусть его немного поломает!
— Что случилось, Серёжа? — Даша обеспокоенно вцепилась в Серёгино предплечье.
— Кажется, нам уже сели на хвост… — ответил Сергей, быстро оглядывая пространство вокруг и лихорадочно обдумывая пути отступления.
— Сели на хвост? — не поняла девушка.
— Скажем так, преследователи вышли на наш след! — поправился Сергей. — Очевидно, гайцы или ППС-ники обнаружили мой автомобиль, уже заявленный в розыск, и сейчас докладывают об этом начальству. Надо срочно уходить отсюда, пошли вон туда!
Сергей быстро двинулся, увлекая за собой встревоженную девушку, ко второму выходу, расположенному с противоположной от автостоянки стороны здания. Быстро оглядев пространство за стеклянной стеной с автоматическими дверями и не заметив явных признаков опасности, Сергей вывел девушку наружу и, смешавшись с толпой направлявшихся к фирменному автобусу гипермаркета покупателей, приблизился к проезжей части перед входом в торговый центр. Внезапно почти прямо перед Сергеем, чуть-чуть не доехав до автобусной остановки, с металлическим писком стёршихся тормозных колодок, резко остановилась видавшая виды четвёрка, с затонированными окнами и бесшабашным «джигитом» за рулём. Выпустив из недр машины пожилую, скромно одетую супружескую пару, джигит начал складывать в кошелёк, видимо, полученные от пассажиров смятые десятирублёвые купюры, расправляя бумажки и покачивая головой под льющуюся из дешёвой автомагнитолы бойкую мелодию лезгинки.
Серёга мгновенно подскочил к водительскому окну.
— Свободен, шеф?
— Свободен! Садись, дорогой! Куда едем?
— Я покажу, — бросил Сергей, открывая заднюю дверь и заталкивая туда девушку вместе с набитой вещами спортивной сумкой. — Сейчас налево и на трассу, в сторону Твери, — указал он рукой водителю по направлению к выезду от торгового центра.
— Как далеко ехать? Сколько денег заплатишь? — поинтересовался «джигит», трогаясь резким рывком с места.
— Ехать недалеко, заплачу, сколько сам попросишь! — ответил Сергей, устраиваясь в неудобном жигулёвском кресле.
— Вот это харашо! Ты хароший клиент! — улыбнулся Сергею черноволосый небритый водитель. — Я по-честному попрошу: не бойся!
— Я не боюсь, — вздохнул Серёга, — отвык бояться…
Гремя лезгинкой, машина вырулила на трассу и понеслась вдаль от первопрестольной.
«Почему стоишь в черкеске? Потому что я черкес!
Почему кинжал твой острый? Он врагам головорез!
Отчего ты сердцем в небе? Оттого, что в сердце — бес!
Почему ты смотришь гордо? Потому что я черкес!»
— Простите, пожалуйста! — Даша осторожно наклонилась вперёд с заднего сиденья. — А вы настоящий черкес?
— Нет, уважаемая! — засмеялся в ответ водитель. — Я даргинец, из Дагестана, из Махачкалы! Пачему ты спрашиваешь?
— Песня такая… «головорез… в сердце — бес»…
— Да что ты, уважаемая! — ещё больше засмеялся водитель. — Какой там бес! В сердце одно желание — денег заработать, семью прокормить! Видишь, сюда к вам приехать приходится зарабатывать, у нас там очень плохо с работой! Это ненастоящая кавказская музыка, это так, папса! Это как у вас «Ранетки» или «Виа-гра»! Ваша русская музыка народная тоже красивая, душевная, настоящая, а то, что по радио и по телевизору крутят, — это не настоящая, это папса! Наша настоящая музыка тоже красивая, тоже душевная!
— А зачем вы её тогда слушаете? А не настоящую музыку?
— Настоящую музыку здесь слушать нельзя, душа болеть будет, домой проситься! В машине надо такую, чтобы подхлёстывала, чтобы уснуть не давала! Вот как этот «Черкес» идиотский! Домой приеду с деньгами, там настоящую буду слушать!
— Вот здесь останови! — Сергей показал на небольшой придорожный рынок, раскинувшийся между деревьями на окраине маленького сельца. — Тут, перед автобусной остановкой!
— Пажалуста, уважаемый! — шофёр повернулся к Даше назад. — Вы с мужем приезжайте к нам в Дагестан, там увидите настоящий Кавказ и настоящих кавказцев, услышите настоящую кавказскую музыку! Здесь в Москве не любят кавказцев, но тех кавказцев, что вы здесь видите — они не самые хорошие люди, они себя и ведут так, потому что не дома, думают, что здесь всё можно, особенно молодёжь! Там у нас молодёжь по-другому себя ведёт, и взрослые тоже!
— Спасибо! Мы как-нибудь приедем, да, Серёжа?
— Да, конечно! — Сергей подал водителю деньги. — Достаточно?
— — Вах! Конечно, уважаемый, очень достаточно, — водитель радостно принял крупные купюры. — Дай вам Бог здоровья и благополучия! Приезжайте к нам с женой!
— Как только — так сразу! — отшутился Серёга, помогая Даше выбраться из машины и протягивая водителю ладонь для рукопожатия. — Ты, брат, не думай, я почти семь лет на Кавказе служил; таких трудяг и гостеприимных хозяев как там, нигде больше не видел и никогда нормального человека с бандитской мразью не спутаю. Всего доброго, уважаемый!
— До свиданья, дорогой!
Машина сорвалась с места и, развернувшись через сплошную линию, помчалась к Москве, оглашая пространство бравурными руладами: «Отчего ты сердцем в небе? Оттого, что в сердце — бес!»...
— Когда поедешь в Дагестан с мужем? — Сергей, улыбаясь, посмотрел Даше в глаза.
— Ну Серёжа! — смутилась девушка. — Я же так сказала, для конспирации…
— Ну, раз для конспирации, — понимающим тоном подхватил Сергей, — тогда пойдём, выясним, когда и куда здесь ходят автобусы!
— Пойдём, Серёжа! — не поднимая на него глаз, согласилась девушка.
Сергей поправил на плече сумку, и они отправились к стенду с расписанием автобусных маршрутов.
ГЛАВА 16. ХРАМ
— Эдик! А ты почему русских не любишь? — спросил Эдика-Латыша молодой чернявый Якуб, снимая с шампура на блюдо зарумяненные куски ароматно пахнущего шашлыка.
— А за что мне их любить? — флегматично бросил высокий, атлетически сложенный Эдик, перекладывая из одной руки в другую тугое замусоленное кольцо резинового кистевого эспандера. — Русские всегда были для нас, латышей, оккупантами: и в царское время, и в советское. А ты сам за что их не любишь?
— Как за что? Они ко мне домой с оружием пришли, они моих сородичей убивали! Мы у себя дома хотим по-своему жить, по своим обычаям, религии, а не так, как они нам навязывают! Депортацию тоже русские с нами сделали, сколько наших людей в Сибирь отправили, в Казахстан! За что мне их любить?
— Депортацию Сталин сделал, он грузин был, не русский, — также флегматично протянул Эдик, — нас, латышей, тоже депортировали в сорок первом году и в сорок девятом году.
— Магомед! — Якуб повернулся к смуглому, средних лет, худому жилистому мужчине, сидевшему с поджатыми «по-турецки» ногами на лавочке напротив входа в парильное отделение сауны. — Ты вообще иорданец, ты-то почему русских не любишь?
— Почему не люблю? — осклабился ухмылкой Магомед, лицо которого, украшенное косым шрамом через всю левую щёку, сделалось от этой ухмылки похожим на маску демона. — Я русских очень люблю… резать! Стрелять тоже хорошо, но резать лучше! Как тупых баранов резать и смотреть, как они подыхают! Когда хорошие деньги за это платят, ещё больше люблю! Хаттаб хорошие деньги платил, Умар тоже хорошие деньги платит, только работы мало…
— Скоро будет работа, Магомед! — сказал вошедший в сауну Леча. — Умар к себе зовёт, заканчивайте балдеть тут и через полчаса в дом к Умару!
— Хорошо, Леча! Работа — это хорошо, без работы скучно тут сидеть! — Магомед встал с лавочки и пошёл в раздевалку.
— Э-э, Магомед! — позвал его Якуб. — Ты куда, давай шашлык есть по-быстрому!
— По-быстрому сам ешь, — отозвался из раздевалки Магомед, — шашлык не хочу, работу делать хочу!
— Ну, смотри… — протянул Якуб, вонзаясь зубами в кусок прожаренного мяса. — Шашлык не ешь, сил не будет работу делать! Так, Эдуард?
— Я не Эдуард, я Эдгарс, — спокойно ответил латыш, разрезая ножом мясо на блюде. — Хорошо ешь — хорошо работаешь, хорошо работаешь — хорошо ешь!
— Алло! Вазген, слушай! — Сергей повернулся спиной к стеклянной двери в кабинке для междугородних телефонных переговоров на переговорном пункте тверского почтамта. — Вазген! Переправь мне деньги за этот месяц на тверской почтамт, до востребования, предъявителю водительских прав под номером ……………! Понял?
— Подожди! Ещё раз номер продиктуй, так, всё правильно записал! Хорошо, Сергей, сегодня, через час, отправлю!
— Спасибо, Вазген! — Сергей положил трубку и, открыв дверь, вышел в зал переговорного пункта к поджидавшей его на скамейке Даше.
— Поговорил? — спросила Сергея девушка. — Куда мы теперь пойдём?
— Куда? — Сергей задумался. — Смотря сколько у нас будет свободного времени! Сейчас выясним в отделе переводов, как скоро дойдут сюда деньги, отправленные сегодня из Москвы.
Они подошли к стойке с надписью «Переводы денежных средств».
— Девушка! — Сергей обратился к сидящей за стойкой сотруднице почтамта. — Если из Москвы сегодня через час отправят сюда перевод, как скоро можно будет его получить?
— Получить? — сотрудница почты посмотрела на часы. — Теперь уже только завтра, с восьми тридцати утра!
— Спасибо! Всего доброго! — Сергей отошёл от стойки к Даше. — Придётся ночевать где-то здесь! Нужно будет завтра получить с утра деньги и тогда отправляться дальше, в деревню!
— Серёжа! Ты много денег потратил на мою одежду? — глядя ему в глаза спросила Даша. — Может быть, можно её здесь продать, оставить только самое необходимое?
— Ноу, мэм! — улыбнулся Серёга. — Что упало, то пропало, то есть, что тебе куплено, то возврату не подлежит, носи и радуйся! С деньгами у нас всё в порядке, только нужно завтра их запас пополнить, потому что неизвестно, сколько нам придётся отсиживаться в «норке» и сколько денег нам может понадобиться. Запас наличности никогда лишним не бывает! Пойдём, пока не поздно, прогуляемся по городу! Ты здесь никогда не была?
— Я вообще нигде, кроме детского дома, не была, Серёжа! — ответила Даша. — А церковь здесь есть?
— Вот прогуляемся и посмотрим!
— Пошли!
Церковь нашлась недалеко от почтамта. Пройдя по Советской улице и перейдя две площади: Советскую и Ленина, — Сергей и Даша увидели слева, на углу квартала большой светлый храм с колокольней. Двери были открыты.
— Давай зайдём, Серёжа! — обратилась к Серёге Даша. — Служба, наверное, уже идёт! Ну на немножечко! Я так давно не была в настоящей церкви!
— Конечно, зайдём, Дашонок! — бережно прикоснулся к её плечу Сергей. — Не вопрос! Молись, сколько тебе хочется, я буду рядышком!
— Спасибо, Серёжа! — она потянулась к сумке, висящей на плече у Сергея. — Разреши, я свой шарфик достану, мне в храме надо в платочке быть!
Она повязала голову шарфиком, привычным движением перекрестилась перед храмовыми дверьми и вошла внутрь церкви. Сергей оглянулся вокруг, неуклюже перекрестился «для порядка» и вошёл вслед за ней.
В храме неторопливо шла вечерняя служба. Сгущающиеся на улице сумерки уже создали внутри храма таинственный полумрак, освящаемый лишь редкими светильниками по стенам и немногими свечами, горевшими тут и там на латунных напольных подсвечниках перед иконами. Из-за алтарной стены иконостаса, сквозь массивные золочёные врата периодически доносились непонятные Сергею возгласы священнослужителя, хор негромко отвечал на них откуда-то сверху: «Господи, помилуй!» Народу было немного.
Сергей поискал глазами Дашу. Она стояла на коленях в углу, около возвышающейся на несколько ступеней от пола серебряной гробницы, богато украшенной чеканкой. Гробницу покрывала сверху полукруглая рельефная арка, опирающаяся на восемь небольших колонн. В глубине, на стене, над гробницей виднелась икона, с неразборчивым, с Сергеева места, ликом. Даша сосредоточенно молилась, периодически осеняя себя крестным знамением и кланяясь головой до покрытого ковром пола. Было видно, что она чувствует себя в храме привычно и комфортно. Сергей встал в уголке у стены, поставил снятую с плеча сумку на пол между ног и, словно втянутый в этот неизвестный для него мир богослужения какой-то неведомой прежде, но явственно ощутимой силой, отдался новым для него, волнующим ощущениям.
— Что-то, наверное, всё-таки есть! — думал он, неторопливо оглядывая окружающее пространство и словно вливаясь сознанием в какой-то влекущий его душу к неведомому бескрайнему миру, неудержимый поток. — Наверное, даже не Что-то, а Кто-то! Вряд ли Бог, если Он есть, является бездушной вычислительной машиной… Тогда, наверное, не было бы никаких чувств… А я же чувствую страх, обиду, ненависть, жалость… Девчоночек этот тоже что-то мне в сердце запал, не надо бы этого сейчас, голова нужна трезвая… Что-то здесь ощущается особенное, в этом месте, такое, чего я никогда и нигде прежде не ощущал! Словно ты здесь не один, словно на тебя, как на играющего в песочнице ребёнка, смотрит заботливая любящая мама… Причём, это не моя собственная реакция на непривычную обстановку, это больше похоже на сработавшее профессиональное чутьё, когда, не видя глазами и не слыша ушами, явственно ощущаешь присутствие около себя некоего живого объекта… Да! Так и есть! Это ощущение присутствия рядом и вокруг Кого-то Живого! Но нет, явно не стоящих здесь людей… Неужели Его, Бога?
— Серёжа, Серёженька! — Даша осторожно коснулась его ладони, вкладывая в неё свои тонкие пальцы. — Вечерня закончилась! Какой ты сейчас красивый!
— А! Что? — встрепенулся, приходя в себя, Сергей. — Что, уже выходим, да?
— Он услышал мою просьбу, Серёжа! Он услышал! — девушка радостно сжала в своих тонких пальчиках его тяжёлую, обшарпанную ладонь.
— Аллаху Акбар! «Русак»! Я знаю этот позывной! — взорвался бешеной яростью Магомед. — Я слышал его в перехвате много раз в две тысячи четвёртом, когда наш отряд потерял почти всех бойцов вместе с Абу-аль-Валидом! О! С какой радостью я перережу ему глотку! Аллаху Акбар!
ГЛАВА 17. БАБУШКА ПОЛЯ
— Перережешь, если сможешь! — улыбнулся Умар, снисходительно взглянув на закипевшего иорданца. — Для этого тебя и посылают! Только ты учти, что это не мальчишка-срочник, это серьёзный профессионал, бывший офицер «грушник», спецназовец! Два дня назад он завалил тремя выстрелами трёх человек, из которых один был тоже разведчик-спецназовец! Он вооружён и готов к нападению на него! Поэтому я и собрал вас троих, лучших людей с боевым опытом, чтобы сделать эту работу!
— Тогда лучше стрелять! — задумчиво протянул Эдгарс. — С ножом к нему вряд ли подойдёшь!
— Ты не подойдёшь, я подойду! — всё ещё запальчиво ответил Магомед, взмахнув гневно рукой.
— Смотрите по обстоятельствам: пуля или нож — без разницы! Он должен быть мёртв. И девка, которая с ним, тоже, — Умар бросил на стол распечатанные на принтере фотографии Сергея и Даши. — Вот это они. Фото возьмите с собою, пригодятся.
Якуб взял в руки фотографию Даши, внимательно посмотрел на неё.
— Слушай, Умар! А она ничего! Может, её сначала…
— Как хочешь! Главное — она должна умереть, нам платят за это!
— Я разрежу тебя на куски, кафир, собака! — с ненавистью в голосе прошипел Магомед, разглядывая фотографию Сергея. — За Амира-аль-Хаттаба, за Абу-аль-Валида, за всех шахидов джихада!
— Нужен будет короткий «калаш», — обратился к Умару латыш, — или лучше ВСК 94, подойдёт и АПСМ с глушителем.
— Возьмите хоть гранатомёт, Леча даст вам оружие, деньги и машину! Старшим будет Якуб! Машину Русака нашли брошенной на стоянке около магазина на питерской трассе, в машине была карта Тверской области, очевидно, у него «лёжка» около Твери. Езжайте в Тверь и ждите информацию, вот телефон для связи! — Умар положил на стол мобильник. — Аллаху Акбар!
— Аллаху Акбар! — вставая с дивана, ответили Магомед с Якубом.
— Денег надо побольше, Леча, от мусоров откупаться, — Эдгарс кивнул на вставших мусульман. — С их «славянскими» лицами шерстить будут часто!
— Тогда ты и поведёшь машину, Эдик, со своим латышским лицом! — ответил долговязый усатый Леча. — И с ментами разговаривать будешь тоже ты!
— Пошли смотреть оружие, — вставая с кресла, ответил латыш.
— Бог услышал тебя? — Сергей удивлённо посмотрел на Дашу. — А что ты просила у Него?
— Я просила, чтобы Он дал тебе почувствовать Себя, Серёжа! — лицо девушки светилось радостью. — Отец Леонид всегда говорил, что самое главное — это почувствовать Бога сердцем! Не головой понять, что Он существует, а именно почувствовать Его Самого сердцем, душою! Почувствовать Его любовь и откликнуться на неё!
— А ты Бога чувствуешь сердцем? — спросил Сергей.
— Конечно! Особенно в церкви, и всегда, когда искренне от всей души обращаюсь к Нему с молитвой! Ты ведь сейчас тоже почувствовал Его, я вижу это по твоему лицу! Оно стало таким светлым и красивым, Серёжа!
— Ну, не знаю, — смутился Серёга, — я и вправду почувствовал Что-то необычное здесь… Даже, пожалуй, Кого-то… Но насчёт светлого и красивого лица, это уж ты загнула!
— Со стороны виднее, со стороны виднее! — по-детски радостно захлопала в ладони Даша. И вдруг, быстро приподнявшись на цыпочках, чмокнула спецназовца в щёку.
— Это что было? — Сергей сделал удивлённое лицо.
— Ну ладно! — смущённо опустила глаза девушка. — Извини меня, я от радости…
— Нет-нет, не беспокойся! — Сергей радостно улыбнулся. — Можешь повторять это, когда тебе только захочется! Ну, пойдём искать гостиницу на эту ночь, раз уж придётся ночевать в этом городе!
— Вам не нужно искать гостиницу, молодой человек! — вдруг откуда-то сбоку возникла невысокая худенькая старушка в большом чёрном платке и с молодыми, блестящими глазами. — Вы извините, что я нечаянно услышала ваш разговор, здесь акустика громкая! Я здесь просфорное послушание несу и за подсвечниками присматриваю. Просто я одна сейчас в трёхкомнатной квартире живу, если хотите, я вас на ночь у себя устрою! И вам денег не тратить, и мне всё веселее, чем одной!
— А вы не боитесь чужих людей в дом к себе приглашать? — с интересом посмотрел на неё Сергей.
— Да какие же вы чужие? — удивилась старушка. — Вы же — Божьи! Девочка, миленькая, вон как хорошо молилась всю службу, я же вижу, что она Божий человечек! Это невеста ваша или сестрёнка?
— С чего вы так подумали? — спросил Серёга.
— Колечек нет, значит, не женаты, а в отцы вы ей не годитесь, уж больно молоды! Да и потом, с такой любовью глядеть на мужчину может только сестра или невеста, чай, не первый год живу!
— Ты мне сестра или невеста? — посмотрел Даше в глаза Сергей.
— Ну, Серёжа! — совсем засмущалась, покраснев и склонив голову, девушка.
— Значит, будет невестой! — уверенно заявила старушка. — Пойдёмте, детки, со мной, сейчас храм закрывать будут!
— А зовут вас как? — поинтересовался Сергей, закидывая на плечо ремень сумки.
— Меня Полиной Дмитриевной зовут, — отозвалась старушка, — а здесь, в храме, все просто Димитривной кличут! А вас, деточки?
— Меня — Сергей, — пропуская впереди себя Полину Дмитриевну и Дашу и придерживая массивную храмовую дверь, ответил Серёга, — а её — Даша!
— Идёмте со мной, деточки мои, Дашенька и Серёженька! Здесь совсем рядышком, через два дома, третий — мой будет!
— Полиночка Дмитриевна! — Даша застенчиво взяла в руки розетку от варенья. — А можно мне ещё немножко варенья, вишнёвого?
— Кушай, деточка моя дорогая, кушай на здоровьице! — старушка с удовольствием наполнила Дашину розетку вареньем из стоявшей на столе вазочки. — Я рада, деточка, что тебе моё варенье понравилось, кушай во славу Божью! Я гляжу на тебя и думаю: «Вот такая у меня могла бы быть внученька сейчас! Такая же беленькая и хорошенькая, также бы я её своим вареньицем угощала! Если бы Васенька мой, ненаглядный, не погиб под Берлином, в сорок пятом году!»
— А ваш муж, Полина Дмитриевна, был солдат или офицер? — Сергей поставил на стол недопитую чашку крепкого чая.
— Солдат он был, деточка Серёженька, солдат простой, «гвардии рядовой»! В первый день войны на фронт ушёл, всю войну ни царапинки не получил, а перед самой Победой, в конце апреля тысяча девятьсот сорок пятого года, на мине взорвался! Под самым городом Берлином! А мужем он мне стать не успел, деточка, Васенька-то мой! У нас как раз свадебка двадцать первого июня состоялась, всю ночь мы с Васенькой с гостями гуляли, песни пели… А наутро уже и войну объявили, и Васенька мой в военкомат побежал, да так оттуда лишь за вещами, на пять минут, и вернулся! Поцеловал меня и говорит: «Не тужи, Поля, мы быстро немца разобьём, я вернусь и свадьбу догуляем! Жди меня верно!» Ну вот я и жду с тех пор… Только уже не его ко мне, а когда меня к нему призовут, к Васеньке моему! Теперь уж совсем скоро свидимся! Да ты не плачь, Дашенька, детонька моя! Ну, прости глупую бабку, что тебя, деточку мою, расстроила!
— Я.. я ничего! — всхлипнула в ответ Даша.
— А хочешь, детонька, я тебя развеселю? Хочешь, расскажу, как мамоньку мою, Александру Григорьевну замуж выдали? — улыбнулась старушка. — Чудо как занятная история!
— Рас… расскажите, п-пожалуйста! — успокаиваясь, проговорила девушка, отирая слёзы уголком своего нового шарфика.
— Ну, послушайте, детки, про старые времена, такого уже никогда больше в России не будет!
Мамонька моя, Александра Григорьевна, одна тысяча восемьсот девяносто второго года рождения, была уроженкой города Курска, как и родители её, дедушка и бабушка мои, Григорий Карпович и Марфа Степановна. Мамонька была старшею сестрою из двух дочерей своих родителей, младшую, родившуюся шестью годами позже мамоньки, девочку, назвали Клавдией. Когда мамочке моей в одна тысяча девятьсот шестом году исполнилось четырнадцать годков, её мама — бабушка моя, Марфа Степановна — почила в Господе, из-за лёгочной болезни. Дедушка мой, известный в Курске столяр-краснодеревщик, схоронив супружницу, переехал с дочками в город Владикавказ, то ли из боязни за здоровье дочек, то ли от переживаний по возлюбленной супруге своей. Однако, не прожив полных трёх лет в городе Владикавказе, он и сам сильно простудился и, пролежав две недели в горячке, отошёл ко Господу и к дражайшей супружнице. Осталась мамонька моя в семнадцать лет круглой сиротою, имея на руках одиннадцатилетнюю сестрёнку. Как ей жить дальше и представить себе не могла! Лишь молилась Пречистой Матери Божьей, о Ея всемилостивой помощи!
Папонька же мой, Димитрий Георгиевич, был самый что ни на есть терский казак! Родился и жил он в казачьей станице Стодеревская, в ста пятидесяти верстах от города Грозный, в семье казачьего терского полка полкового музыканта Георгия Митрофановича Столярова. Папоньку Митю его отец в двенадцатилетнем возрасте привёл в полковой оркестр, дал в руки трубу духовую «корнет-а-пистон» и сказал: «Играй!» С тех пор папонька мой всю жизнь и был военным музыкантом, три войны прошёл, дважды из плена бежал, партизанил и опять в военном оркестре служил до самой его в одна тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году случившейся смерти! В последние годы жизни он в симфоническом оркестре на литаврах играл, хоть уже и на пенсии был! Никаким молодым литавристом заменить не могли, такую силу звука он из литавров извлекал! Но то — после было…
А когда исполнилось папоньке моему Димитрию Георгиевичу девятнадцать лет, решили его родители женить! Да-да, деточки мои! В те времена, да в казачьих станицах, такие вопросы исключительно родителями решались! Оно, может, и к лучшему было… Объявили они сыночку Мите своё решение родительское: «Будем тебя женить»! Митя со смирением всяческим: «Как благословите, батюшка и матушка!» «Так и благословим!»
Присмотрели родители Мите в станице девушку подходящую, перекинулись словцом с её родителями — те, вроде, и не против! Но до смотрин дела не доводили, до официального сватовства захотели о Митиной судьбе волю Божию узнать, очень благочестивые и богомольные дедушка с бабушкой мои были! Поехали они, взяв с собой Митю, в город Владикавказ к слепой блаженной старице Анастасии, известной своим даром прозорливости и изречения воли Божьей и почитаемой как мирянами, так и священством по всему Северному Кавказу. Вот примерно как сейчас в Москве блаженную Матронушку Московскую почитают! Привезли они Митю в дом, где старица Божья приходящих к ней за помощью принимала, дождались своей очереди, вошли вместе с Митей в горницу.
— Ну, здравствуй, Митя, здравствуй, жених! — приветствовала его блаженная Анастасия, хотя ни имени его, ни дела, по которому тот приехал, блаженной не докладывали. — Есть, есть Божие благословение тебе, Митенька, жениться! Но не на той невесте, что тебе в станице присмотрели, а на той, что тебе Сам Господь приготовил! Вы идите, в другой комнате посидите пока, Меланья вам чаю предложит. А ваша невеста, с приданным, сюда через полчаса придёт, ждите!
Вот сидят они, ждут, слово старицы, как слово изо уст Божьих, принявши, молятся со смирением! А через полчаса приходит мамонька моя Александра, с сестричкой Клавонькой, покойной тётушкой моей, к блаженной Анастасии про свою сиротскую долю узнавать, как теперь ей жить дальше, самой кормиться да сестру содержать! Лишь вошла она в горницу к слепой старице, та и её сразу по имени называет!
— Здравствуй, Шура! — говорит. — Тут тебя жених твой, Митя, дожидается! Есть на то Божье благословение, чтобы вам с Митей честными супругами стать, Богу служить семейной любовью да деток в этой любви растить! Зови Митю, да на колени вставайте, благословлять вас буду, во исполнение воли Божьей!
Привели Митю. Встали Митя с Шурой на колени перед блаженной старицей, Божьим человеком, благословила она их святым образом Господа Спасителя нашего — вон он, в уголочке за лампадой висит — и отправила восвояси! Приняли мои дед с бабкой Шуру с Клавонькой, как из рук Божьих, привезли, ничтоже сумняся, в станицу свою и сыграли свадьбу по местному обычаю! Прожили с той поры вместе мамонька с папонькой моим, почитай, шестьдесят два года в любви и согласии совершенных, народили трёх дочерей, я вот — средненькая осталась, а Маша и Галя, сёстрочки мои, уже в небесных обителях от трудов и скорбей земных почивают… Кушай, детонька моя, Дашенька, кушай ещё вареньица, вот из крыжовничка возьми!
— Спасибо, Полина Дмитриевна! Спаси вас Бог! — Даша замялась, словно застеснявшись своих слов, которые хотела произнести. — Полина Дмитриевна! Я в детдоме выросла, у меня ни родителей, ни бабушек с дедушками не было… А можно, пока я у вас в гостях, я буду вас бабушкой Полей называть?
— Зови, милая, зови, внученька! — Полина Дмитриевна встала, подошла к Даше, слегка приобняла её за плечики, поцеловала в макушку и погладила по пшеничным волосам. — Мы у Господа все друг другу родненькие, ты мне внученька, я тебе бабушка! А в Небесном Царствии Его все друг другу будем братики и сёстрочки, деточки Единого Отца, всех Своей любовью покрывающего!
— Спасибо! — всхлипнула девушка и, уткнулась лицом в старенькую кофточку на груди Полины Дмитриевны, обхватив старушку своими гибкими тонкими руками.
ГЛАВА 18. ПЕРЕВОД
— Анатолий Михайлович! Есть информация! — Шнурков без стука вбежал в кабинет Хрюнова, едва тот, усевшись на рабочем месте, успел пропустить «утреннюю» рюмку «после вчерашнего». — Клиент проявился в Твери на главном почтамте!
— Чего? — не врубившись сходу, рыкнул Хрюнов. — Ты что не стучишься, Шнурок, какой клиент?
— Русак, Анатолий Михайлович, Русаков Сергей Валерьевич! Он звонил вчера вечером с главпочтамта Твери, просил некоего Вазгена Арутюняна, родственники которого арендуют его жилплощадь, переслать деньги за аренду в Тверь, на главпочтамт до востребования! Деньги вчера вечером были отправлены, вот примерно сейчас, — Шнурков посмотрел на часы, — Русаков может уже их получать…
— Идиот! — взревел полковник. — Почему разговор был вчера, а я узнаю о нём только сегодня? Мы могли его принять прямо сейчас, а теперь он получит свои деньги и исчезнет!
— Девочки с прослушки не были проинструктированы о степени срочности, у вас уже кончился рабочий день, и вообще, прослушка по этому делу неофициальная… — виновато бормотал Шнурков. — Я уже связался с тверскими операми, попросил их присмотреть за получателями денег на почтамте…
— Ты выслал им фото Русака?
— Да, конечно, только недавно…
— Уроды! Дебилы! — бесновался Хрюнов. — С кем приходится иметь дело! Сраный отупевший наркоман — лучший следователь! Остальные вообще, кроме стрижки бабла, ни хрена не умеют и не хотят делать! Счастье, что у меня в областном УВД Твери начальник по розыску — старый приятель!
— Катя, быстро! — крикнул полковник в селектор внутренней связи. — Соедини меня с тверским УВД, полковником Митяевым!
— Анатолий Михайлович! — из динамика раздался удивлённый голос секретарши. — Но в тверском РУВД нет полковника Митяева!
— Катя! Кроме улицы Тверская в городе Москва, есть ещё город Тверь в стране Россия! — закатил глаза к потолку полковник. — Быстро связь! Дебилы…
— Полковник Митяев на связи, Анатолий Михайлович! — испуганным голосом объявила по селектору секретарша через несколько минут.
— Митяев, Гена? Здравствуй! — ободренно закричал в трубку Хрюнов. — Да, я! Выручай, Гена, надо парня одного с девицей вместе принять и закрыть, данные и фото уже высланы!
— Принять, закрыть, а дальше?
— Дальше звякнуть мне, а их помариновать в «обезьяннике» или лучше в отдельных камерах полдня, пока не позвоню, затем извиниться — мол, обознались — и выпустить! Всё!
— А им на хвост от самых дверей уже присядут твои люди, Толя?
— Это другая тема, Гена, не сейчас!
— Ну, Толя! Только для тебя, сам понимаешь!
— Я твой должник, Геннадий!
— Поговорим об этом после, через недельку буду у вас в столице!
— Замётано! Обычная программа гарантирована!
— Бывай, Толян!
— Пока, Гена! Шнурок! Сюда!
— Полина Дмитриевна! Доброе утро! — Сергей тихонько вошёл на кухню и обратился к хлопочущей у плиты старушке. — Даша ещё не вставала?
— Спит, Серёженька, деточка, спит моя внученька! — Полина Дмитриевна вытерла руки об передник и повернулась к Сергею. — Умаялась девонька, видно, и тело и душа отдыха требуют!
— Да уж! — кивнул головой Серёга. — Досталось ей за последние дни! Пусть отдыхает! Я сейчас быстро пробегусь до почтамта, мне там перевод получить надо, и обратно! Если Даша проснётся без меня, вы ей скажите, пусть она не беспокоится!
— Хорошо-хорошо, Серёженька! — закивала старушка. — Я ей всё скажу, не дам волноваться ягодке моей! Чайку не выпьешь, на дорожку?
— С удовольствием, когда вернусь, Полина Дмитриевна!
— Ну, беги, деточка, тут рядышком, ты быстро обернёшься!
Сергей вышел на улицу. Осеннее утро было тёплым и солнечным. Сергей быстрым шагом двинулся в сторону почтамта, на ходу сканируя боковым зрением окружающее пространство: ничего не вызывало подозрений. Он зашёл в здание почтамта, продолжая незаметно оглядывать окружающих, подошёл к стойке, где выдавались переводы.
— Доброе утро! Мне должен был перевод поступить из Москвы, до востребования, на вот эти права! — Сергей протянул сидевшей в окошке сотруднице почтамта карточку автомобильных прав.
— Да, деньги пришли! — посмотрев в компьютере, сказала она. — Можете получить!
— Прекрасно! — обрадовался Сергей, неторопливо оглядывая помещение и мысленно намечая точки прохода в случае экстренной ситуации.
— Пожалуйста, распишитесь вот здесь! — сотрудница почтамта протянула Сергею бланк, Сергей расписался в нём. — Вот, возьмите ваш перевод!
— Спасибо! — Сергей, не пересчитывая, сунул деньги в карман куртки. — Всего доброго!
— До свиданья! — ответила сотрудница почтамта, не отрывая взгляда от экрана компьютера.
— Так! Кажется, всё спокойно! — подумал Сергей, быстрым шагом направляясь к выходу из почтамта. — Ага! Стоп! Всё-таки, спокойно не всё!
Сергей увидел, как в стеклянную дверь почтамта быстро входят два деловитых молодых человека с характерным, для представителей их профессии, выражением осознания своей власти над окружающими на чисто выбритых, бесстрастных лицах.
— Менты! — безошибочно определил Серёга! Мгновенно он изменил траекторию своего движения и остановился у стенда с информацией.
Двое вошедших сразу направились к окошку переводов.
Сергей спокойно, но без излишней медлительности, отошёл от стенда, не теряя из виду оперативников, разговаривающих с только что оставленной им сотрудницей почтамта, отошёл от стенда и, сделав ещё десяток шагов, выскользнул в бесшумно открывающиеся стеклянные двери на улицу. В его распоряжении были считанные секунды. Сейчас посланные искать его, выяснив, что разминулись с ним в нескольких шагах, кинутся вслед, на ходу объявляя по рации «план перехвата» или нечто подобное, могущее перекрыть Сергею дорогу к дому Полины Дмитриевны. Решение надо было принимать мгновенно. Он вышел на проезжую часть и встал на пути ближайшей двигающейся в его направлении машины, раздался визг тормозов.
— Ты что, совсем?… — высунулся из окна остановившейся «жигулюхи» водитель.
— Брат, выручай! Мне только до храма, тут недалеко! — обратился к нему уже впрыгнувший на правое сиденье Серёга. — Плачу тройную цену!
— Поехали! — вздохнул водитель.
Машина тронулась, в зеркальце заднего вида Сергей увидел, как из дверей почтамта выскочили те двое, в гражданке, и начали лихорадочно озираться вокруг, одновременно говоря по мобильникам или по рациям, этого Сергей уже не разглядел.
— Так что случилось-то, что ты так в храм заторопился? — спокойным и, как показалось Сергею, даже слегка насмешливым тоном спросил водитель.
Серёга повернулся к нему и только тут заметил, что водитель — священник! Реальный священник в черной одежде с большим металлическим крестом на цепи, свисающим почти до пупа. Лицо его было испитым, одутловатым, с отвисшими мешками под неопределённого цвета мутными глазами и нездоровым румянцем на носу и едва прикрытых редкой бородой щеках, безошибочно выдающим пьющего человека. Хотя вряд ли ему было больше тридцати с небольшим лет. В машине явственно попахивало перегаром.
— Мне, собственно, не в сам храм! — пояснил священнику Серёга. — А к дому рядом с храмом!
— И мне к дому рядом с храмом! — пожал плечами священник.
Машина подъехала к дому Полины Дмитриевны, священник заглушил мотор и вынул ключ из замка зажигания.
— Мне сюда!
— И мне сюда… — Сергей взялся за карман. — Сколько я вам должен?
— Иди ты! — сверкнул взглядом священник. — Такси не мой бизнес!
Они вместе вышли из машины, вошли в подъезд, поднялись на второй этаж по старой широкой лестнице с коваными периллами и остановились перед дверью, где жила старушка-просфорница.
— Так ты к Димитривне? — посмотрел на Серёгу священник.
— Так точно, и вы к ней?
— Ну да! Тогда звони давай!
— Батюшка! Благословите! — открывшая дверь на звонок старушка, склонив голову в беленьком полотняном платочке, подставила священнику сложенные в горсточку ладошки.
— Бог благословит! Просфоры готовы? — недовольным голосом пробурчал священник.
— Готовы, батюшка, миленький, готовы! Проходите, батюшка, чайничек только вскипел, чайку с внучиками моими попейте!
— Сколько же у тебя этих внучиков, каждый раз всё на новых натыкаешься!
— Сколько Господь посылает, батюшка, миленький! Ему, Милосердному, виднее!
— Чай это, конечно, хорошо, — пробурчал батюшка, когда они с Сергеем вошли в прихожую, — а нет ли у тебя в загашничках водочки стопарика или хоть кагора какого-нибудь?
— Ой! Не держу дома, батюшка! Никакого винного пития не держу, уж, почитай, лет так тридцать будет! Вы уж простите старую, нерадивую!
— Ладно… — священник поморщился, видно было, что ему лихо. — Давай чай, что ли…
— Проходите, садитесь, батюшка! Серёженька, миленький! Позови Дашеньку, внученьку мою, она уже умылась, ожидает тебя! Сейчас вместе с батюшкой завтракать будем!
Сергей прошёл в дальнюю по коридору комнату, постучал в дверь.
— Дашонок! К тебе можно?
— Конечно, Серёжа! Доброе утро! — дверь моментально распахнулась, словно девушка стояла сразу за ней, ожидая стука. — У тебя всё благополучно?
— Ну… — замялся Серёга, — в общем, всё… слава Богу! Вот! — выпалил вдруг он, и сам удивился тому, что сказал. — Пойдём завтракать, твоя «бабушка» нас зовёт! Там к ней гость пришёл, священник, только ты не смущайся, он немного… своеобразный.
— Пойдём, Серёжа! Там, может быть, надо чем-нибудь бабушке Поле помочь! — она выпорхнула в дверь мимо Сергея, словно сверкнув на него солнечным лучиком сквозь щель в занавеске, и голос её зазвенел уже на кухне. — Бабушка Поля! Давайте я сковородку сама с плиты сниму, она же тяжёлая! Ой, батюшка! Благословите!
— Бабушка Поля! — улыбнувшись, покачал головой Сергей и опять повторил: «Слава Богу!»
ГЛАВА 19. ОТЕЦ ВИТАЛИЙ
— Серёженька! Познакомься: это батюшка Виталий, иерей Божий! — Полина Дмитриевна представила Сергею священника.
— Виталий! Можно отец Виталий, как нравится, — по-простому протянул священник ладонь Сергею, рукопожатие его было крепким. — Мы, Димитривна, собственно, уже знакомы! Я его чуть не сбил сегодня: он как прыгнет мне под колёса! Представляешь, завтра во всей жёлтой прессе заголовки: «Пьяный священник сбил человека посреди города!» Меня под запрет служения окончательно, а то ещё бы и посадили!
— Простите, отец Виталий! — извинился Серёга. — Обстоятельства были исключительные! Да и сбить меня вам не было никакой возможности, я офицер спецназа и на такие ситуации тренированный!
— Ну ладно, офицер, я не в обиде! Садись, вот жалко у Димитривны выпить нечего, а то бы мы с тобой сейчас на брудершафт!
— Да я не пью совсем…
— Чего так? «Питие есть веселие Руси», «егоже и монаси приемлют»! И должен тебе заметить, некоторые даже очень приемлют! Вот, например… Ладно! Не будем об этом. Димитривна! Ставь там на стол, что у тебя есть, мне ещё в мою «пупырловку» ехать надо, служить завтра…
— Сейчас, батюшка, миленький! Вот только салатик из капустки поставлю и всё! Благословите, батюшка, трапезу рабам Божьим!
Священник нехотя поднялся со стула.
— Ну, читай…
— Отче наш! Иже еси на небесех… — неожиданно чистым ровным голосом начала читать старушка, — …. Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй! Отче, благослови!
— Христе Боже, благослови ястие и питие рабам Твоим, — пробурчал священник, небрежно перекрестив стол пятернёй.
Все присутствующие сели и начали есть приготовленный Полиной Дмитриевной завтрак.
— Полина Дмитриевна! А далеко от Твери деревня Колонтаево? На такси туда долго добираться? — спросил Сергей, отодвигая от себя пустую тарелку.
— Это рядом со мной! — продолжая жевать, сказал священник. — Километра два-два с половиной! Не надо вам никаких такси, я вас на повороте к Колонтаеву высажу, пешочком за полчаса доберётесь!
— Ой, как здорово! Спаси вас Господи, батюшка! — обрадовалась Даша.
— Только что вы там позабыли, в этом Колонтаеве? — подкладывая себе со сковородки яичницы, спросил отец Виталий. — Там глухомань — почище моего Погостища! У меня хоть двадцать дворов ещё живые, а в Колонтаеве хорошо если три дома дачников на осень осталось! Одни вороны да кошки бродячие!
— Друг попросил на его даче пожить, — уклончиво ответил Сергей, — подремонтировать кое-что, к зиме дом приготовить!
— Чего там к зиме готовить! — махнул рукой священник. — Снести там всё надо бульдозером или таджиков с узбеками заселить! А ещё лучше — китайцев! Вот эти там порядок наведут: всё засеют, запашут, бананы с ананасами вырастят и нам, русским, продадут! Если будет, кому покупать к тому времени, если остатки русских не сопьются и не перемрут от «палёнки» окончательно! Всё, приехали! Пропала Русь-матушка! Осталась «эр-эф-ия», и той скоро кердык!
— Нешто прямо и кердык, батюшка? — слегка прищурившись, спросил Серёга.
— Полный кердык и бесповоротный! «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет, и дом, разделившийся сам в себе, падет»! Сам Христос это сказал! Так нам Апостол и Евангелист Лука передал, глава одиннадцатая, стих семнадцатый. Во, Димитривна, помню ещё! Не зря учился в семинарии, не до конца мозги пропил…
— А что это за «царство, разделившееся в самом себе»? — поинтересовался Серёга.
— А мы в нём живём! — отерев рот рукавом, ответил отец Виталий. — В нашей стране, да и во всём мире, кроме арабских стран, ну, и китайцев, естественно, все отделились друг от друга! Богатые от бедных, власти от народа, архиереи от попов, попы от прихожан — от бедных, разумеется! От богатых спонсоров себя ни один поп отделять не будет, наоборот, «без мыла» окормлять полезет! Это вот с этими, — отец Виталий показал пальцем на Полину Дмитриевну, — бабками всякими, их сыновьями-пьяницами, дочками-наркоманками, внуками беспризорными, возиться никому не охота — навару нет! А поп нынче попёр алчный, ему и дом надо по-евроремонтнее забабахать, и машинку поиностраннее да понавороченнее купить, попадью с детками в заграничных морях попрестижнее пополоскать! Тут Ви-Ай-Пи-прихожане нужны, а не бабки! Да только пусть бы они, попы, на крутых иномарках гоняли и по «канарам» с «гаваями» пузо грели, лишь бы свою поповскую работу делали, как следует, Богу да людям служили, а не одному кошельку своему! Нет, конечно, есть и такие, как мой сосед игумен, например! Этот пашет, как Папа Карло, всех принимает, никому в помощи не отказывает, так у него один инфаркт уже был, несколько лет назад, и когда опять шарахнет — неизвестно! Людям ведь только дай палец в рот: как прослышат, что какой-то поп исповедует не торопясь, готов всю их жизненную белиберду терпеливо выслушивать и, коли уж не «прозреть судьбу», так хоть пожалеть скорбящих и замороченных, — всё! Открывай ворота, выбрасывай замки, таким косяком попрут, что не будет тому попу ни отдыху, ни продыху! Оно, правда, может, и к лучшему это, самому попу-то, спасительнее… А остальные батьки — «на наш век треб хватит»!
А каковы попы, таковы и прихожане! Тоже всё разделяются: мужья от жён, родители от детей, дети друг от друга и от родителей! Разводятся, судятся, наследство и барахло родительское делят и ещё к нам, попам, за «благословением» на это бегут! «Благословите, батюшка, на сестру в суд подать, она мне не ту часть дачи родительской отдаёт, которую я хочу»! Приходится посылать таких подальше, а они обижаются! Ведь сам Господь таким делителям как сказал: «Кто поставил Меня судить или делить вас?» А уж тем более нам, попам, чего в арбитры-то лезть! Это ладно — наследство, человек в самом себе разделился! Совесть одно говорит, жадность — другое, ум от обжорства предупреждает, чрево жрать требует! Печень уже от водки разлагается, а душа, страстями поражённая, кричит: «Кайфу хочу, кайфу давай!» Вот как у меня, например… Кто тут устоит, какое царство, какая личность, какая вера! Жди китайцев…
Священник безнадёжно махнул рукой. Все молчали.
— Слышь, Димитривна! — отец Виталий поднял голову. — Я уж и забыл, где тут туалет у тебя?
— По коридорчику, батюшка дорогой, вторая дверь направо!
— Извиняюсь, — буркнул, тяжело вставая, священник и вышел в коридор.
— Вы, деточки, не смотрите, что батюшка выпивает да всякие прискорбности говорит! — покачала головой Полина Дмитриевна. — Он добрый человек, только много скорбей принял: и жена оставила, и собратья священнослужители оклеветали, и начальство напрасно обидело! Не выдержал он, бедненький, стольких напастей, к вину стал прикладываться… Помоги ему, Господи!
Старушка перекрестилась, Даша последовала её примеру.
— Ну что, офицер! Бери подружку свою, поехали! — громогласно объявил вернувшийся из туалета отец Виталий. — Читай, Димитривна, благодарственную…
— Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ… — со смирением в голосе начала читать молитву старушка, — … приди и к нам и спаси нас!
— С нами Бог, Своей благодатью и человеколюбием… — рыгнув, проворчал отец Виталий, — …во веки веков!
— Аминь! — подтвердили Полина Дмитриевна и Даша.
— Внученька, ягодка моя, Дашенька! — целуя в лобик девушку и крестя её широким крестом, попрощалась с девушкой Полина Дмитриевна. — Огради тебя Господь от всякого зла как человеческого, так и бесовского! Не забывай старушку, как будет возможность, навести!
— Хорошо, бабушка Поля! — поцеловала её в ответ Даша и крепко обняла за шею. — Помолитесь за нас с Серёжей!
— Обязательно, дитятко! — ответила старушка и добавила тихонько на ухо девушке: «Ты, девонька, за Серёжу замуж смело иди! Я много людей повидала, он будет хорошим мужем!»
— Спасибо! — также тихонько ответила ей Даша. — Он очень, очень хороший!
— Всё, Димитривна, бывай! — священник, упаковавший, наконец, мешочек с просфорами в плохо застёгивающийся порыжелый от старости портфель, махнул хозяйке рукой: «Доживём — увидимся! Пошли, офицер!»
— До свиданья, Полина Дмитриевна! — Сергей вскинул сумку на плечо. — Как правильно сказать я не знаю, в общем, дай вам Бог всего самого лучшего! Спасибо вам за всё!
— Благослови тебя Господь, деточка! — старушка осенила Сергея крестным знамением. — Дашеньку, внученьку мою, береги!
— Буду стараться! — улыбнулся Серёга и пропустил Дашу впереди себя в открытую дверь.
— Ясно, Умар, я всё понял, они где-то рядом! Ждём информации! — Якуб сунул мобильник в карман. — Слушай, Эдик, вон «Макдональдс», останови здесь! Ты сходи сам за жратвой, чтобы нам не сверкать здесь своими «неславянскими» рожами! Мне картошки жареной большой пакет и рояль-чизбургер двойной, и «Кока-Колы» со льдом! Тебе, Магомед, чего взять?
— Всё равно, можно то же, что и тебе, только чтобы свинины не было!
— Какая свинина, Магомед! — Якуб закатил глаза в потолок. — Ты что, с Луны свалился? В этих забегаловках ни свинины, ни какого другого мяса вообще нет, одна соя! Сою есть Коран не запрещает! Вот деньги, Эдик, возьми!
Латыш молча взял деньги и вышел из машины.
— Слушай, Якуб, а почему этот кафир в свою Латвию не уедет?
— Потому что он давно в розыске в Интерполе! Он и к нам в Ичкерию наёмником устроился, потому что у себя в Евросоюзе жить не может безопасно, чем-то он там засветился крепко! Он ещё в Первую кампанию за Дудаева воевал, Умар с ним тогда и познакомился. Потом в Грозном в девяносто девятом, когда федералы город штурмовали под Новый год, Эдик тоже себя хорошим бойцом показал, и снайпером, и подрывником! Умар его после того штурма в свой отряд взял, одно время Эдик даже его личным телохранителем был. И когда Умар свой бизнес в Москве сделал, латыш тоже с ним сюда перебрался, в горах трудно стало деньги зарабатывать!
— Деньги, деньги, Якуб! Я сюда ехал джихад делать, с кафирами за победу ислама воевать! А тут везде только деньги, деньги, деньги!
— А какая победа ислама без денег, Магомед, ты что? — покрутил пальцем у виска Якуб. — А оружие, патроны, взрывчатку тебе просто так подарят, да? Жрать тебе тоже без денег дадут? Иди сходи в этот «Макдональдс», попроси гамбургер бесплатно, они сразу полицию вызовут! Ты в каком мире живёшь, Магомед? Вы привыкли там, в горах с «чёрным арабом», что у него всегда долларов полный карман, вы там жили, как в коммунизме! А мне с четырнадцати лет приходилось «Калашниковым» на хлеб зарабатывать и себе, и семье, когда брата федералы в горах убили! У нас в селе финики не растут, как у вас в Иордании, у нас вообще на камнях ничего не растёт! У нас в горных аулах у молодых выбор один: в Москву бандитом или в горы ваххабитом — больше никак на жизнь не заработаешь! Молодым жить хочется, как в телевизоре показывают, а дома старики в узде, как ишака, держат: на год старше тебя вошёл — вставай! Вам, иорданцам и арабам, нас, кавказцев, не понять! Сперва жрать надо заработать, а потом — «Аллаху Акбар»!
— Сперва надо джихад делать, исламский мир надо делать, тогда всем мусульманам будет, что «жрать»! Настоящий шахид не о «жрать» думает, а как умереть за Аллаха!
— Держите, моджахеды! — севший в машину Эдгарс, протянул спорящим на заднее сиденье бумажные пакеты с эмблемой «Макдональдса», — расшумелись, прохожие уже внимание обращают!
— Ты прав, Эдик! — быстро оглядевшись, сказал Якуб. — Давай отъедем куда-нибудь, где людей мало!
— К речке поехали, на берег! — обратился к латышу Магомед. — Мне скоро намаз совершать!
— Сейчас, ребята, посидите минутку, — отец Виталий остановил машину около придорожного магазинчика, — мне тут запастись кое-чем надо!
Он вышел, захлопнув дверь своей старенькой семёрки, и вошёл в неказистый придорожный павильончик.
— Ну, ты как, — обернулся Сергей с первого сиденья назад к Даше, — не укачало сзади?
— Нет! Всё хорошо, Серёжа! Мне, когда ты рядом, всегда хорошо!
— Ты знаешь, мне тоже хорошо, когда ты рядом! — засмеялся Сергей. — Это что за бусинки такие у тебя в руках?
— Это подарок от бабушки Поли, Серёжа, смотри! — она протянула Сергею маленькие чётки из разноцветных бусинок с небольшим серебряным крестиком посередине. — Это чётки из Святой Земли, из Иерусалима! Ей одна паломница из их прихода эти чёточки привезла, а она мне подарила! Спаси её Господи!
— А чётки — это амулет такой, он от чего-то защищает? — разглядывая крестик между бусинками, поинтересовался Сергей. — Или их перебирают для релакса, как психотренинг?
— Нет, Серёжа, какой психотренинг, — засмеялась девушка. — Чётки для того, чтобы по ним молиться! Это просто «счёты», молитовки считать! Вот видишь, идут десять синеньких шариков, потом большой красненький, потом ещё десять жёлтеньких и опять большой красненький, потом десять зелёненьких и крестик!
— А как по ним молиться-то, по этим счётам, — недоумевал Серёга.
— Очень просто! Например, так, — Даша взяла чётки из рук Сергея и начала показывать, — сперва читаешь десять молитв Иисусовых («Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную»), потом, на большом шарике, «Пресвятая Богородице, спаси мя, грешную», потом ещё десять Иисусовых и опять Богородице, а затем десять Иисусовых и на крестике «Отче наш»! Так меня бабушка Поля научила, пока ты на почту за деньгами ходил!
— Ага, чётки! Исихазм — это хорошо, — влезший в машину отец Виталий был явно в улучшенном настроении. — Дарья, поставь вот эту сумочку рядом с собой на заднее сиденье, осторожнее, там стекло!
В сумке бутылочно звякнуло. Машина тронулась.
— Исихазм — это хорошо, конечно! — священник быстро гнал машину по загородному шоссе. — Я тоже в семинарии пытался практиковать, даже на Афон в монахи собирался! А что! Курсом старше меня один семинарист так и ушёл на Афон, причём не в русский монастырь, а к грекам! Тоже всё книжки про исихазм читал, на полунощницу к монахам бегал, а потом, окончил «бурсу» и на «Агион Орос»! А я, вот, дурак, женился! Может, тоже надо было мечту исполнить про афонское житие, глядишь, и печень бы сейчас не разваливалась… Ах ты, зараза, чтоб тебя! Опять они здесь!
Машина резко затормозила. Впереди из-за покосившейся ржавой автобусной остановки выскочил гаишник с полосатой палкой в поднятой руке.
ГЛАВА 20. ПОГОСТИЩЕ
— А, батюшка! — гаишник всунул своё красное обветренное лицо в открытое окошко «Жигулей». — Опять нарушаем! Превышеньице скорости в населённом пункте на двадцать восемь километриков! Гляньте-ка!
Гаишник показал отцу Виталию дисплей похожего на оружие прибора.
— Да ладно, командир! Чего смотреть: виноват, каюсь! — не стал спорить священник. — Отпусти Божьего служителя!
— Вы, Божьи служители, чем питаетесь — подаяньицем? И мы — подаяньицем! — с наглой улыбочкой объявил страж порядка на дорогах.
— Вот, прими, брате, подаяньице, — протянул ему купюру отец Виталий. — Достаточно?
— Нас двое, батюшка…
— Понял! Ну, держи и на собрата подаяньице! — священник сунул гаишнику ещё одну купюру.
— Счастливого пути! Не нарушайте больше, батюшка! — взял под козырёк гаишник.
Машина тронулась с места.
— Слушай, Гриша, чего-то морда того мужика, что рядом с попом сидел, мне кажется знакомой… — почесал затылок, отдавая одну из купюр напарнику, гаишник. — Не его ли фотка нам вчера по ориентировке пришла? Глянь-ка бумажку в бардачке!
— Какой хрен разница, — неохотно полез в бардачок сидевший в машине напарник. — Мы здесь деньги зарабатываем или, хрен знает кого, ловим? Вот, возьми!
Гаишник, только что принявший от священника «подаяньице», развернул смятую бумажку с распечатанной на принтере Серёгиной фотографией, вгляделся в неё.
— Не, ну точно! Он это! Русаков Сергей Валерьевич! Поехали, примем? Этот поп с Погостища, тут недалеко, я его знаю!
— Саша, ты охренел? — напарник вылупился на него как на больного. — А если он вооружён? Тебе бабки нужны или грамоту посмертно? Звякни на пульт и давай работать, вон уже две машины проехали, пока ты репу чешешь!
— Ладно, щас звякну, пусть группу задержания высылают! — он достал рацию. — Дежурный, дежурный, это двадцать вторая, как слышишь?
— Так, записываю! — Якуб расписал на картонке от сигаретной пачки шариковую ручку. — Громче говори, Умар! Село Погостище, священник, ВАЗ 21074, номерной знак записываю! Всё, понял, едем! На связи, Умар!
— Аллаху Акбар! Смерть собаке кафиру! — возвёл глаза к потолку Магомед. — Сам буду глотку резать!
— А с девкой я первый займусь! — бросил Якуб, погружённый в карту областных автодорог. — Эдик, давай сейчас налево, потом через пару километров ещё раз налево, дальше по трассе километров тридцать пять и — поворот на это Погостище, там дорога тупиковая ещё семь километров, Погостище — конечный пункт, это хорошо!
— Плохо для отхода, если что-то не так пойдёт… — задумчиво проговорил Эдгарс, выводя машину с городской окраины на трассу.
— Всё так пойдёт! Работу сделаем, деньги получим, развлечься поедем! — Якуб весело посмотрел на Магомеда. — «Шахидам» в казино можно, а, Магомед? Или только с девками в сауну?
— Отстань, шайтан! — зло отмахнулся от него янтарными чётками Магомед. — Молиться мешаешь!
— Вот моя деревня, вот мой дом родной! — отец Виталий остановил машину у кладбищенских ворот, у которых заканчивалась идущая сюда от основной трассы дорога. — Конечный пункт нашего пути! Все здесь поселимся! Тут на кладбище есть дореволюционный памятник с примечательной надписью: «Не ходи ты, Маша, не топчи мой прах! Я-то уже дома, а ты ещё в гостях!» Вот ведь как просто и тонко чувствовал раньше человек свою принадлежность к миру Вечности! А сейчас? Тьфу! Выходите, моя хибарка внутри ограды, около храма! Зайдём, я просфоры в холодильник уберу, перекусим, а потом подброшу вас до поворота к Колонтаеву, тут совсем рядом! Сумку свою можете в машине оставить, чего с ней таскаться, мы ненадолго!
Сергей и Даша вслед за священником вошли в старинные, обсыпающиеся многослойной штукатуркой, кирпичные ворота с массивными, проржавевшими решётчатыми створками. Всё кладбище было заросшим старыми и молодыми деревьями, среди которых ярко жёлтой листвой выделялись стройные белоствольные берёзы. Недалеко от ворот, сквозь редеющую осеннюю листву, белел небольшой кладбищенский храм, к которому вела засыпанная опавшими листьями аллея. Стояла удивительная, умиротворяющая душу тишина: ни малейшего дуновения ветерка, даже чириканья кладбищенских птичек не было слышно.
— Красиво? — обернувшись, спросил у притихших спутников отец Виталий. — Мне тоже нравится! Я тут пятый год прозябаю. Зато прихожане у меня спокойные, — он показал рукой на стоящие вокруг кресты и памятники, — лежат себе и доносов на своего попа в епархию не пишут! Есть, правда, пяток бабок из деревни, но они и сами уже ждут не дождутся, чтобы под эти берёзы перебраться! Лепота…
Они прошли по аллее к храму и остановились около маленького, неказистого домика под позеленелой от времени, потрескавшейся шиферной крышей. Отец Виталий открыл ключом дверь, жестом пригласил Сергея и Дашу входить, они молча повиновались.
— Давненько у меня здесь никого в гостях не было! — священник провёл гостей сквозь крохотную прихожую в небольшую комнату, служившую, как видно, кухней и столовой одновременно. — Садитесь за стол, время уже ужинать, а мы ещё не обедали! Сейчас глянем, что тут у нас есть в холодильнике.
Сергей с Дашей, с чувством некоторой неловкости, примостились рядом на лавке, стоявшей с длинной стороны стола, спинами к стене, завешенной старым домотканым ковриком с простеньким цветочным орнаментом.
— Так! Есть фасоль в томатном соусе, есть тушёнка говяжья, есть банка сайры, начатая… — священник понюхал открытую банку с рыбными консервами, поморщился. — Нет, это уже и кошки есть не станут! Во! Капуста есть, квашенная, это хорошо! Сок апельсиновый, новый пакет! И… и всё, ребята! Больше «ничого нэ маю»! Но мы люди не привередливые, обойдёмся!
Он, по-холостяцки привычно, вскрыл консервные банки с фасолью и тушёнкой, вывалил их содержимое на старую закопченную чугунную сковородку, перемешал и поставил на маленькую газовую плитку, на огонь. На сковороде зашкварчало.
— Хлеб я свежий с собой привёз, — продолжал отец Виталий, доставая из потёртого портфеля целлофановый пакет с буханкой «Бородинского», — а главное — вот он, «жидкий хлеб»!
Священник радостно извлёк из пластиковой сумки литровую бутылку водки и пару импортных бутылок пива.
— Дарье, по малолетству, не предлагаю, ей апельсиновый сок, а с тобой, офицер, мы сейчас за знакомство «остограммимся»!
— Мне тоже сок, батюшка! — улыбнулся Серёга. — Я уже говорил…
— Ах да! Помню, ты трезвенник! Это похвально! Хотя в поповской среде и не особо приветствуется, особливо на официальных мероприятиях… — отец Виталий поставил перед Сергеем и Дашей стаканы, вскрыл пакет с соком и наполнил им эти стаканы до верха. Себе он, также до верха, наполнил стакан водкой, нарезал хлеб, положил его в эмалированную мисочку и поставил посередине стола. — Ну, пока пища разогревается, промочим горлышко!
Он единым махом выпил полный стакан водки, отломил от отрезанного куска хлеба маленький ломтик, положил в рот, пожевал.
— Да чего вы сидите как неживые! — посмотрел он на не знающих, как себя вести в подобных обстоятельствах, Сергея и Дашу. — Глотните хоть сочка, за компанию, за знакомство!
Сергей и Даша пригубили сок и поставили стаканы на стол.
— Так! Ястие готово! — отец Виталий поставил перед гостями тарелки, разложил в них почти всю разогретую тушёнку с фасолью, остатки в сковороде поставил перед собой прямо на стол. — Угощайтесь поповских яств, ребята! Господи, благослови! — он перекрестил стол быстрым коротким движением.
Сергей с Дашей потихоньку принялись за еду.
— Будем здоровы! — отец Виталий налил себе ещё стакан, наскрёб вилкой со сковороды немного фасоли с тушёнкой, положил это на маленький кусочек хлеба. — Офицер, ты там даме соку сам подливай, ну, и себе, понятно! Хочу выпить за вас, ребята, молодых, красивых! Не знаю, кто вы друг другу, и знать не хочу, чтобы не искушаться и не завидовать, но люди вы светлые, это я своим поповским глазом, хоть и не вполне трезвым, вижу… Чтобы вам было счастье, ребята! Простое такое человеческое счастье, семья, там, детки… У меня с этим не получилось… Ну, пусть у вас будет! За вас!
Он залпом выпил полный стакан водки, сморщился слегка, зажмурил глаза. Потом, понюхав, забросил в рот свой маленький бутербродик с тушёнкой и подцепил вилкой чуток капусты из целлофанового пакета. Пожевал. Лицо его покраснело, щёки налились румянцем.
— Вы не смущайтесь, ребята, я всё понимаю, священника хочется видеть святым, а не скотиной пьяной! Простите нас, попов! Мы ведь из того же мира, из того же общества в Церковь пришли, что и все остальные люди! А мир наш больной, и люди больные, и мы, попы, тоже такие же люди, и такие же больные… Нет, бывают, конечно, и герои среди нашего брата, вот сосед мой, игумен из Покровского храма, тот — да: работяга, подвижник! Такие есть, но их немного, героев всегда немного… Апостолов, вон, вообще всего двенадцать было, а они весь мир перевернули! Всю Римскую империю христианской сделали! Бог им, конечно, помогал… Но Он и сейчас помогает тем, кто старается, кто хочет жить чисто, свято, по любви! А раз вокруг нас и внутри нас такое свинство, грязь такая, мерзость запустения, пророком реченная, значит, не стараемся, значит, не хотим… Значит, жить в дерьме больше устраивает! Вот, как меня… Вы не подумайте, ребята, я не всегда такой скотиной был! Я в семинарию пришёл весь горящий верой, любовью к Богу, желанием послужить ему жертвенно, даже до крови! Я о мученичестве мечтал! Чтобы умереть за Христа, за Него муки претерпеть, кровь пролить, как сонм святых мучеников! И в семинарии, несмотря на то, что там чего я только не насмотрелся: лукавства, фарисейства, интриг, пороков самых пакостных — я всё равно о праведности ревновал! Молился много, несмотря на насмешки наших карьеристов, постился строго, на службы к лаврской братии ходил, мечтал монахом стать, афонским… Не выдержал… На третьем курсе от девок-регентш голову сносить пошло, и всё — монашество моё накрылось медным тазом… Ну и Любаня, попадья моя бывшая, тут ,как из табакерки чёртик, выскочила! Дочь маститого протоиерея, тётка у неё — игуменья известного монастыря! А сама дура-дурой…
Щас! Подожди, добавить надо, — отец Виталий нетвёрдой рукой наполнил вновь свой стакан водкой. Сергей и Даша, оторопев, безмолвно наблюдали всё это как бы со стороны, словно не с ними происходящее, чувствуя лишь, что это надо выдержать, перетерпеть, что за этим отталкивающим, странным поведением священника стоит какая-то огромная трагедия, причём, отнюдь не только его личная.
— Вот! — влив в себя ещё стакан, отец Виталий поковырял вилкой в сковородке, но закусывать ничем не стал, лишь налил себе в тот же стакан немного апельсинового сока и запил им водку. — Так о чём, бишь, я говорил? Ах да! Любаня… Жаль её! Польстилась, дурочка, на призрак шикарной жизни, меня, дурачка, молоденького попика, бросила, не захотела в попадьях на сельских развалинах «молодость гробить», выскочила за бизнесмена кавказской национальности, а тот её бить начал, гулял по бабам, отобрал ребёнка при разводе, чуть не прибил совсем! Она потом ещё два раза замуж выходила, первый раз — за нового русского, но тот в тюрьму сел надолго, за какие-то махинации с банковскими бумагами, потом за украинца-гастарбайтера, богатого достаточно, имевшего в Москве и в области Московской несколько бригад своих земляков-строителей, с ним тоже развелась… А дальше и не знаю, как её жизнь сложилась, перестал следить, только молюсь о ней, несчастной, у престола…
ГЛАВА 21. ПОГОСТИЩЕ, ПРОДОЛЖЕНИЕ
Он задумался, тяжело положив взлохмаченную голову на руки, локтями упёртые в стол. Сергей и Даша безмолвствовали.
— А я всю нерастраченную силу души бросил на приход, развалины свои восстанавливал, воскресные школы для взрослых и для детей устроил, брошюрку даже для начинающих прихожан накрапал, выкладывался весь… Хорошо у нас было на службах! Зимой мороз тридцать градусов, а в храме отопления нет, окна плёнкой для парников затянуты, рука к чаше примерзает, когда причащать идёшь! А люди в храме стоят и молятся! Службы у нас долгие были, всё выслуживал, как положено по уставу, не сокращал! Бывало, на улице потеплеет, уже пятнадцать градусов мороза, а в храме ещё тридцать, стены-то толстенные, промёрзли, как морозильник, холод отдают! Пока исповедовал причастников, люди из храма на улицу в пятнадцатиградусный мороз погреться выходили! И ведь ехали в наш храм! Даже из тех сёл, где свои храмы тёплые, не закрывавшиеся, службы короткие, всё комфортненько! А приезжали к нам мёрзнуть! Всё потому, что Дух был! Дух веры настоящей, дух подвига, дух молитвы! А люди это чувствуют! Ради этого Духа и в храм-то идут, те, кто понимает, конечно… А те, кому в тепле под красивое пение с соседками поболтать охота о том, как попы на их копейки жируют, те к нам не ездили, понятно, им себя верующими чувствовать везде удобно было. Хорошие были времена! Голод, нищета, разруха начала девяностых, деньги в бумажки превратились, попы — в попрошаек с протянутой рукой, бегающих по новым русским: «Подайте на машину кирпича да пару кубов бруса!» А Дух был! И сколько людей тогда к вере приходило, и сколько попов тогда сердцем горели Богу послужить! Потом погасли многие, зажрались… Жрать друг друга начали… Меня вот тоже Мишка, мой однокурсник по семинарии, сожрал. Подожди! Надо выпить за его здоровье!
Отец Виталий снова налил себе водки, чуть расплескав на стол, вытер пролитое рукавом, зажмурился, залпом выпил, посидел, сморщившись, выдохнул.
— Фу, гадость эта водка, никогда её не любил… Ну, дай Бог здоровья, покаяния и спасения рабу Своему, протоиерею Михаилу! — он широко перекрестился. — А то ведь тоже спился, бедный, хуже меня…
Оно и понятно, с сильными мира сего: мэрами, генералами тусоваться — это ж какую печень надо иметь! Банкеты, дни рождения, мероприятия всякие! И везде надо слова всякие льстивые от лица Церкви говорить, тщеславие начальничков ублажать! Чтоб милостивые были, чтоб спонсоров на пожертвования напрягали, льготы там всякие от них поиметь, участки земельные, санатории не для простых… Да и своё начальство епархиальное такого попа ценит, который с миродержателями в дружбе, наградки там внеочередные подкидывает, на грешки глаза закрывает… А страшно-то ведь — что любить всё это начинаешь больше, чем Бога, славу человеческую, достаток, удовольствия, кресло, на котором задница пригрелась… И ради кресла этого, ради славы да богатства совесть начинаешь продавать потихоньку, идти на компромиссы с дьяволом, всё под предлогом-то благим: мол — интересы Церкви защищаю! А Дух Божий отходит, и дух лукавый заползает в душу, и порабощает… Глядь, а ты уже — законченный фарисей, «сребролюбец и лицемер» — всё, как Господь в Евангелии обличал! Дообличался — распяли! И сейчас распнут! Всё те же попы, архиереи, богословы, монахи… Не все, конечно! Много есть и рабов Божьих среди духовенства! Но их и жрут, и гнобят свои же, те, кому задница на кресле дороже Царства Божьего! Те держатся, смиряются, несут свой Крест ради служения, которое избрали и которому все силы отдают, вот как сосед мой, игумен! А я сломался… Эх, офицер! Как жаль, что ты не поп! Сейчас бы дал тебе епитрахиль да выплакал бы все, что на душе скопилось!
Отец Виталий, уронил голову на руки, затих, лишь плечи его слегка вздрагивали.
— Свинья я, свинья, офицер! Какой великий дар мне дал Господь — священство! Я же этими погаными руками своими на престоле хлеб и вино в Тело и Кровь Самого Бога прелагаю! Касаюсь его святыни пальцами, трясущимися от пьянства! Стыдно, фу, как стыдно мне, офицер, горько! Тошно мне от самого себя, офицер, от немощи моей душевной, от лени, от себялюбия, гордыни оскорблённой, от обид — как так, меня, такого хорошего, сожрали! Приход разрушили, загнали в глухомань, унизили! Дал Бог испытанье, а я не вынес, не смирился, молитвой в себе скорбь не победил, а запил… Тьфу, дерьмо я, а не пастырь Божий! А я ж Его люблю! Люблю и оскорбляю, всей жизнью своей оскорбляю, всей мерзостью своей греховной… Вот, офицер, считай, что исповедался тебе… Да жаль, что ты не поп с епитрахилью…
Даша тихонько встала, осторожно обошла вокруг стола, бережно положила свои тонкие девичьи руки священнику сзади на плечи и благоговейно, как икону, поцеловала его поникшую голову.
— Батюшка, миленький! Господь вас обязательно помилует и спасёт!
Отец Виталий замер, затем медленно поднял голову, повернулся и посмотрел на девушку. Лицо его, залитое слезами, улыбалось!
— Я верю в это, девочка! Это не ты, это сейчас Ангел Божий через тебя сказал!
Он окинул окружающее почти совсем трезвым взглядом, остановившимся на окне.
— Ребята! Ночь на дворе, а я вас заболтал совсем! Сегодня в Колонтаево вам не попасть, я не смогу сейчас машину повести, а сами вы по темноте дороги не найдёте. Эх! В этой халупе даже положить вас негде… А, есть, придумал! Я дам вам одеяла и провожу до края кладбища. Там, с другой стороны от входа, вы выйдете на поле, пройдёте вдоль опушки метров сто пятьдесят, там сенной амбар со свежим летним сеном. Там спать одно удовольствие, ночи сейчас тёплые, да и в одеяла завернётесь — не замёрзнете! А утром раненько я вас разбужу и быстренько, до службы, подброшу к повороту на Колонтаево, а сам вернусь служить! Ну, как вам этот план?
— Отлично, батюшка! Сто лет не спал на сеновале! — вставая, потянулся Сергей.
— А я вообще ни разу не спала! Как здорово! — радостно отозвалась Даша.
— Ну, пойдёмте! — священник открыл стоявший в углу сундук, вынул из него два свёрнутых рулонами старых байковых одеяла, похожих на армейские, вручил их Сергею. — Тут недалеко!
Они вышли на улицу.
Светила полная луна, в её свете очертания храма, деревьев, надгробных памятников и крестов казались фантастическими декорациями какого-то великого вселенского действа, загадочного, полного тайн и неожиданностей.
Священник уверенно шёл впереди по петляющим, сменяющим друг друга кладбищенским тропинкам, ведя за собой Сергея с Дашей, словно уверенный проводник в неведомом таинственном мире. Минут через пять кладбище закончилось и перед взором вышедших на открытое пространство открылось поле, обрамлённое справа уходящей к ночному горизонту опушкой редколесья.
— Идите прямо вдоль опушки вон туда! — священник указал рукой. — И прямо в тот амбар уткнётесь, двери в него всегда открыты, сена там под потолок! Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, батюшка, благословите! — Даша сложила ладошки под благословение. Отец Виталий, осенив её крестом, благословил.
— Отец, Виталий! И меня благословите! — Сергей, слегка сконфузившись, тоже подставил руки, повторив движение девушки.
— Бог благословит тебя, офицер! Помолитесь обо мне…
— Обязательно, батюшка! — горячо откликнулась Даша. — Мы всегда будем молиться о вас!
— Ну, прощайте! — махнул рукой священник и посмотрел долгим, каким-то умилённым взглядом вслед уходящим. Вскоре Сергея с Дашей не стало видно.
Не торопясь, отец Виталий вновь прошёл по лабиринту кладбищенских тропинок мимо старинных и современных надгробий, держа путь на сверкающий в лунном свете сквозь листву золотой крест на куполе храма. Тихая улыбка не покидала его уст. Он подошёл к своему домику, взошёл на крыльцо, открыл дверь и шагнул в комнату.
— Здравствуй, поп! — приветствовал его сидящий за столом Якуб. Магомед, сидя на лавке напротив него, поигрывал тонким клинком кривого ножа. Эдгарс шагнул за спину священнику, отрезая ему путь на улицу, и прихлопнул плотнее дверь.
— Привет, бандиты! — с улыбкой ответил отец Виталий!
— Зачем «бандиты», — изобразил на лице удивление Якуб, — может, мы хорошие люди!
— По рожам видно, что бандиты! — насмешливо отозвался священник. — Надо-то чего?
— Надо? Надо нам парня с девкой, которые у тебя в гостях находятся! Где они сейчас?
— Каких парня с девкой? — попробовал изобразить неведение священник.
— А тех, чья сумка с женской одеждой лежит у тебя в машине за воротами! — сказал Якуб, вставая. — Тех, кто вот из этих двух стаканов пил! — он указал пальцем на стаканы с остатками сока, из которых пили Сергей с Дашей. — Скажи мне, где они, тогда останешься живой! — Якуб распахнул полу куртки, демонстрируя торчащий за поясом пистолет.
— Ну уж это — фиг твоей бандитской морде! — словно выплюнул Якубу в лицо отец Виталий.
— Ты зря так говоришь, ты умереть хочешь, да? — поднял брови Якуб.
— Всю жизнь к этому готовлюсь!