Скирдач, запрятав мобильник под кучу мусора сбоку себя, снова заложил руки за спину, принял неловкое положение и закрыл глаза. Неизвестный заложник в другом углу, или обычный бомж, заворочался, залопотал еще сильнее. В подвале было очень холодно и сухо, наверное, трубы отопления проходили только в квартирах. Помещение было просторным, разделенным на бетонные секции, как под новыми домами, скорее всего в эпоху Хрущева под двухэтажкой находилось бомбоубежище на случай атомной войны, поэтому его приспособили под все автономное. В том числе под компактные обогреватели с двумя забетонированными колодцами для холодной воды. Когда Скирдача волокли сюда, он не уставал вертеть шеей, чтобы зацепиться хоть за соломинку, не дав надежде на освобождение умереть до срока. В тот момент в одном из помещений горел свет, сейчас он был отключен. Из другой секции долго никто не показывался, наконец, шаги по бетонному полу раздались громче, узкий луч карманного фонарика заметался по крупным блокам, расплылся на длинной фигуре Скирдача. Тот затаился.
— Отдыхает, — послышался уверенный голос с кавказским акцентом.
— А что ему еще остается делать, — ответил русский говорок с неприятными нотами, скорее, молодого подлеца, которых развелось из-за перестройки больше требуемого. Парни именно с такими голосами были способны на все. Скирдач невольно подобрал ноги под себя. — Теперь у него было столько времени, сколько он сам отпустил себе.
— У его коллеги одинаково, но к тому мы спешить не будем, — хмыкнул кавказец. — Начнем с этого, который должен знать больше.
— Можно приняться и за его друга, нам какая разница.
— Я говорил Асланбеку, он приказал того пока не трогать. Пусть поспевает.
В другом углу опять заворочался неизвестный, он громко вскрикнул несколько раз подряд, луч от карманного фонарика пришел в движение. Скирдач, воспользовавшись тем, что вновь провалился во тьму, повернул голову и открыл глаза. В белом снопе света корчилась горбатая куча тряпья, словно набросали в угол хлама из одежды, отслужившей срок, а он ожил душой, оставшейся в нем.
— Бомж? — спросил кавказец настороженно.
— Кто его… вроде, пацан. Может, какой наркоша забился издыхать, — хмыкнул русский. — Сейчас проверим.
Он продвинулся к тряпью, включил второй фонарик, постояв немного, ковырнул кучу носком сапога. Хлам резко дернулся, издал протяжный стон.
— Это баба, наверное, бомжиха, изуродованная до потери пульса, — присмотрелся русский. — Или уличная шмара, провинилась в чем, ее тут и опустили.
— Что будем делать? — кавказец смачно сплюнул. — Здесь оставлять ее нельзя, она помешает нам проводить работу.
— А что ты сделаешь, ей кранты, руки с ногами, по моему, вывернуты. Слушай, не подружка ли это Мусы? Помнишь, он избавился от нее неделю назад.
— И оставил под домом, в котором снимал квартиру? Вряд-ли Муса мог так поступить.
— Похожая скотинка, — русский снова ударил по тряпью ногой, куча не отозвалась. Или ничего уже не чувствовала, откликаясь только на внутреннюю боль, или задохнулась от удара. — А запах, я тебе скажу, в канавах с гниющими трупами будет посвежее.
На некоторое время наступила тишина, нарушаемая лишь частыми сплевываниями русского, да невнятными погыкиваниями кавказца. Луч фонарика в руках последнего продолжал обследовать рванье.
— Короче, с ней нужно что-то делать, — повторил кавказец. — Выволакивай пока за стену, потом решим.
— Как за нее браться, когда она уже протухла, говорю тебе, что ей кранты. Лучше тогда заложника перевести на другую сторону.
— Заложник останется здесь, ему в этой секции удобнее, — не согласился кавказец с твердостью в голосе. — Не стесняйся, бери за одежду и волоки.
Русский влез в рукавицы, чертыхнувшись, зацепил за что-то хлам, легко поволок его по бетонному полу. Кавказец, стоя на прежнем пятачке, подсвечивал дорогу до тех пор, пока возчик не завернул за массивные блоки, положенные друг на друга. Затем снова направил свет на Скирдача. Помощник бригадира зажмурил веки, в голове у него роились тысячи мыслей, но настырнее всего выпирала та, от которой от затылка до кончиков пальцев на ногах продирал ядреный мороз. Если два отморозка решили избавиться даже от полумертвой женщины, то больше ни от кого ждать милости не следовало. Значит, пришел конец и ему, Скирдачу, потомственному казаку. Кавказец, между тем, перемялся с ноги на ногу, не решаясь подходить ближе и не сдергивая луча с притихшего тела. За блоками раздался глухой стук, переросший в возглас, короткий и пронзительный. Его прервали два тупых удара, последовавшие один за другим. Луч от фонарика дернулся было к проходу, и снова замер на одной точке. Через пару минут послышались неторопливые шаги.
— Ты что с ней сотворил? — кавказец обернулся назад.
— Ты сам сказал, что с ней надо было что-то делать, да и зачем нам лишний свидетель, — хохотнул русский как-то беспечно. — Не бери в голову, она все равно издыхала.
— Эта женщина вскрикнула.
— Так, испуг ничем не сдержишь, он возникает у человека сам собой. Бабий тем более.
— Знаю, трудно удержать внутри себя страх и испуг.
— Тогда с какого хрена спрашиваешь, ты воевал и я воевал. Мы это проходили.
— Я воевал, и продолжаю воевать, за свободу своей родины.
— А я убиваю за просто так, мне это нравится.
Кавказец направил свет в лицо русскому, долго ничего не говорил. Потом опустил фонарик вниз:
— Странная ваша нация, никакой логикой не обладает.
— К чему она, твоя логика? Ложку меду ко рту, что-ли, поднесет, или зарплату нарисует побольше? Я выполняю свое дело, вы мне за это отстегиваете. И не хило.
— Шакал ты, — подвел кавказец после некоторой паузы черту под разговором. — Скажу тебе прямо, шакалом ты и сдохнешь.
— Ну-ну, кто бы спорил, у тебя судьба покруче, — не стал собеседник возражать. — Недаром на вашем флаге волчара.
— Волк и шакал — абсолютно разные вещи.
Скирдач проглотил слюну, ободравшую горло, ему очень хотелось добавить, что волк и шакал — звери одной породы — псовой. Но он сейчас находился не в том положении, когда было бы не грех и побоговать, к тому же, оба фонарика уперлись лучами ему в лицо.
— Буди его, — приказал кавказец с характерным чеченским акцентом. — Пора поговорить, если захочет спасти свою шкуру.
— Заставим, — живо откликнулся его напарник.
Удар тяжелого ботинка пришелся в пах, если бы Скирдач не подогнул колени, он бы скорчился от невыносимой боли. Второй удар принял на себя живот, защищенный толстой курткой. Старшина отморозков, перевернувшись на спину, оскалил зубы и всхрапнул.
— О, сучара, огрызаться надумал, — садист добавил ботинком еще раз.
— Я сам поговорю с ним, отойди в сторону, — чеченец шагнул вперед.
Он всмотрелся в лицо лежащего, опустившись на корточки, скривил кислую мину. Русский продолжал фонариком шарить по казаку, словно выискивал незащищенные места. Старшина на всякий случай полностью не расслаблялся.
— Мы сможем с тобой побеседовать? — ласково спросил кавказец. — Без мордобоя, по спокойному.
— О чем? — разжал Скирдач губы. — В таких ситуацях не разговаривают, а выбивают показания.
— Бывает, и горла режут, — чеченец прищурился. — Но нам надо сначала потолковать.
— Спрашивай.
— Ты помощник Слонка?
— Я старший над несколькими парнями, если хочешь, контролерами.
— А что входит в обязанности твоих людей?
— Следить в бригаде валютчиков за порядком, чтобы никто их не обижал.
— То есть, внутренняя охрана, я так понимаю?
— Что-то вроде этого.
— Слонок тебе доверял?
— Не понял, — Скирдач скосил на кавказца глаза. — Я выполнял свои обязанности, дела Слонка меня не интересовали.
— А кто дал команду, чтобы без разрешения валютчики не скупали камешки, а давали о таких клиентах сначала маяк бригадиру? Слонок? Или он повторил приказ хозяина, стоящего над ним?
— Команду дал Слонок, недавно, — зашевелил казак извилинами, в лицо явно пахнуло опасностью. Значит, завелась в их дружном коллективе продажная крыса, которая поставляет информацию в том числе и чеченцам. Недаром бригадир пытался навести об этом справки, но думал он, что конкурентов по бизнесу просвещает кто-то из нахичеванских армян. Зря, выходит, напрягался. — До этого обходились шепотком по цепочке от самих валютчиков.
— Я знаю, что все вы работаете по принципу гитлеровского гестапо. Каждый валютчик обязан доносить на другого, если заметит за ним что-то необычное, или если тот урвет кусок пожирнее. Отсюда быстрое раскрытие уголовным розыском квартирных краж, ограблений ювелирных магазинов, особняков богатых людей. Задержание в том числе клиентов с фальшивыми баксами, с оружием …, - чеченец сдвинул на затылок норковую шапку, выпустив на волю непокорный чуб. — Вы почти все написали заявления о добровольном сотрудничестве с правоохранительными органами, и это нам известно. Меня интересует другое, с чего это последовал вдруг приказ о сдаче ментам клиентов с драгоценными камнями? Что послужило поводом?
— Откуда я знаю, — Скирдач отвел глаза в сторону. — Мне продиктовали указание, я его выполнял.
— Ты не виляй, сучара, сейчас въеду по белым зубам, и твоя голливудская улыбка исчезнет навсегда, — ощерился русский садист. — Правая рука ментовской шестерки, и не знает.
— Тю, братэла, озверел? Я говорю как есть.
— Нужно говорить как надо, а не как есть.
— Это не ко мне.
Толстая подошва зимнего сапога вдавила ребра на груди казака вовнутрь его тела, Скирдач скорчился, громко закашлялся, пытаясь восстановить дыхание. Еще один удар в лицо заставил его перевернуться на другую сторону, он чуть было не потянулся к голове рукой. Если бы это сделал, отморозки бы поняли, что ослабла веревка, стягивающая локти. И дальнейший ход событий разворачивался бы по иному.
— Ты мешаешь мне работать, — сквозь треск в скулах услышал казак голос чеченца. — Ломовые приемы прибереги на потом, когда возникнет надобность. Сейчас из него нужно выкачать все ценное.
— Заставь еще этого пидора написать плаксивое письмо, как делают в Чечне твои соплеменники, маме или родным, чтобы они прислали за него бабки. А потом перережь ему горло, — отпарировал русский резко. — Вам много бабок накидали?
— Да ты борзеешь! — поднялся с корточек кавказец. — Что ты хочешь?
— Ничего, — огрызнулся напарник. — Побыстрее кончить этого козла.
— Мы его не за тем привезли сюда, ты не понял?
— Понял, работай…
Скирдач, отхаркавшись, задышал ровнее, подумал, что на вопросы нужно отвечать с оттяжкой, полуложью, полуправдой, чтобы заставить чеченца петлять парой извилин в неправильном черепе. Они там все уроды, вон как повыпирали из-под шапки лобные бугры. Если это удастся, появится возможность на какой-то период оттянуть свое животное существование. Глядишь, Слонок подсуетится, и тихий пятачок из десятка двухэтажных домиков профессионально прочешут парни из ОМОНа.
— Давай поговорим спокойно, — дипломатичный азиат, проводив злым взглядом русского, отступившего подальше, снова присел перед Скирдачом на корточки. — Мне известно, что один из валютчиков выкупил у деревенского мужика орден Петра Первого, усыпанный драгоценными камнями. Ты не знаешь, у кого, и за сколько, он его приобрел?
— Того валютчика уже нет в живых, — ответил Скирдач, стараясь не показывать слабости. — Теперь спросить у него не представляется возможным, да я и не интересовался.
— Пусть господь успокоит его душу, я… слышал. Но тот мужик примерно через пару недель объявился на базаре снова. Привез какие-то звезды с камнями, из-за чего среди валютчиков пошли гулять слухи о царском кладе, найденном тем крестьянином.
— Мало ли на Дону тех кладов, — заложник умостился на неровном полу поудобнее. — Байка о кладе атамана Стеньки Разина гуляет среди казаков из поколения в поколение. Но точного места до сих пор никто не указал.
— А вдруг его раскопал тот мужик?
— Вряд ли, гутарють, что Стенька зарыл свой клад на острове посреди реки Дон. Островов тех наберется, если взять от низовских казаков, с которыми атаман ходил на туретчину, и до самой станицы Раздорской, не меньше двух десятков, — Скирдач откашлялся, сплюнул на пол, он понимал, что его спасение может зависеть и от долгих разговоров. — Далеко ходить не надо, прогуляйся по ростовской набережной, и сразу наскребется штук пять. Самый большой из них Зеленый остров перед Нахичеванью, там тожеть были казачьи лагеря.
— Кажется, на другом берегу стоит станица Елизаветинская?
— Она самая и есть, только подальше в сторону.
— Мужик оттуда?
— Можеть, и оттудова, я же сказал, что толковать с ним не приходилось.
— Так может, или со станицы?
— Про то надо спрашивать у других людей.
— У кого?
— Отпустишь, разузнаю, а так, что толку воду в ступе молоть.
— Молодец, Скирдач, казак в хитрости ни в чем не уступит кавказцу, — чеченец ухмыльнулся. — Если я тебя отпущу, то сам через пару часов окажусь в твоем незавидном положении.
— Этот быстро подвесит на дыбу, — подал голос русский садист, стоявший невдалеке. — Чего ты с ним баланду травишь, он обезьяну водит, не видишь?
— Вижу, но рассчитываю на его благоразумие, — согласился азиат. — Должен понять, что ему хотят добра.
— Чтобы потом ножом по горлу? — не выдержал наглости казак. — Я ж тебе не кацап и не хохол, которые вас не пробовали.
— Выходит, ты что-то знаешь? — чеченец быстро наклонился над ним. — Говори, зачем делать тайну из тебе не принадлежащего.
— Никто никаких тайн не делает, был разговор, но что к чему — неизвестно. Повторяю, отпускай, разведаю поточнее.
— Придешь и все выложишь мне, — насмешливо хмыкнул патриот своей родины.
— Выложу, — угнул казак голову. — Жалко что-ли!
Чеченец встал, направил под ехидные похихикивания своего напарника луч от фонарика на длинные ноги лежащего на бетонном полу. Потом со свистом соснул воздух через крепкие зубы, поколотил перчаткой о перчатку, и ударил казака носком сапога в переносицу так, что кости хрястнули яичной скорлупой. Саданул еще раз, дождавшись, когда голова вернется на место, под верхнюю губу, и еще раз, теперь под подбородок. Спросил, отойдя чуть в сторону, у своего друга с плохо скрываемым отвращением:
— А почему у него не связаны ноги?
— Долго их перебить, — откликнулся русский с готовностью. — Тому, что в другом подвале, я потоптал не только ноги, но и руки с ребрами. На всякий случай.
— Повтори, — приказал чеченец коротко.
— Нет проблем…
Скирдач очнулся от того, что кто-то обнюхивал его щеку, в голове была мешанина, ориентация в пространстве отсутствовала напрочь. От ног по нервам добралась до сознания боль, она заставила покривиться. Рядом с лицом завизжало какое-то существо. Скирдач пришел в себя окончательно, вокруг колыхалась морозная полутьма, слабо подсвеченная откуда-то сверху. На воле, наверное, набрал силу новый день, неизвестно какой по счету, а свет пропускают решетки на вентиляционных окнах. Красиво, что и говорить. Рядом с окнами проходили люди, он же не имел возможности позвать их на помощь, потому что рот был забит раздавленными губами и осколками от зубов. Воздух через нос не проходил, значит, сопелку, чтобы не выступал, сровняли со скулами. Вспомнил, что за бетонной стеной лежит куча тряпья, под которой спряталась убитая то ли женщина, то ли девушка. Мысль о скором конце принялась вновь высасывать из мышц остатки сил, он подумал, что если лежать не двигаясь, его еще живого обглодают крысы. Ростову на этих мерзких существ, и на маньяков, везло как никакому другому городу России, измученной самим народом. Скорее всего, ту, за тяжелыми блоками, они успели обожрать, иначе не стали бы к нему принюхиваться. Он попробовал пошевелиться, болезненные ощущения оторвались сразу от нескольких точек тела, но сознание не угасло. Скирдач перевернулся со спины на бок, подобрал под себя колени, и перекатился на голени, усилием воли отключив все возможные ощущения. Сел на ботинки задницей и осознал, что его обшмонали с ног до головы. Одна рука выпала из-за куртки, замерла возле кармана, значит, веревка расплелась еще больше. Он подергал другой рукой, выставил ее, полумертвую, вперед, нашарил перед собой кучу мусора. Мобильник оказался на месте, но пальцы отказывались служить. Перевернув его кнопками вверх, он надавил ладонью на все разом, табло не загоралось, то ли подсели батарейки, то ли заморозился индикатор. Больше экспериментировать Скирдач не стал, потому что сотовый был единственной надеждой, он сгреб его с пола обеими лапами, пропихнул в карман. Он не ведал, сколько провел времени в этом подвале, не знал и своих истязателей, осталось только ждать звонка от своих, глядишь, мобила и сработает. А больше напоминать ему о себе было некому, Скирдач, как и бригадир, приехал из области, в городе снимал лишь квартиру. Разведенный, престарелые родители в станице, какой там телефон! Бабы были, но все временные.
Казак, не теряя драгоценных минут, проелозил на карачках несколько сантиметров, уткнулся лбом в глухую стену. Поднялся, цепляясь за отсыревшую штукатурку, потащился по перегородке к едва различимому выходу из помещения. В другой секции было посветлее, там ближе к углу чернела куча, Скирдач подобрался к ней, ничего не разглядев, передвинул ноги к следующему провалу в неизвестное. В третьем помещении оказалось почти светло, серый полумрак вливался через квадратный проем, рассеивался по комнате, он же чуть обозначил прямоугольник напротив. Это была, кажется, дверь. Казак, собравшись с силами, прополз по стене, шуганулся через проход к противоположной стороне. Устоял, не рассыпался трухлявым пнем, даже сумел вскарабкаться по высоким ступенькам к желанному выходу из заточения. Черная железная дверь предстала страшным обманом, она оказалась не только закрытой, но еще и без ручки. Скирдач, пошарив разбитыми пальцами по ней, зарычал от бессилия, не в состоянии заколотить кулаками по железу. Он не сдался, спустившись по лестнице вниз, побрел дальше осматривать бомбоубежище. Но дверь во всем громадном помещении была единственной, мало того, бомбоубежище было совершенно пустым, если не считать ведра припаявшегося к бетону дном. И здесь казак не упал духом, отодрав дворницкий инструмент, проторчавший тут неизвестно сколько, он поставил его перед одной из отдушин на попа, постарался взобраться на него и удержать в таком положении равновесие. Усилия были вознаграждены, он увидел ноги в зимней обувке, мелькавшие по ту сторону отдушины, полы разных пальто, мотавшиеся туда-сюда. Почувствовал человеческий дух, исходящий от прохожих, набрав воздуху через рот, расклеил окровавленные губы… и задохнулся от приступа кашля. Снова оперся неживыми руками о маленький выступ перед окном на волю, всосал воздух в легкие. Голоса не было, он пропал. Просачивалось через мизерную щель в гортани хриплое сипение, не вспугивая на углах и тонких нитей паутины. Скирдач напрягся из последних сил, привстал на ведре на носки, подбородком, а не руками, оперся о спасительный этот выступ, чтобы удержать равновесие, а после крикнуть во всю мощь. Перебрал, нашаривая точку опоры, тяжелыми ботинками, и ощутил вдруг, как осыпается вниз доминошным столбом, утратившим стержень. Дно ведра, проржавевшего насквозь, не выдержало веса казака, он стукнулся затылком о замусоренный пол, залитый бетоном на совесть.
А когда очнулся, все вокруг оставалось по прежнему, то же помещение, плавающее в полусумраке, та же отдушина, дышащая студеными сквозняками. Никто за все время так и не позвонил, он бы встрепенулся от звонкой мелодии на казачью песню, как только раздались бы первые звуки. Но никому, видно, он не был нужен, а может, закончилась у мобильника карточка, сели батарейки, или не включена нужная кнопка. Или он тоже сдох, пока валялся вместе с хозяином на промороженном бетоне. За стеной возвышалась куча тряпья, уже без души, качнулось на ноге жестяное ведро с провалившимся дном. Тело, показалось, закостенело напрочь, лишь внутри еще бился слабый огонек надежды неизвестно на что. Огонек заставил казака задергаться деревянным Буратино, скинуть с ноги трухлявую железку, он вновь поднял человека на попа. Скирдач, выковырнув сотовый из кармана, долго мял его между лопатами ладоней, не в силах отыскать и нажать на спасительную кнопку. Табло оставалось черным. Он измучился, понимая, что теряет драгоценные минуты, наконец, затолкал мобильник снова в карман. В голове пронеслась мысль о том, что если пришел конец, то стоит воткнуть ему в задницу хоть острую точку. Скирдач подцепил скрюченными фалангами ведро, вытолкал тычками погнутое дно, откинув боковину, смял подошвами трухлявую железяку сначала один раз, потом второй. Дно сгиналось пластилиновым листом, получилось что-то вроде пластины с рваными углами и краями. Если это оружие упереть между большим пальцем и основанием указательного, можно попытаться попасть в глаз, если противник, конечно, будет в этот момент расслабленным. А если окажется на стреме, то он ускорит собственный переход за черту жизни. Впрочем, что смогут дать лишних несколько минут или даже часов, когда у некоторых целая жизнь пролетает впустую.
В железной двери перед центральной секцией бомбоубежища загремели ключи. Скирдач перекрестился, по стене продвинулся к проходу и притаился за углом, подумал, что сначала они фонариком начнут обследовать пол, а потом уже посветят лучом вокруг. Надо подловить такой момент, когда кто-то из них появится из-за блоков, привыкнуть к темноте он успел, должен различить, где находится глаз.
— Я подойду к нему первым, — негромко предупредил кого-то человек с чеченским акцентом, спускаясь по ступенькам. Скорее всего, тот-же чеченец упреждал прежнего товарища из русских отморозков. Стало светлее, видимо, перед дверью в коридоре горела электрическая лампочка. — Если он еще жив, потому что на исходе второй день, а в таком холодильнике недолго и в ледышку превратиться.
— Представляю, если эта шестерка Слонка не сдох, как он перекапывал мусор в поисках мобильника, — хохотнул садист, прикрывая за собой дверь. Это снова был он, наверное, члены бандитской группировки работали на пару. Скирдач отрешенно подумал, что русскими до этого случая в Асланбековской кодле не пахло. — Как он нажимал на кнопки переломанными лапами в надежде, что тот отзовется. Потом сел на сраку и завыл.
— Ты вытащил батарейки?
— Я их вставил вновь, но перед этим перекусил в гнезде провода.
Казак захлебнулся от чувства страха и одновременно ненависти, охвативших его, он понял, что пришел последний час. Никто из отморозков, подчиненных ему не доезжал до такого изувертства, было все: утюги, электричество, иголки, переламывали руки с ногами. В этом принимал участие и он, выродок, как прозвали его в родной станице со школы. Все делалось по примитиву, вычитанному из книжек, но никогда до изуверства не доходило.
— О-о, ты молодец, — откликнулся чеченец солидарно, удаляясь в сторону дальней секции.
— Я веревки ему ослабил, пускай потешит себя близкой свободой. Отсюда все равно деваться некуда.
— Ты прав, еще ни один не вышел из подвала своими ногами.
— Гы-гы, это точно, только выносили. Надо Маркелычу сказать, чтобы подогнал труповозку. Вонища…
Наступила тишина, лишь слышно было, как оба бандита, не говоря друг другу ни слова, переходят с места на место. Наверное, они взялись обследовать многочисленные темные углы. Скирдач едва удерживался от желания взвыть от бессилия, долгожданная свобода находилась в нескольких шагах, за просто прикрытой дверью. Он понимал с тихим ужасом, что не успеет на разбитых ногах пройти короткое расстояние, подняться по лестнице и добраться до выхода. А надо еще пробежать по коридору, выскочить на улицу и замести следы между домов. Если прикинуть, что садисты догонят его во дворе, то он и там никому не будет нужен. В Ростове-папе неукоснительно соблюдался один закон — паталогическое невмешательство в чужие разборки. Только сейчас до него докатилось, что жители якобы вольного города существуют в бесправном замкнутом пространстве. Казак, гулко сглотнув, сморгнул ресницами, скрутил нервы в поводья и натянул их. Смерть бывает красна не только на людях, можно красиво умереть и для себя.
— Вот, сука, уполз…
Луч фонарика вырвался из-за угла, пока далекого, уперся в противоположную бетонную стену. Скирдач придавил левой клешней к железке большой палец на правой руке, он ничего не чувствовал, но знал, что ржавая пластинка из захвата до срока не выскочит.
— Куда уползет это животное, забился, наверное, в какую щель, — промяокал чеченец озадаченно.
— И здесь нету, а под труп забраться он не мог… — отморозки перешли в другую комнату. — Слушай, а мы проверяли решетки на вентиляционных окнах?
— А ты до них дотянешься? К тому же, их танком не выломаешь.
— Вдруг какая прогнила, а эта падаль нашла подставку. Я видел вон в том углу ржавое ведро.
— В каком углу?
— Опа! Его уже нету…
Лучи от фонариков стали быстро приближаться, как только из-за угла показался силуэт человека, Скирдач легко вскинул руки, до этого неподъемные, ударил наотмаш в район предполагаемого глаза бандита. Почувствовал, что жестянка воткнулась во что-то твердое, отбросив неизвестного назад. Один из бандитов, глухо вскрикнув, бросился за перегородку, второй вильнул лучом во все стороны. Казак ударил в темное лицо и его, пожалел, что вряд ли удалось содрать с уклонившегося лба хотя бы кожу. И тут-же понял, что собственное тело едва не насквозь проткнули ножом, лезвие мягко вошло в грудь, как в тюк с материей, не зацепив ребер, оставив после себя комок, набухающий болью. Последовал еще удар, затем еще, Скирдач продолжал тянуться к противнику, силясь нанести хоть шрам, хоть царапину. Пусть даже заставить усраться от страха, чтобы получить самому облегчение от смерти, принявшейся выжимать из него жизненные соки. Он осознал, что дама эта беспощадна, как жизнь при рождении на свет. Пришел срок — все. А темный силуэт продолжал наносить удары, как робот на ткацкой фабрике, приставленный людьми протыкать в джинсовой ткани дырки для заклепок. Молча, механически. Затем он отскочил на расстояние, готовый к бегству, осветил фигуру казака дергающимся лучом, и ударил с ненавистью ногой в продырявленную им грудь. Когда Скирдач распластался на полу, смахнул рукавом пальто пот, обильно смочивший лоб, поддернул слюну с соплями, украсившие пузырями ноздри с уголками вздрагивающих губ. Казак успел улыбнуться мысли, убегающей от него, что страшно было не только ему, но и этому зверенышу, возомнившему себя равным с цивилизованными людьми. Там, на небесах, поджидающих его, он не собирался спорить о том, что представлял из себя отбросы общества. Не думал оправдываться обстоятельствами, сложившимися не так. Но этот зверь человеком никогда не был, и не будет по одной причине — он еще не научился прощать. А казак, бывало, прощал, чаще, чем следовало по законам, неписанным для беспредельщиков.
— Поганый гяур!.. — чеченец продолжал брызгать выделениями, не замечая, что на его узком лбу все же выступила полоска крови. — Неверная тварь, на кого ты хотел поднять руку? Я заколочу тебя живого в бетон, ты прогрызешь его до земли и сам выкопаешь себе могилу. Прямо на этом месте.
— Сделай это, я прошу тебя…, - подвывал сзади русский садист, которому казак сумел сорвать с левого глаза волосатую бровь с приличным куском мяса. Он притрагивался к ней окровавленными руками, опасаясь придавливать, думая, что Скирдач проткнул ему заодно с бровью глазное яблоко. Потом выхватил из кожаной куртки пистолет “Макарова”, попытался снять с предохранителя, но кровь обильно проливалась на веки, а мокрые пальцы скользили по металлу. — Дай, я сам умолочу его, я вышибу ему моргала…
— Он уже издыхает, — чеченец искал выхода для ненависти, и не мог найти. Животные страсти перекосили черты грубого лица, сотворив из него потустороннюю маску прислужника дьявола. — Но я не дам ему умереть человеческой смертью, он подохнет как паршивый баран.
Чеченец оттолкнул друга, выскочившего вперед, опустился на колени перед умирающим казаком. Подсветив себе фонариком, руками деловито пробежался по горлу, словно прощупывал, в каком месте удобнее будет резать, чтобы нож не наткнулся ненароком на твердое препятствие, чтобы работу не пришлось повторять заново. Для мужчины из их рода это посчиталось бы позором. Чеченец, как бы обозначив твердыми ногтями путь лезвия, приставил острие под скулу казака, заглянув ему в потухающие зрачки, оскалился крепкими зубами. И моментальным движением перехватил его горло от одного бока до другого. Кровь толчками зафонтанировала из широкой раны на подбородок, на грудь Скирдача, казак со всхрипом втянул в себя воздух, и выпустил его с таким же жутким хрипом. Уже ненужный.