- Игорек! - решила разогнать скучноватую обстановку игривая Ольга. - Ты ж коренной волжанин! Я знаю, что ты хорошо поешь, не отпирайся. Давай про Волгу на два голоса!
Она была неотразима с ее очаровательно молящей гримаской, и они запели про хлеба и снега на высоких волжских берегах. У Игоря от природы был поставлен раздольный баритон, а Ольга вторила ему страстным контральто. "Прямо радио! Браво-браво!" - захлопала я с бешеным энтузиазмом, предвкушая отличную хохму. "О, Волга - колыбель моя, любил ли кто тебя, как я?!" - как на сцене декламировал супруг стихи Некрасова, потом опять запел. После "Стеньки Разина" последовала песнь о "Кудеяре-разбойнике" и, с особым чувством, припев: "Господу Богу помолимся, будем ему мы служить..."
Оленька между приступами смеха уже едва-едва могла переводить слова для Гунара-Хельвига. "Как люблю вас всех!" - закричала она, прямо рыдая от хохота.
Доев кусок торта, Гунар, к некоторому моему изумлению, заявил, что очень устал после тяжелого трудового дня в лесу и особенно тряски в тракторе и хотел бы поспать. Я, как ошалелый зомби, собралась перестилать белье в Сережиной спальне, но муж позвал меня обратно. Ольга и Гунар уже заканчивали выяснять отношения. Ольга заявляла, что в России так не принято: поел и спать захотел. В России принято за столом общаться, и только у дикарей засыпают прямо во время застолий. На что Гунар отпарировал, что она, по его мнению, просто Норвегию не любит. "Что, Родину не любишь?" - захохотала я и осеклась, увидев две блестящие слезки в ее очаровательных глазках.
- Я тебе буду звонить, - буркнула Оленька и, схватив плащ, побежала прочь из нашего дома. Гунар-Хельвиг очень извинялся, объясняя, что действительно страшно устает в лесу. Что надо быстро дорубить местную лесосеку и уезжать в Бускеруд (область Норвегии), где ураганом повалено много деревьев. Игорь с виноватой улыбкой на ломаном норвежском очень извинялся за нашу непонятливость. Я переживала свою вину почти с отчаянием, но никак не могла объяснить себе, что сделала неправильно и где ошиблась. А из душевой, где тем временем мылся супруг, еще долго доносились песни про цыганок, разбойников, любушек-зазнобушек и удальцов-молодцов. Глава пятая
Дней десять спустя, где-нибудь в районе полтретьего ночи настойчиво зазвонил телефон. - "Неужели что-то случилось", - завертелась пронизывающая мысль, и я, еще плохо ориентируясь спросонья, с трудом нашла в темноте трубку и чуть было ее не уронила на пол.
- Добрый вечер, Наташа, - возник сдержанный приятный голос Гунара-Хельвига. - Извини за столь поздний звонок, но Оля не у тебя? Нет? Могла бы ты мне найти сейчас телефон Роджера, англичанина с ваших курсов?
- Да, конечно, поищу. А что случилось?
- Оля пропала. Вот пытаюсь ее разыскать.
- Гунар-Хельвиг, Ольга никак не может быть у Роджера. Он уже три недели в тюрьме и на курсы не ходит.
- Что-о? Он еще и в тюрьму попал?
- Он просто выпил кружку пива и сел за руль. В Англии так разрешается, а норвежская полиция наказала его заключением на месяц. Но ничего, Роджер уже скоро освободится. А Боренька спит?
- Боря спит. До свидания, Наташа.
Весь следующий день их номер не отвечал, но ближе к вечеру Ольга собственной персоной появилась у нас в доме.
- Я только на секундочку. Этот ждет в машине.
Она выглядела измученной и какой-то, я бы сказала, потухшей.
- Ты, Наталка, помнишь, рассказывала, что читала о какой-то там "Организации помощи русским женщинам" в Киркенесе. Можешь разыскать сейчас туда телефон?
- Постараюсь. Что произошло-то с тобой?
- А-а, даже вспоминать противно. Сначала этот гад приезжал, ну этот Пер - дружок. Я заперлась в спальне, чтобы его не видеть. Мой стучит мне в дверь, говорит: "Ольга, это же гость. Принеси на стол чего-нибудь. Потом запрешься опять". Я намазала им их дурацких бутербродов, налила соку и понесла на подносе. Официантку, видишь ли, нашли. Эта свинья, Пер, мне и говорит: "Все пендришь из себя, русская красавица? Никак не успокаиваешься... Ничего, уже не долго осталось!" Слушай, я не могла больше терпеть. Схватила стакан сока и плеснула в его противную рожу.
- Ой, прямо как Жириновский!
Смешно было представить этакую сцену.
- Да, как Жириновский, - недовольно осекла меня Оля. - Потом бросила их в доме к чертовой матери. Сама топала четыре километра через лес, поймала машину и сидела в баре в Кристиансанде до утра. Утром вернулась, Борьку-то кормить надо, да и испугался он. Заодно вещички собрала. Все, с меня хватит. Домой хочу в Архангельск, к маме с папой. - Она отчаянно разрыдалась. - Как тут у них разводятся?!
Я попыталась ее успокоить:
- Оленька, может не стоит так торопиться. Ты сейчас, я понимаю, в таком состоянии и тебе бы надо...
- Да что ты меня уговариваешь! Знаешь, что он про тебя попу рассказывал...
- Какому попу? При чем здесь я?!
- А такому... Он утром повез меня к местному священнику. Это здесь, видать, вместо психологической консультации. Стал говорить, что я, мол, веду себя неправильно, всем недовольна, оскорбляю его лучшего друга, мешаю им общаться. Я, конечно, не выдержала и все этому попу выложила и про гулянки Пера, и про то, как он напивался в Архангельске. Вот тогда Гунар высказался: "А ее подружка лучшая, Наталией зовут... Как в дом к ним не придешь, всегда предлагают выпить. В подарки дарит блоки сигарет. Читает эта русская девица порнографию и этими журналами снабжает знакомых... А сама мать двоих детей". Я так и вспыхнула, чуть ему в морду не вцепилась, но священник был на моей стороне. Стал уговаривать Гунара: "Они русские. У них свои обычаи, у нас свои. Нужно уважать чужие традиции, если хочешь жить с человеком из другой культуры". Поняла ты теперь все? Каков он, субчик-то, оказался. Правильно его первая жена послала и смоталась с другим мужиком. Это я терплю, русская дура...
У меня моментально упало настроение, прямо все внутри похолодело. Рисор - очень маленький городок, почти деревня, по моим понятиям коренной москвички. Тут все, как в деревне, друг друга знают и про друг друга все знают. Деньги и в банке и на почте, если надо, выдадут безо всяких там удостоверений и прочих формальностей. Что про меня будут думать...
- Откуда же он узнал про сигареты? Он ведь не видел, как я дарила...
- Я сама сказала, чтобы знал... Жадина такой.
- Вот, держи, телефон и адрес в Киркенесе.
- Спасибо, Наташенька.
Ольга опять начала всхлипывать и поскуливать:
- Спасибо за все! Не могу больше здесь. Уеду в Архангельск, сил моих нету-у-у... Там буду дожидаться развода. Там моя мамочка... Любят меня там...
- А деньги-то где возьмешь?
Я недобро подумала, что болтливая Ольга, как пить дать, много чего еще "по секрету" наболтала обо мне своему норвежцу, а мне - о нем.
- Я неприкосновенный запас имею на такой черный день, как этот. Еще от папы. Все, должна идти к этому черту! Еще уедет без меня. Дай я тебя расцелую на прощанье!
Перед сном, хотя и нехотя, но все-таки я сочла нужным ей позвонить. Ольга сама подняла трубку. "Рыдает, как рыдает! Никогда не видела, чтобы мужик так рыдал. Цепляется за меня, бедненький он - несчастненький. На коленях стоит. Но я ему уже сказала, что утром самолет из Кристиансанда и это все. Я решения свои не меняю, он меня знает. Даст Бог, свидимся с тобой. Прощай, родная!" В трубке послышался какой-то шум, видимо, у них в доме что-то или кто-то грохнулся. Затем - короткие гудки. С тех пор и на курсах она не появлялась. Стало быть, действительно уехала. Я несколько раз звонила по их номеру. "Если Гунар возьмет, брошу трубку". Никто не отвечал.
Через месяц я звонила опять по просьбе моего Сережки, заявившего, что он очень скучает по бест венну (лучшему другу) Борису. С тем же результатом. Почему всегдашнее молчание было мне ответом?
"Может, он дом продал. Зачем такой большой дом одному, - думала я о Гунаре-Хельвиге даже с некоторым сочувствием, как это ни странно. - Грустная вышла история, а все-таки они были красивой парой. Любоваться только, когда шли вместе".
Часть вторая
Американская подруга
русской стервы
Пролог
Вздыбленное морское чудовище медленно вплывало в теплую ясно-голубую лагуну. В индейской деревне началась паника. Прижимая к себе ревущих младенцев, перепуганные насмерть женщины спешили укрыться в зарослях колючих кустарников. Мечущиеся взбудораженные дети не могли отыскать своих матерей. Старики - либо молили небо о милосердии, либо проклинали ненасытную тварь. Вооруженные копьями и каменными томагавками мужчины торопились к пирогам.
На спине чудовища гордо восседали белые безжалостные боги. Они громко хохотали. Главный среди них, огромный как гора, с развевающимися по ветру прядями огненно-красных волос, повелительно указал в сторону уплывающей прочь девушки. В мгновение ока сбросив с себя звериные шкуры, трое пришельцев бросились за ней в погоню. Вскоре мокрая, дрожащая от ужаса индейская девушка предстала перед Эриком Рыжим на его ладье. Она оказалась совсем-совсем юной. Юная дева с блестящими от воды и солнца синими волосами, гордой смуглой шеей, с удивительно широко поставленными глазами цвета спелой вишни. Ее лоб, щеки, плечи и грудь были изукрашены полосками разного цвета и длины.
Долго всматривался рыжебородый Эрик в лицо беглянки. Нет, не только страх, но и настороженное любопытство выражал ее наивный взгляд. Эрик улыбнулся девушке и прикрыл наготу одеждами со своего плеча. Мимолетно, или это лишь почудилось суровому чужеземцу, тень улыбки промелькнула на ее губах ему в ответ. Глава первая
Когда мой супруг возвращался из моря, мы возобновляли попеременное хождение на курсы норвежского языка. В его отсутствие я туда не ходила, что естественно - малышей одних дома не оставишь. Посетив урок после полуторамесячного перерыва, муж мельком упомянул, что состав нашей группы несколько изменился. На деле же оказалось, увеличился в три раза за счет отказников из Боснии, а из "стареньких" сохранилось наиболее упорное ядро: три американки, два англичанина и, согласно очередности, либо я, либо супруг.
А, впрочем, какое мне до этого было дело в отсутствие там моей главной в Норвегии отдушины - веселой, красивой Оленьки. Бросила моя Оленька все здесь к чертям и уехала домой в Архангельск.