* * *
Паутина простертых рук тянется с голосом из забытого,
Мне бы снова закрыть глаза и увидеть тебя живого.
Казалось, несколько сеансов гимнастики, массажи, уход - и здоровье мамы восстановится. Но боли не прекращались, и мы показали ее специалисту. После рентгена хирург сказал нам: "У вашей матери начинается гангрена, необходимо немедленно делать операцию. В ином случае придется ампутировать ногу".
После операции вся клиника сбежалась смотреть на "восьмое чудо света" предмет, он же гвоздь, он же деталь самолета. Ничего подобного французские врачи не видали. Гвоздь причинял боль, и начиналось нагноение. На границе с мамы взяли письменное обязательство, что она вернет кусок этого ценного металла в СССР, я решила сохранить его как редкий коллекционный образец. Надеюсь, золотому запасу страны и авиастроению я не нанесла ущерба.
Через неделю мама уже ходила. Мы с Никитой решили уговорить ее остаться с нами, но, видимо, она и сама понимала, какая жизнь предстоит ей в Ленинграде. Иллюзий и перспектив, что мы когда-нибудь еще увидимся, в случае ее возвращения, - не было. Через месяц скончался Брежнев, ему на смену пришел Андропов. Подумать только, наше воссоединение висело на волоске! (При новом руководстве все выезды были сразу прекращены). Мама попросила политическое убежище, меня исключили из Союза художников, по прошествии еще полугода все-таки дали ПМЖ.
Я сразу послала отцу приглашение в гости, ему отказали даже в характеристике. Прошло еще четыре месяца, я опять пригласила его - отказ повторился. Мы говорили с ним часто по телефону, я писала, посылала подарки. Он переехал из Парголово в нашу квартиру. Шел 1984 год, я обняла его в последний раз четыре года назад, надежды на встречу не оставалось никакой. Двадцать третьего декабря, в мой день рождения, он не позвонил, это было странно, телефон молчал и на следующий день. Я дозвонилась до друзей. Отец был на "скорой" отправлен в больницу. Диагноз - прободная язва со злокачественной опухолью и метастазами. Его разрезали и зашили, сказали, что жизни на две недели. Рядом с ним была женщина, с которой он жил, а в последние месяцы его болезни она просто переселилась в нашу квартиру.
Я звонила в больницу, плакала. Он не подозревал о диагнозе, физическое здоровье у него всегда было могучее, если не считать нервов. Внезапность заболевания меня удивляла и наводила на разные подозрительные мысли. Уж не захотели ли от него избавиться его "друзья"?
Отец обладал огромной жизненной и физической силой, он хотел жить, о диагнозе ему не сообщили. О смерти он не думал и, несмотря на прогнозы врачей, протянул еще много недель. Мне удалось поговорить с ним по телефону. Что мы могли сказать друг другу? "Ну как же ты так не уберег себя", сказала я. А он мне ответил: "Пришли-ка ты мне, доченька, теплый шарф и шоколад". Вот и весь разговор. Он тяжело дышал, и ему было трудно говорить. Слабый голос отца по телефону не звал меня приехать, свое мучительное решение - в последний раз поцеловать, обнять папу и поговорить - я так и не приняла. Мне было страшно. Прости меня, мой дорогой, многострадальный отец! Особенно мне стало не по себе после того, как я получила телеграмму, кстати, совершенно непонятно, от кого. А однажды в мое отсутствие раздался телефонный звонок, трубку сняла мама: "Передайте своей дочери, что отец ее умирает. Мы его друзья и настойчиво советуем ей приехать, проститься с ним. Машина с шофером будет ждать ее в аэропорту..."
В те же дни и недели мы с Никитой были "старательно и дружески" опекаемы одним из его советских коллег. Этот постоянный переводчик работал тогда в ЮНЕСКО, и уж как настойчиво он советовал мне поехать в Ленинград, обвиняя Никиту в бессердечности! В один из дней Никита мне сказал: "Отец умирает, поезжай простись! Но только ты можешь решать, как быть".
Каждый день я видела отца во сне. Он появлялся то разгневанный, то кроткий, то совсем по-детски болезненно жалкий. Я была вся в муках сомнений, месяц бессонных ночей, и слезы, слезы...
Но я испугалась и не поехала. Потому что для них это был последний шанс меня припугнуть, зацепить, может, и задержать на неопределенное время. А в случае смерти отца мне уже никто бы не помог. Наша семья жила в ожидании моего решения, но было очевидно, что я потеряла последние силы и отказалась от поездки. Мне оставалось только молиться об отце и о себе, и особенно тогда мне хотелось, чтобы душа его очистилась в покаянии перед кончиной. Но был ли кто-нибудь рядом, кто помог ему тогда, в тот тяжелый момент, когда он думал о смерти? Не думаю.
Он умер один, рядом с ним были чужие люди, которые в ночь его смерти открыли нашу квартиру и выгребли из нее все. Грузили в кузова машин. (Об этих событиях я знаю достоверно.) Следы нашей семьи были стерты окончательно, остались только могилы.
Папа скончался 6 февраля 1985 года, в день моих именин. После операции он жил еще полтора месяца, страдания его были ужасными... "Помяни, Господи, усопшего раба Твоего Игоря во Царствии Своем и прости ему прегрешения вольные и невольные". Я молилась много и сильно, чтобы избавил Господь его от тяжких болей, освободил от тяжелых мыслей и перед смертью послал раскаяние...
Я заболела через несколько недель, и надолго: психиатр, лекарства, душевная мука и все, что сопутствует сильным депрессиям.
Как мы помним, "перестройка" во главе с М. С. Горбачевым пришла в тот же год. Только в 1989 году я решилась приехать в СССР. Мне удалось устроить большую посмертную выставку работ отца в Ленинграде.
Выставка имела успех, пресса, телевидение, потом Москва. К сожалению, значительная часть отцовских работ исчезла навсегда. В каких "запасниках" и кто хранит их?
Приоткрой свою тайну ушедшей навеки души...
Расскажи, как живется в небесном пространстве любимым,
Нашепчи нам о них, что все видят они,
Слышат нас, и душа их согрета молитвою нашей.
А пока мы живем в суете каждодневной мороки,
Души наших любимых витают в прохладных садах,
Из источников чистых пьют хрустальную воду фонтанов
И читают молитвы о нас.
Ленинград-Париж