Каждый год Ирина осенью убывала в Америку, где проводила полгода, без этих поездок она не могла существовать. Как она говорила, для нее это был "глоток свободы после затхлого болота Швейцарии". Но мне было трудно это понять, не только тогда, но и сейчас. В результате Ирина в конце восьмидесятых годов перебралась окончательно в Нью-Йорк, поближе к бьющей ключом жизни и, самое главное, к Юлу. Через несколько месяцев он скончался от рака легких. От одиночества и неприкаянности Ирина опять стала совершать поездки в Швейцарию, к друзьям.
А в момент нашего знакомства, благодаря ей, я была введена в русскую Женеву. Все эти люди знали моего отца, и, конечно, секрета из отношений с ним Ирина не делала. Об их романе она оповестила всех, так что меня представляла чуть ли не своей "дочкой". В общении и разговорах с русской диаспорой меня удивляло многое. Чего я никогда не могла себе вообразить, так это разобщенности и четкой разграниченности этих кланов. Были группы просоветски настроенных, богатых людей, которые, будто не замечая всего происходящего в СССР, ездили регулярно в Москву и Ленинград, хвалили советскую медицину (дешевизна + качество!), работали в ООН и боялись диссидентов, которые стали появляться на Западе. При этом некоторые из этих русских были верующими, но, конечно, нога их не переступала православных храмов Зарубежной Церкви.
Другая часть русских женевцев, наоборот, была антисоветски настроенной, много помогавшей диссидентам, связанной с РСХД, НТС, работавшей для "вражьих голосов", при каждой возможности посылавшей в Россию книги, знающей правду о "самой гуманной" и поэтому никогда не ездившей на Родину своих отцов. И еще были русские, растворенные в швейцарской среде, забывшие свой родной язык, сменившие вероисповедание и абсолютно не интересовавшиеся Россией. К этой категории относилось скорее третье поколение русских.
Встречаться и дружить с просоветскими дамами мне было неприятно и даже противно. Несколько раз я присутствовала на ужине, где в разговорах всерьез хвалилась политика, проводимая Брежневым, говорилось, как им дешево и спокойно бывать в Москве, какие тупые и жадные швейцарцы, и, конечно, пелись дифирамбы "русской душе". Весь этот жалкий и примитивный набор был, вероятно, рассчитан на меня и должен был как бы укреплять меня в сознании того, что СССР - это рай, а здесь капиталистический ад, и поэтому я не должна расслабляться и поддаваться искушениям и соблазнам.
Однажды, после очередного вечера с "задушевной беседой", я спросила Ирину, почему эти люди так усердно меня агитируют за советский строй. Они что, чувствуют в моей душе сомнения или думают, что я сплю и вижу остаться "насовсем у нее в гостях"? Кажется, Ирина мне ответила, что это они по инерции со всеми приезжими так говорят, а с Игорем у них было полное понимание, и он им рассказывал о грядущей новой России. Хотя! Чем ближе к концу пребывания, тем больше он был одержим сомнениями. Более того, ему швейцарцы предлагали остаться, он советовался с нею и с Т. Т., и она до сих пор не понимает, почему он не решился.
- Может быть, из-за тебя? - спросила меня Ирина.
- Скажу тебе откровенно, что не знаю причины его нерешительности в этом вопросе. А может быть, возраст? - ответила я почти провокационно.
- Ну какой возраст! Он ведь сильный, красивый, талантливый. А я ему такой бы опорой была, хотя бы на первых порах! - воскликнула Ирина.
Может быть, именно этой "опоры", при всем своем цинизме, отец и не хотел иметь. А любви настоящей (не на несколько месяцев) у него не было. Объяснять этого он не хотел ей, расстался почти навсегда, а роман по переписке долго не протянул бы. Не знал он Ирины!
Однажды утром раздался звонок у входной двери и на пороге появился красавец мужчина, этакий Джеймс Бонд на швейцарский манер.
- Ну, вот вы и приехали, как вам наша Женева? А папенька ваш все беспокоился, что потеряетесь по дороге, поднял панику, даже звонил мне, произнес гость, и я поняла, что это именно тот человек, с которым у отца были такие интересные беседы.
- Я уверена, что вы Троянов. Как я могу к вам обращаться? - спросила я.
- Да просто по имени, Тихон, а с моей женой Мариной и мальчиками я вас познакомлю позднее. Я зашел на десять минут с вами познакомиться, к сожалению, должен уходить, дела. Я скоро позвоню, и мы что-нибудь организуем интересное, например, поедем в Берн или вдоль озера, пообедаем в ресторане. До свидания, - и моя рука утонула в его мягком пожатии.
Тихон Троянов был из тех интереснейших личностей, которые через разговоры, вопросы, мне задаваемые, рассказы (малые) о другой эмиграции приоткрыли мне настоящую жизнь России в изгнании. Тихон был ласков и внимателен ко мне и сам не подозревал, какую работу в моей голове проделали его осторожные беседы, сколько вопросов я себе задавала после каждой нашей встречи. Он был владельцем большой адвокатской конторы в Женеве, сейчас ее филиал Тихон открыл в Москве. В то время никто, а он тем более, не мог и мечтать о подобном. Кажется, он же вел дела по защите авторских прав только что выдворенного из СССР Александра Солженицына. Тихон Троянов был сыном священника, русский поток эмиграции через Югославию привел его в Швейцарию, где он женился на гречанке.
Тихон познакомил меня с недавно открытым православным приходом в Шамбези. Службы велись по-французски, а сама церковь помещалась в крипте большого греческого храма. Состав прихожан был довольно разнообразный, в основном швейцарцы, французы, перешедшие в православие, и русские. Вся атмосфера этой почти домашней церкви была необычна, она напоминала семейный очаг. Часто после воскресных служб все оставались и пили чай, гуляли, вместе устраивали интересные литературные встречи, на которые приглашались богословы и литераторы. Основателем этого прихода был сам Тихон Троянов.
Благодаря обширному охвату, если не разбросу, знакомств Ирина меня свела с Наташей Тенц и Таней Дерюгиной. Наташа в те годы была в активных хлопотах о помощи диссидентам. В ее большом доме подолгу жили Виктор Некрасов и Вадим Делоне. Она их по-матерински выхаживала и абсолютно безропотно сносила не всегда простые ситуации. Таня, которая совсем недавно потеряла мужа (Владимира Варшавского), находилась в тяжелом душевном состоянии. Меня, я помню, поразил глубокий траур ее души, не говоря об одежде, она долгие годы не снимала черного платья. Таня стала "подкармливать" меня книгами, о существовании которых я не подозревала, и тут раскрылся для меня новый мир. Я окунулась в чтение, дневное и ночное. За Солженицыным были Авторханов, Варшавский, Зиновьев, Войнович, журналы "Посев", "Грани" и многое другое, написанное в эмиграции с 1920-х по 1960-е годы. Это чтение взапой подтвердило во мне осознание лжи, которой нас питают в СССР.
Будто нахождение и соединение недостающих квадратиков в "головоломке" выстроило полную картину того, что скрывалось от нас и запрещалось, за что сажали и высылали инакомыслящих из страны. Я, конечно, о многом знала, но об очень многом не подозревала! Это была настоящая История России с кровью и трагедией, а чем больше я читала, говорила с Тихоном, Наташей и Таней, тем странней и непонятней выходили персонажи "ооновских" просоветских дам и господ, с удовольствием ездивших в страну утопической "бессобытийности" и обмана.
* * *
Каждый день был насыщен впечатлениями.
Примерно через неделю после приезда я предложила Ирине пойти со мной к тете Нине. Помню, что я очень волновалась, знала, что она только что пережила инсульт. Ей было девяносто девять лет, и, по рассказам отца, она внешне похожа на мою покойную бабушку. Удастся ли мне с ней поговорить, дойдет ли до ее сознания, что я ее внучка, - все эти опасения приводили меня почти в панику.
Ирина стала лучше передвигаться со своим костылем и гипсом, поэтому мы пошли к Ниночке пешком. Спустились вниз под горку, в старую часть города, и помню, как подошли к стенам старинного здания, увитого кроваво-красным плющом. Здесь находилась Армия Спасения - убежище для людских душ, где можно было встретить и молоденькую наркоманку, которой помогали вылечиться, и одинокого пожилого человека. После смерти мужа (а потеряла она его рано) тетя Нина окончила богословские курсы и стала помогать людям своими проповедями, советами. Она была здесь всеми любима и уважаема, вела широкую переписку с самыми разными людьми, даже за пределами Швейцарии, к ней приезжали посетители.
В доме царил швейцарский порядок. Нас поднял пенальный деревянный лифт на пятый этаж, и девушка, одетая во все черное, провела до двери. Маленькая, почти крошечная старушка утопала в огромном, с прямой спинкой, расшитом гобеленовым рисунком кресле. Под ногами у нее стояла скамеечка с довольно высокой подушкой, пышные белые волосы были аккуратно уложены, нос с "армянской" горбинкой, черные глаза смотрели на нас с нескрываемым удивлением. Передо мной была копия моей покойной бабушки! Отличия я заметила позже, а они были в выражении лица, мягкости движений, ласковости повадки и почти детской веселости.
Строгостью и скромностью убранство комнаты походило на келью. Ничего лишнего, белые стены, полка с книгами, Библия, свеча.
- А где же Игорь? - первое, что услышала я, подойдя к ней. Я решилась ее обнять, но мне показалось, что до нее невозможно дотронуться, такая хрупкость, невесомость и прозрачность была в ее теле. - Он обещал мне, что вернется, а сам уехал... туда... далеко на Север. - И она очень осторожно кивнула головой в сторону окна.
- Это ваша внучка, Ниночка, ее зовут Ксения! Вам Игорь о ней рассказывал! - Голос Ирины напугал ее, она как-то взметнулась взглядом на меня, потом на Ирину. "Зачем я беспокою ее", - подумала я, видно, почувствовав, что жила она в потустороннем мире и ей было не до нас.
- Я думаю, нужно говорить тише, пусть она сама начнет спрашивать, сказала я Ирине. Меня поразил русский язык тети Нины, без малейшего акцента. Она смотрела на меня и не понимала, кто я.
- Они там, наверху, мне очень многое обещали, я с ними всегда спорила, но у них дурной характер...
Я взяла ее детскую ручку в свою, у меня навернулись слезы. Не могла я найти слов, чтобы навести ее на разговор. Как жаль, что она живет уже другим, нам пока неведомым. Отец мог с нею говорить, он часами сидел рядом, рисовал ее, у них было общение. Руки своей Ниночка не отдергивала, а, как больной ребенок, доверчиво сжимала в кулачок и разжимала пальцы. В этот момент ей принесли обед, и я сказала девушке, что покормлю Ниночку. Самой ей было уже трудно справляться с ложкой и держать чашку в руках. "А ты сама попробуй, это очень вкусно", - угощала она меня. Кормление из ложки, маленькими глотками, потом передышка перед чем-то протерто-мясным и компот. "Нет, компот, пожалуйста, ты съешь, они это замечательно готовят..." Я все улыбалась в ответ и вытирала салфеткой ее губы.
- А... Вы, значит, дочь Игоря? Вы Ксения? - неожиданно спросила она.
- Да, я Ксения.
- Вы не уедете, как Игорь? Вы останетесь? Мы с вами будем разговаривать...
- Нет, я уеду обратно, у меня там сын. - У меня от волнения был комок в горле.
- Почему все остались там, почему все уезжают на Север? Но мне там... наверху... - и она подняла свой маленький пальчик, - мне сказали, что вы будете здесь. И я вас вижу здесь, на моем месте, - каким-то загадочным полушепотом произнесла Ниночка. - Вы что же, несчастны в семейной жизни? Такого я услышать не ожидала от нее.
- Знаете, у меня есть мама, сын, и это уже много, - ответила я, понимая, что отца нужно оставить для нее, не нужно ее обделять.
- А у меня теперь есть Игорь! - И она засияла глазами, лукавой улыбкой девочки, которая хотела сохранить секрет.
- Ниночка, вы должны понять, что Игорь отец Ксении! - настаивала Ирина уже в третий раз. Но было чувство, что она как бы не слышит и не видит Ирины.
- Вы внучка Сони, и моя тоже, вам здесь будет хорошо... И я постараюсь с ними наверху поговорить. Когда я с ними спорила об Игоре, они не согласились, но теперь я уверена, что смогу их убедить, и вы останетесь на моем месте.
У меня разрывалось сердце от нашего разговора, и вдруг, обратившись к Ирине, она сказала:
- Ах, вы та самая дама, которая была у меня вместе с Игорем!
- Да, и я делаю вот эти красивые украшения, - как-то особенно вызывающе сказала Ирина, позвякивая золотой цепью перед глазами старушки. Потом она стала снимать с себя брошку, браслеты, кольца и примерять все это на Ниночке, которая совершенно растерялась под этим золотым дождем.
- Это очень красиво... - безразлично сказала она.
- Пойдем, пожалуйста, Ирина, пора уходить... - тянула я Ирину за руки, которые не переставали украшать мою тетю Нину. - Мы сейчас уйдем, Ниночка, но я скоро вернусь одна и буду у вас часто бывать! - Я обняла ее кукольные плечики и поцеловала.
- Я буду вас ждать, очень ждать...
Помню, что я прыгала через две ступеньки вниз по лестнице, обливаясь слезами. Деревянного лифта я ждать не могла, а Ирина, не понимая, что со мной происходит, обиженно поджала губы. Встреча с Ниночкой была для меня шоком эмоциональным. Перевоплощение бабушки через столько лет, ее загадки в словах, полубред, полутайны, невесомость и почти отстраненность, призрачность. Желание и невозможность поговорить, вернуть пожилого и больного человека в мир реальный поднимает в нас много чувств - смесь раздражения, нетерпения, а бывает, и гнева. Связано это, скорее всего, с тем, что мы не можем простить старения нашим близким и любимым людям. Ведь мы помним их ясный ум, память, а мир, в котором они теперь пребывают, страшит нас и напоминает, что и мы там будем. Как знать, а может быть, старик видит и знает гораздо больше, чем мы, и то, что нам кажется бредом потерявшего рассудок, на самом деле есть тайна подсознания.
Ведь слышат и чувствуют младенцы в утробе матери, так почему же стоящий на пороге небытия человек может показаться нам полоумным? Душа человеческая вечно жива и пребывает в пространстве, нам неведомом.
Я почти жалела, что взяла Ирину с собой. Ко всему прочему я не могла найти слов, чтобы объяснить ей всю ее бестактность и грубость.
Уже у самого выхода из дома стояла огромная белесая швейцарка. Она тупо и удивленно посмотрела на мое заплаканное лицо. Видимо, это ее обеспокоило (она знала, что я навещала свою тетушку), и она стремглав кинулась вверх по лестнице.
НК = NK
На мою долю выпало много болезней, начались они с самого рождения и несколько раз приводили почти к смертельному исходу. Стоило мне родиться в декабре 1945 года, в голодном, холодном послевоенном Ленинграде, как в возрасте четырех месяцев я заболела дизентерией. От полного истощения и обезвоженности мое маленькое тельце превратилось в скелетик. Лекарств не было, спасло чудо. Позднее, лет с пяти, я начала болеть всеми детскими болезнями подряд, длилось это года два. В дополнение ко всему - скарлатина с дифтеритом и лечение в "Боткинских бараках". В больнице я находилась почти шесть месяцев, с небольшими промежутками на побывку домой. Позже я постоянно болела ангинами, что сулило осложнения на сердце, а следовательно, мне нельзя было заниматься спортом, хотя я больше всего любила танцевать, кататься на коньках и плавать. При моей любви к животным (а в ленинградских дворах было всегда изобилие кошек) я подобрала помоечного кота, который меня искусал. Оказалось, что он болел "бешенством", и скоро сдох, а я была приговорена терпеть 200 уколов в свой детский животик.