- Не знаю, ваше благородие. Он тоже говорил: "Поесть, говорит, мне надо... Ступай в трактир, принеси!" Я говорю: "Ваше благородие, мне тоже далеко идти нельзя. Вон вахмистр, говорю, у нас щи тоже варит и студень теперь продает... Разе тут, говорю, взять... У нас тоже содержался барин, все его пищу ел". - "Ну, говорит, давай мне студеня одного".
- Пусти меня, проводи к нему!
- Нельзя, ваше благородие.
- Я тебе десять рублей дам!
- Помилуйте! Теперь квартальный господин скоро придет, невозможно-с!
- Ну, хоть записочку передай!
- Записочку давайте, ваше благородие. Он тоже просил было, чтобы водки... "Ваше благородие, хлещут, говорю, за это! Вот, бог даст, пообживетесь... Господин квартальный и сам, может, то позволит".
Выслушав солдата, Марья Николаевна и сама, кажется, не знала, что ей делать; в голове ее все перемешалось... Имшина отняли у нее... посадили в казамат... на студень... Что же это такое? Она села в сани и велела везти себя к мужу.
Председатель только что встал из-за стола и проходил в свой кабинет. Горничная едва успела вбежать к нему и сказать:
- Барыня наша приехала-с!
Председатель проворно сел в свои вольтеровские кресла и принял несколько судейскую позу. Марья Николаевна вошла к мужу совершенно смело.
- Имшин посажен в часть, - начала она, - это ваши штучки, и, если вы хоть сколько-нибудь благородный человек, вы должны сказать, за что?
Председатель улыбнулся.
- Я вашего Имшина ни собственного желания и никакого права по закону не имел сажать, - проговорил он.
- Кто ж его посадил?
- Это уж вы постарайтесь сами узнать: я этим предметом нисколько не интересуюсь.
- Его мог посадить один только губернатор. Я поеду к губернатору.
Председатель молчал, как молчат обыкновенно люди, когда желают показать, что решительно не принимают никакого участия в том, что им говорят.
- О, какие вы все гадкие! - воскликнула бедная женщина, всплеснув своими хорошенькими ручками, и, закрыв ими лицо свое, пошла.
- Ваш гардероб, вы сами за ним пришлете или мне прикажете прислать его вам? - сказал ей вслед муж.
Марья Николаевна ничего ему на это не ответила.
Председатель остался совершенно доволен собой. Он сам очень хорошо понимал, и с этим, вероятно, согласится и читатель, что во всей этой сцене вел себя как самый образованный человек; он ни на одну ноту не возвысил голоса, а между тем каждое слово его дышало ядом.
Марья Николаевна между тем села в сани и велела себя везти к губернатору. Кучер было обернулся к ней:
- Лошадь, сударыня, очень устала! Барин после гневаться будет.
- Вези! - вскрикнула она, и в ее нежном голосе послышалось столько повелительности, что даже с полулошадиной натурой кучер немножко струсил и поехал.
Губернатор еще не кушал, когда она к нему приехала. Дежурный чиновник, увидев председательшу, бросился со всех ног докладывать об ней губернатору. Тот, в свою очередь, тоже бросился к зеркалу причесываться: старый повеса в этом посещении ожидал кой-чего романического для себя.
- Pardon, madame...* Позвольте вам предложить кресла.
______________
* Извините, сударыня... (франц.).
Марья Николаевна села.
- Говорят, вы посадили Имшина, - вы знаете мои отношения к этому человеку; скажите, за что он посажен?
- Не могу, madame!
- Почему ж не можете?
Губернатор был в странном положении - сказать даме о такой вещи, которая, по его понятию, должна была убить ее; он решился лучше успокоить ее:
- Сказать вам этого я не могу, тем более что все это, может быть, пустяки, которые пустяками и кончатся, а между тем нам всем очень дорого ваше спокойствие; мы вполне симпатизируем вашему положению, как женщины и как прелестнейшей дамы.
- Не знаю, что вы со мной все делаете! Ах, несчастная, несчастная я! воскликнула председательша и пошла, шатаясь, из кабинета.
Губернатор последовал за ней до самых саней с каким-то священным благоговением.
Дома она написала записку к Имшину:
"Я везде была и ни у кого ничего не узнала; напиши хоть ты, за что ты страдаешь, мучат тебя... Твоя".
На это она получила ответ:
"Все вздор, моя милая Машенька, проделки одних мерзавцев; посылаю тебе сто рублей на расход. Прикажи, чтобы хорошенько смотрели за лошадьми... Твой".
Никакое страстное письмо не могло бы так утешить бедную голубку, как эта холодная записка.
"Он спокоен; значит, в самом деле все вздор", - подумала она, покушала потом немножко и заснула.
К подъезду между тем подъехала ее компаньонка Эмилия, с огромным возом гардероба Марьи Николаевны. Со свойственным ее чухонскому темпераменту равнодушием, она принялась вещи выносить и расставлять их. Шум этот разбудил Марью Николаевну.
- Кто там? - окликнула она.
Эмилия вошла к ней.
- Платья ваши Петр Александрыч прислал и мне не приказал больше жить у них.
- Ну, и прекрасно; оставайся здесь у меня.
Эмилия в церемонной позе уселась на одном из стульев.