- Еще, - говорит, - братья Гракхи в Риме, а потом в Англии, в Германии, во Франции... и всё это исторически необходимо! Егорка - факты!
И тотчас на фактах докажет, что всякий народ обязан желать свободы, хотя бы начальство и не желало оной.
Мужики, конечно, рады - кричат:
- Покорнейше благдарим!
Всё пошло очень хорошо, дружно, в любви христианской и взаимном доверии, только - вдруг мужики спрашивают:
- Когда уйдете?
- Куда?
- А долой?
- Откуда?
- С земли...
И смеются - вот чудак! Всё понимает, а самое простое перестал понимать.
Они - смеются, а барин - сердится...
- Позвольте, - говорит, - куда же я уйду, ежели земля - моя?
А мужики ему не верят:
- Как - твоя, ежели ты сам же говорил, что господня и что еще до Исуса Христа некоторые справедливцы знали это?
Не понимает он их, а они - его, и снова барин Егорку за бока:- Егорка, ступай надергай изо всех историй...
А тот ему довольно независимо отвечает:
- Все истории раздерганы на доказательства противного...
- Врешь, крамольник!
Однако - верно: бросился он в библиотеку, смотрит - от книжек одни корешки да пустые переплеты остались; даже вспотел он от неожиданности этой и огорченно воззвал ко предкам своим:
- И кто вас надоумил создать историю столь односторонне! Вот и наработали... эхма! Какая это история, к чёрту?
А мужики свое тянут:
- Так, - говорят, - прекрасно ты нам доказал, что уходи скорей, а то прогоним...
Егорка же окончательно мужикам передался, нос в сторону воротит и даже при встрече с барином фыркать начал:
- Хабеас корпус, туда же! Либ-берал, туда же...
Совсем плохо стало. Мужики начали песни петь и на радостях стог баринова сена но своим дворам развезли.
И вдруг - вспомнил барин, что у него еще есть кое-что в запасе: сидела на антресолях прабабушка, ожидая неминучей смерти, и была она до того стара, что все человеческие слова забыла - только одно помнит:
- Не давать...
С шестьдесят первого года ничего кроме не могла говорить.
Бросился он к ней в большом волнении чувств, припал родственно к ногам ее и взывает:
- Мать матерей, ты - живая история...
А она, конечно, бормочет:
- Не давать...
- Но - как же?
- Не давать...
- А они меня - на поток и разграбление?
- Не давать...
- А дать ли силу нежеланию моему известить губернатора?
- Не давать...
Внял он голосу истории живой и послал от лица прабабушки трогательную депешу, а сам вышел к мужикам и оповещает:
- Испугали вы старушку, и послала она за солдатами
- успокойтесь, ничего не будет, я солдат до вас не допущу!
Ну, прискакали грозные воины на лошадях, дело зимнее, лошади дорогой запотели, а тут дрожат, инеем покрылись, - стало барину лошадей жалко, и поместил он их у себя в усадьбе - поместил и говорит мужикам:
- Сенцо, которое вы у меня не совсем правильно увезли, - возвратите-ка лошадкам этим, ведь скотина - она ни в чем не виновата, верно?
Войско было голодное, поело всех петухов в деревне, и стало вокруг барина тихо. Егорка, конечно, опять на баринову сторону перекинулся, и по-прежнему барин его употребляет для истории: купил новый экземпляр и велел вымарать все факты, которые способны соблазнить на либерализм, а те, которые нельзя вымарать, приказал наполнить новым смыслом.
Егорке - что? Он ко всему способен, он даже для благонадежности порнографией начал заниматься, а все-таки осталось у него в душе светлое пятно и, марая историю за страх, - за совесть он сожалительные стиширы пишет и печатает их под псевдонимом: П. Б., что значит "побежденный борец".
О вестник утра, красный пепел!
Почто умолк твой гордый клич?
Сменил тебя - как я заметил