- Ничего. Запрягай поскорее.
Митрофан повернулся и пошел. И когда хозяин с раздражением смотрел ему вслед и думал о том, сколько этот человек способен отнять даром времени, Митрофан вдруг остановился на полдороге, с сомнением покачал головой и вернулся опять к крыльцу.
- А ведь дело-то не выйдет...
- Это еще отчего?
- Коляска у кузнеца, - сказал Митрофан.
- Разве еще до сих пор не готова?!
- Черт его знает... у него вчера только запой кончился. Пойди, потолкуй с ним. Нешто это человек? - сказал Митрофан, сняв свою тяжелую зимнюю шапку и рассматривая ее.
- Да ведь ты сам же ему отдал! - крикнул Митенька, чувствуя, что тут нужно бы крик-нуть громовым голосом, чтобы вывернуть у Митрофана всю душу наизнанку. Но такого голоса у него не было, а душу Митрофана вывернуть было вообще трудно.
Другие, не выходя из себя, могут так действовать на людей, что они приходят в трепет. А Митенька сам расстраивался, кричал, а Митрофан в трепет не приходил.
- Ты же сам ему отдал! - крикнул еще раз Митенька голосом, близким к слезам, от созна-ния своего бессилия и несокрушимого спокойствия Митрофана. У него даже дрожали руки.
- Отдал, потому что думал, у него запой кончился. Он и так было кончился, а к нему кум этот его слободской приехал. Черт его принес. Ну, и закрутил опять на целую неделю. Ведь это какой народ...
Хозяин, придав своему взгляду столько презрения, сколько он только мог, посмотрел несколько времени на Митрофана и сказал:
- Этот народ именно вот такой, как ты...
На это Митрофан ничего не ответил, только молча надел свою шапку, придавил ладонью ее плоскую верхушку и потом уже после сказал:
- А кто же ее знал-то! Нешто угадаешь?..
- Сейчас же пошли за кузнецом!
Митенька вернулся в комнату с таким убитым и расстроенным видом, что даже Валентин несколько удивился и спросил, что с ним.
- Э, противно все! Не хочется жить, когда около тебя такой народ.
Минут через десять пришел кузнец. Он был в прожженном фартуке и заплатанных вален-ках. И как только пришел, так с первых же слов стал просить денег.
Этого хозяин уж никак не ожидал, даже растерялся и в первое мгновение не находил слов...
- А коляска?!
- Да коляска что, тьфу! - сказал кузнец, с презрением плюнув. - Долго что ли вашу коляску делать? Ось сварить, только всего и дела.
- Да ведь ты до сих пор этого не удосужился сделать? Мне ехать нужно, а ты... что же ты?!
- Да чего вы беспокоите-то так себя? Господи, батюшка, ай уж... Вам когда надо-то?
- Сейчас надо, а ее вот нет. Только пьянствуете, а дело стоит, и других задерживаете.
- Ну, сделаю! - сказал кузнец, сняв с головы шапку и решительно махнув рукой, этим показывая, что, раз уж он так сказал, значит, толковать не о чем. - А я почем знал, что вам скоро нужно? Митрофан привез, поставил и кончено. Я и думал, что дело не к спеху; стоит и стоит.
- Раз тебе ее привезли, значит, нужно чинить.
- Против этого никто и не говорит. Раз взялся - тут уж надо стараться, чтобы свято, одно слово. Я не люблю, как другие прочие. А только я к чему говорю? Иной принесет какой-нибудь пустяк ерундовый, где и дела-то всего на две минуты, а он ходит за ним целую неделю, каждый день в загривок долбит. Поневоле сделаешь. А тут привезли, можно сказать, машину целую - и молчок.
- Мне вот сейчас нужно ехать, - сказал Дмитрий Ильич, - а я по твоей милости не знаю, что делать. Вот что я знаю.
- Раз уж сказано - значит, свято. Слава тебе, господи, не впервой... сказал кузнец.
И правда, ему было не впервой, иногда попавшая к нему вещь застревала так, что хозяин думал уже только о том, как бы выручить ее хоть непочиненной. И каждый раз после такого случая говорил себе, что больше он не отдаст этому остолопу ни одной вещи.
Кончилось все-таки тем, что хозяин дал просимые деньги и только христом-богом просил уважить его, сделать к завтрашнему дню.
На что кузнец, заворотив фартук и пряча в карман деньги, только сказал:
- Раз сказано - свято! - И прибавил: - Я ведь не так, как иные: и сделают кое-как, и все такое; ведь вы мою работу знаете. Моей работе, может, в губернии только равную найдешь, да и там еще, глядишь, осекутся. Потому что я уж такой человек... люблю, чтоб... одно слово. Эх! Ну, покорнейше благодарю, - сказал кузнец уже другим тоном. - На зорьке предоставлю.
На зорьке коляска, как и следовало ожидать, предоставлена не была. Не была предоставлена и к обеду.
И только перед вечером Митрофан, весь избегавшись в кузницу и обратно и проклиная всю эту чертову породу, заложил наконец лошадей и подал к крыльцу. Только тогда Митенька с Валентином и Петрушей смогли наконец выехать.
Они вышли, сели в экипажи, - Ларька впереди, Митрофан на починенной коляске сзади, - и тронулись наконец в долгожданный далекий путь...
XXX
События на Балканском полуострове занимали внимание всего русского общества. В Обще-стве же Павла Ивановича этими событиями интересовались с особенной силой.
Федюков каждый раз приезжал с пуками свежих газет, где важные места у него были обведены красным карандашом и против некоторых стояли на полях знаки восклицания и знаки вопроса.
Ход событий намечал возможность возникновения войны между двумя державами: Серби-ей и Австрией, так как следствие установило, что убийцы наследника австрийского престола были снабжены оружием при посредстве сербского генерального штаба. И первое время большинство было на стороне Австрии, т. е. престарелого Франца-Иосифа, ввиду постигшего его семейного горя.
Некоторые из левого лагеря пробовали было заметить, что это убийство есть только прямой результат тех притеснений, которые народ сербский все время терпит от Австрии. Но большин-ство, все еще настроенное на тон сочувствия семейному горю престарелого монарха, только с раздражением отмахивались от таких замечаний.
- Они всякое преступление, всякую гнусность готовы оправдать, если это делается с рево-люционными целями, - говорили некоторые из дворян.
Щербаков, во всякую минуту своей жизни готовый крикнуть: "Бей жидов", повторял несколько раз, чтобы запомнили хорошенько, что дело начато евреями.
Но от него только все отвертывались - одни со скукой, другие с раздражением.
- Вам бы за пояс нож, а в руки дубину, - сказал Федюков, - вот ваша настоящая роль.
И едва не заварилась каша. Но тут вмешались - с одной стороны, дворянин в куцем пиджа-чке, с другой - Владимир, который отвел Щербакова в сторону и уговорил его "не обращать внимания и наплевать на этих свиней и остолопов". А потом пошел к тем, кого ругал свиньями и остолопами, и, потирая руки, как человек, выполнивший свою миссию, сказал: "Успокоил... уж очень горяч. Но ничего, славный малый, - пить здоров".
Война между Сербией и Австрией не имела бы большого значения. Но говорили, что Россия не может остаться равнодушной вообще ко всякому притеснению слабейшего со стороны сильного, а в частности, к притеснениям братьев-славян, по отношению к которым Россия была связана духовной повинностью держать их под своей могучей защитой.
При такой постановке вопроса даже старейшее дворянство не могло сочувствовать Авст-рии, хотя многих, кроме личного горя Франца-Иосифа, трогало в нем то, что он царствовал еще во времена Александра II.