Митенька Воейков делал попытки прекратить эту историю и обращался то к одному, то к другому. Но все так серьезно вошли в его интересы, что остановить их не было возможности.
Валентин, очевидно взявший на себя задачу честно провести дело через все препятствия, положил Митеньке руку на плечо, как своему подзащитному, не дал ему говорить и сделал знак Петруше, чтобы тот помолчал. Потом, возвысив голос, дабы хозяин, отличавшийся глухотой, мог слышать, спросил его: может ли он купить землю его ближайшего приятеля, человека во всех отношениях порядочного?
- Ему это очень нужно.
- До зарезу!.. - крикнул сзади Петруша на ухо хозяину, глядя плохо слушающимися глазами в его макушку.
Глухой, почти подпрыгнув от неожиданности крика, переводил испуганные глаза с одного лица на другое, сидя среди этих людей, как пойманный купец среди разбойников, и не произно-сил ни одного слова.
- Валентин, это возмутительно! Я наконец протестую! - крикнул Митенька с таким расстроенно-беспомощным тоном, как будто он готов был расплакаться.
На него даже все оглянулись.
- Никакого мне имения продавать не нужно!
- Как не нужно? - спросил Валентин, набрав на лбу складки, и, пригнув голову, посмо-трел на Митеньку.
- Так... я уже давно раздумал продавать землю.
- Да, но на Урал с чем поедешь?
- Не поеду я никуда!..
- Это в корне меняет дело, - сказал Валентин. А Федюков прибавил:
- Тем лучше - нам свободнее.
- В таком случае вопрос получил разрешение, - сказал Валентин, отодвигая свое кресло и вставая, как встает верховный судья, когда выяснилось отсутствие состава преступления и суд прекращает свои действия по отношению к подсудимому.
Он молча и вежливо поклонился хозяину, как бы давая ему понять, что он свободен и они больше ничего не имеют ему сказать.
Когда все вышли на двор, то услышали сзади себя, как торопливо задвинулся за ними дрожащей рукой дверной засов.
Когда отъехали с версту от усадьбы, Ларька, до того молчавший, повернулся и спросил:
- Чегой-то дюже кричали? Ай ндравный оказался?
- Как же с ним тише-то говорить,- сказал Валентин, - когда он глухой.
- Нет, это только прозвище такое,- отвечал Ларька, - а слышит он еще получше нашего.
LXI
Рассвело, когда выехали на большую дорогу. Утреннее небо было чисто. Освеженная ноч-ной росой земля просыпалась, и в свежем утреннем воздухе и в гаснувших побледневших звез-дах была та тихая ясность, которую чувствуешь, когда едешь на рассвете по большой дороге.
Восток уже начинает румяниться над лесом, в лощинах стелются утренние пары; придоро-жная трава - вся седая и серебряная от росы. А далеко кругом в утреннем просторе виднеются хлебные поля, рассеянные еще сонные деревни, и только кое-где над ними поднимаются в туманной дали сизые столбы дыма из труб.
Мелькнет под горой у ключа старая покривившаяся часовенка, простучит под копытами бревенчатый мостик, медленно протянется сонная деревенская улица с журавлем над колодцем, и пойдут опять стелиться и мелькать бесконечные поля в синевато-туманном просторе.
Федюков только на десятой версте вдруг вспомнил, что он вчера еще должен был попасть домой с винами и закусками для родственников жены, а вместо этого с раскалывающейся головой, без вина и без закусок едет совсем в противоположную сторону.
- Валентин... а ведь получилось-то черт знает что, - сказал он.
- Почему черт знает что? - спросил Валентин, смотревший на расстилавшиеся по сторо-нам дороги виды.
- Мало того, что я оскандалился, они там, наверное, беспокоятся, думают, что со мной случилось что-нибудь ужасное. Жена, как нервный человек, всегда рисует себе ужасы, которых нет.
- Да, твое положение незавидное, - рассеянно ответил Валентин, продолжая смотреть вдаль. - И прибавил: - Я хотел бы лет через триста снова проехать по этой дороге. Человек никогда не должен порывать связи с своей родиной-землей. И приятно, пожалуй, было бы увидеть те же овражки, дубки, большие дороги... Ничто не изменится.
- Изменится строй жизни и сам человек, который к тому времени окончательно победит природу, - сказал Федюков. - Будут какие-нибудь поезда-молнии, машины.
- Победить природу... - повторил рассеянно Валентин. - Если бы муравьи изобрели способ перетаскивать мертвых мух и прочий свой провиант в миллион раз скорее, чем они делают это сейчас, едва ли можно было бы сказать, что они победили природу.
- Ну, милый мой, нельзя же царя природы сравнивать с муравьями. Ты чудак, Валентин! - возразил, рассмеявшись, Федюков.
- Царя природы?.. Да, это верно, - согласился Валентин и прибавил: - А тебе придется соврать что-нибудь жене-то, да и пустые бутылки лучше выбрось здесь.
Федюков испуганно оглянулся на свою коляску, где ехали пустые бутылки, и замолчал.
Митенька Воейков, тихо сидевший в уголке коляски, с новым чувством смотрел на придо-рожный кустарник с мокрыми листьями, на подернутое сероватой дымкой утреннее небо и дымы рассеянных вдали деревень.
Он думал о том, как хорошо среди полей в это раннее ясное утро, когда все грехи и ошибки прошлой жизни сброшены и переродившаяся душа с новой радостью как бы возвращается к своей настоящей жизни, о которой она забыла.
Митеньке неприятно было воспоминание о Кэт, о Татьяне. Но приятно было вспомнить в этом перерожденном состоянии об Ирине. Теперь, в этой новой жизни, ему будет с чем подойти к ней. И мысль об этой девушке в такое раннее утро, среди дремлющих в утренней тишине полей, была особенно приятна. Она ждала сильного духом мужчину, твердого определенностью своего внутреннего пути. Она и найдет его...
Сонный Ларька с соломой в волосах покачивался и клевал носом на толчках, сидя высоко на козлах.
Это было хорошо.
Три экипажа среди утреннего безлюдья и тишины ехали по большой дороге неизвестно куда с полусонными седоками, у которых еще шумело в головах.
И это тоже было хорошо.
А когда взошедшее солнце заиграло росой на траве и мокрых кустах, когда впереди синей полосой сверкнула в белом тумане река и лошади, фыркая, быстро понеслись навстречу потяну-вшему от реки ветерку, - тогда стало еще лучше...
Митенька в последнее время почувствовал незнакомое ему раньше наслаждение безвольно колесить по незнакомым большим и проселочным дорогам, провожать безразличным взглядом бредущих с палочками пешеходов, богомольцев, нищих - весь этот серый, убогий люд, кото-рый бредет по дорогам необъятной Руси, томимый вечной нуждой или ненасытным голодом душевным, - смотреть и ждать, ждать и смотреть с безотчетной надеждой и волнением на необъятный горизонт...
Есть в русской душе извечное неутолимое стремление к неизвестным далям и бесконеч-ному простору, не имеющему никаких границ.
Есть тоскливая любовь к родным унылым дорогам, извивающимся среди бедных полей и побуревшего от осенних дождей жнивья, точно живет в душе тайная надежда, что они выведут от жизни убогой и грязной на новый, невиданный миром путь...
Вдруг навстречу со стороны города показался мчавшийся экипаж. Когда он поравнялся с приятелями, они увидели в нем дворянина в куцем пиджачке.
Он не успел остановить кучера и только, весь завернувшись назад, крикнул:
- Читали?.. На Востоке скоро загрохочут пушки!..