- Будет, факт? - сказал он.
В лице Лазарева опять что-то дрогнуло между улыбкой и боязнью, и он, внезапно изменив тон, размашистым русским жестом взял со стола котелок и сказал весело:
- Едем ужинать!
Ужинать поехали, а на следующий день, когда Валентин собрался уезжать, Лазарев удивле-нно спросил:
- А разве ты свои дела в Петербурге уже кончил?
- Кончил, - сказал Валентин.
- Скоро...
Провожая Валентина в переднюю, Лазарев опять положил ему руку на плечо.
- Ты серьезный человек, Валентин... Если бы тебе, - он помолчал, кто-нибудь предло-жил интересное дело... во всероссийском масштабе, - сказал он, описав широкий круг рукой, - ты принял бы его? Я вижу, что мы с тобой очень умные люди.
- Только ни торговли, ни поставок, ни финансов, ни партий.
Лазарев, глядя на него, тем же тоном, каким сказал это Валентин, повторил:
- Ни торговли, ни поставок, ни финансов, ни партий.
- Хорошо, только как с Уралом? Отложить?
- Урал отложи: не уйдет.
- Это верно, - сказал Валентин.
- Если пришлю телеграмму, приедешь?
- Присылай, приеду, - сказал Валентин. - Факты нужно не создавать, а использовать созданные, и они дадут власть, - прибавил он.
Лазарев опять бросил на него тот же взгляд и, вдруг весело рассмеявшись, крикнул, как бы придавая этому шуточное значение:
- Да, да, не создавать, а использовать...
XXXVII
Говорить о надвигающихся событиях сделалось общей потребностью. И как только насту-пал вечер, так никому не сиделось дома: каждый чувствовал, что там, где в нем прежде было пустое место, теперь появилось огромное жизненное содержание, которое требовало выражения.
А так как это содержание пришло не от самого себя, а, - как и ожидалось, - от внешних условий, то поэтому оно могло питаться и получать выражение только вне его, где-нибудь в определенном месте. А таким определенным местом сделалась почему-то усадьба Нины Черкас-ской. Причиной того, что стали собираться у профессора и Нины, был Федюков, который вдруг почему-то сделался близким человеком в доме профессора. Но, как видно было, из открытых, простых и дружественных отношений к нему хозяйки, близким он был совсем не на тех основа-ниях, о каких рады бы были прокричать злые языки.
Он всех тащил к профессору и перед всеми восхвалял его, называя необыкновенным чело-веком, что было странно (принимая во внимание обычное презрение Федюкова ко всем людям).
Федюков после нелепого случая с ним вдруг почувствовал к профессору почти восторжен-ную любовь. Не потому чтобы профессор проявил что-нибудь необыкновенное по отношению к Федюкову, а потому, что Федюков чувствовал свою вину перед профессором, а неожиданно легкая ликвидация этой вины еще более увеличивала приподнятое чувство Федюкова.
В свою очередь, баронесса Нина трогательно-бережно обращалась с Федюковым, относясь к нему как к обиженному судьбой сыну, которого не любит никто.
Но если перед профессором Федюков чувствовал свою вину заглаженной тем чувством любви, какое у него вспыхнуло, то он со страхом ожидал приезда Валентина, перед которым был виноват уже по существу, а не формально, как перед профессором.
И вот на восьмой день отъезда Валентина Федюков собрал всех друзей к профессору, чтобы выслушать его мнение о событиях.
Профессор, сидя в широком кресле, покрыв ноги пледом, - так как окна были открыты, - положив свои сухие руки на плед, начал было говорить, что, если война будет, она будет послед-ней, так как правосознание передовых людей, делающих жизнь, ушло гораздо дальше того, чтобы признавать войну нормальным разрешением международных конфликтов.
- Без крови ни черта не сделаешь, - сказал Щербаков.
- Человечество уже не переносит вида крови, - мягко возразил профессор. - И в буду-щем кровь вообще не будет проливаться.
- Верно! - крикнул Федюков. - За будущее я ручаюсь. - Но только что он сказал это, как на дворе послышался лай собак и зазвенели бубенчики.
Федюков поперхнулся и испуганными глазами посмотрел на Нину. Баронесса Нина поблед-нела.
У Федюкова промелькнула мысль, что это приехал Валентин и баронесса не выдержит и первая ему расскажет все... И тогда, конечно, Валентин подумает про него, что он без него здесь сподличал и хотел скрыть и скрыл бы, если бы не смелая прямота увлеченной им женщины. На-пуганный этой мыслью, Федюков выскочил из гостиной в переднюю и лицом к лицу встретился с Валентином.
- Ты еще здесь? - спросил Валентин.
- Да, я был здесь... а потом опять здесь... - сказал Федюков, растерявшись перед спокой-ным видом Валентина.
На минуту его оставила решимость, но в это время в коридоре послышались шаги, и Федю-ков, больше всего трепетавший от мысли, что сейчас придет Нина и расскажет Валентину прежде него, Федюкова, схватив Валентина за руку, повлек его в кабинет.
Валентин последовал за ним.
Войдя в кабинет и осмотревшись в нем после долгого отсутствия, Валентин увидел разбро-санные вещи Федюкова и спросил спокойно:
- Ты что, жил, что ли, с ней?
Федюков так растерялся от этого неожиданного вопроса, что, как загипнотизированный или оловянный солдатик, только кивнул головой. Потом, очнувшись, бросился к Валентину, взял его за руку и, ударив себя в грудь, сказал:
- Веришь ли ты в мою честность, зная мои принципы? Все это произошло каким-то сверх-ъестественным путем.
- Пьян, что ли, был?
- Я не знаю, что это было... - сказал Федюков, - но это было помимо моей воли и созна-ния.
Валентин молча подошел к шкапу и, открыв его, посмотрел на стоявшие там бутылки на свет.
- Сразу? - только спросил он, указывая на бутылку.
- ...Сразу... - ответил растерянно Федюков.
- Это хорошо, - спокойно сказал Валентин.
В это время дверь широко распахнулась и на пороге появилась баронесса. Она несколько мгновений смотрела то на Валентина, то на растерявшегося Федюкова и воскликнула:
- Wally!..