Мне нравились форели–головорезы. Они устраивали настоящие драки, сражаясь с донными камнями, и выпрыгивая из воды спиной вверх. На шее у них развевались оранжевые шарфы в честь Джека–Потрошителя.
Еще в ручье водились упрямые радужные форели; очень плохая через них получалась слышимость, но и они шли в дело — как бесплатные общественные линии. Время от времени я вытаскивал и их тоже. Рыбы были короткими и толстыми, почти одинаковыми в длину и в ширину. Кто–то назвал такую форель квадратной.
Обычно я тратил час, чтобы добраться до ручья на попутке. Неподалеку текла река. Не очень большая. У ручья я отмечал свой приход. Оставлял карточку у стенных часов и забирал ее, когда приходило время возвращаться домой.
Как–то ранним вечером я поймал горбатую форель.
В тот день меня довез до ручья фермер. Он посадил меня в грузовик у светофора рядом с фасолевым полем и за всю дорогу не произнес ни слова.
Фермер остановил машину, подобрал меня и поехал дальше, совершая эти действия так же автоматически, как если бы запирал амбар — тут не о чем говорить; и тем не менее, я перемещался по дороге со скоростью тридцать пять миль в час, смотрел, как мимо проплывают дома и деревья, появляются и исчезают перед моими глазами куры и почтовые ящики.
Потом дома закончились.
— Мне сюда, — сказал я.
Фермер кивнул. Грузовик остановился.
— Спасибо, — сказал я.
Ни единым звуком фермер не оскорбил тонкий слух ценителей Метрополитен–Оперы. Он просто еще раз кивнул. Грузовик поехал дальше. Обыкновенный молчаливый старик–фермер.
Через несколько минут я отметил свой приход к ручью. Оставил карточку у стенных часов и вошел в длинный туннель из телефонных будок.
Я прошел по воде примерно семьдесят три будки. Из расщелины размером с вагонное колесо вытащил двух рыб. Это была моя любимая дыра, в ней всегда застревала одна или две форели.
Расщелина представлялась мне похожей на точилку для карандашей. Я совал туда свое отражение и оно возвращалось остро отточенным. За два года я поймал на этом месте, наверное, штук пятьдесят форелей, несмотря на то, что дыра была не больше вагонного колеса.
Я ловил рыбу на лососевую икру, еще у меня был крючок номер 14 и четвертичная леска. Две рыбины лежали на дне корзины, укрытые листьями папоротника, мягким и тонким из–за влажных стен телефонных будок.
До следующего хорошего места нужно было пройти сорок пять будок. Туда, где кончалась темная и скользкая от налипших водорослей гравиевая дорожка. Она обрывалась у небольшой отмели рядом с белыми камнями.
Один из камней выглядел немного странно. Плоский белый камень. Он лежал в стороне от других и напоминал мне белого кота, которого я видел в детстве.
Дело было в Такоме, штат Вашингтон; кот упал, или его сбросили, с высокого деревянного пешеходного тротуара, взбиравшегося на крутую гору. Кот лежал внизу на парковочной площадке.
Падение не прибавило коту объема, а после этого на нем еще постояло несколько машин. Конечно, в те далекие времена машины были совсем не такими как сейчас.
Их уже больше не увидишь. Совсем старые автомобили. Машины ушли с автотрасс, потому что перестали им соответствовать.
Плоский белый камень в стороне от других камней был похож на того мертвого кота, как будто кот опять лежал здесь, среди 12,845 телефонных будок.
Я забросил крючок с лососевой икрой, поплавок задрожал над камнями и ОПА! отличный бросок! рыба несется по течению, срезая углы и оставаясь в глубине — тяжелая, сильная, бескомпромиссная рыба, потом она прыгает, и на секунду мне кажется, что это лягушка. Я никогда не видел таких рыб.
Проклятье! Что за чертовщина!
Рыба опять уходит в глубину, и я чувствую, как ее жизненная сила поднимается по леске прямо к моей руке. Струна превращается в звук. Так, словно, сверкая красными огнями, прямо на меня летит сирена скорой помощи — через секунду она проносится мимо и растворяется в воздухе, становясь сиреной воздушной тревоги.
Рыба прыгнула еще несколько раз, по–прежнему похожая на безногую лягушку. Потом она устала и поглупела настолько, что я смог подвести ее к поверхности воды и поймать сачком.
Это оказалась двенадцатидюймовая форель с огромным горбом на спине. Горбатая форель. Я никогда таких не видел. Горб, наверное, образовался в молодости после ранения. Может, на нее наступила лошадь, или в грозу упало дерево, или форель–мама метала икру там, где строился мост.
Отличной штукой оказалась эта горбунья. Я только жалел, что не могу сделать с нее посмертную маску. Не столько с ее тела, сколько с энергии. Вряд ли найдется человек, который смог бы понять ее тело. Я положил рыбу в корзину.
Ближе к ночи, когда края телефонных будок стали покрываться темнотой, я отметил уход с ручья и двинулся домой. Горбатую форель я съел за ужином. Обваленный в кукурузной муке и зажаренный в масле, горб был сладок, как поцелуй Эсмеральды.
«Национальный парк Чаллис основан 1 июля 1908 года по личному распоряжению Президента Теодора Рузвельта….Как утверждают ученые, двадцать миллионов лет назад в этой части страны в изобилии водились лошади с тройными копытами, верблюды и, возможно, носороги.»
Эта часть моей истории происходила в национальном парке Чаллис. Не найдя Утиного озера, мы добрались до парка через Лоуман, пробыв некоторое время в МакКолле у мормонских родственников моей женщины, которые и рассказали нам о Тюрьме Духов.
Я поднимался в гору с малышкой на руках. 1,5 мили — было написано на табличке. У дороги стояла зеленая спортивная машина. Мы взбирались по тропе вверх и скоро наткнулись на мужчину в такой же зеленой шапочке и девочку в легком летнем платье.
Подол ее платья был подоткнут выше колен, но увидев нас, девочка опустила его вниз. У мужчины из заднего кармана брюк торчала бутылка. Длинная зеленая бутылка вина. В кармане штанов она смотрелась очень забавно.
— Сколько еще до Тюрьмы Духов? — спросил я.
— Вы на полпути, — ответил он.
Девочка улыбалась. Светлые волосы падали с ее плеч. Бом, бом, бом, как пара именинных колокольчиков — вниз, отскакивая от камней и деревьев.
Я опустил малышку на землю рядом с пятном снега, прятавшегося в расщелине у большого пня. Девочка стала играть со снегом и потащила его в рот. Я вспомнил, о чем читал недавно в книге председателя Верховного суда Уильяма О. Дугласа. НЕ ЕШЬТЕ СНЕГ. ОН ВРЕДЕН ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ И ВЫЗЫВАЕТ БОЛЬ В ЖИВОТЕ.
— Снег есть нельзя, — сказал я малышке.
Посадил ее на плечи, и мы двинулись дальше к Тюрьме Духов. Туда, куда после смерти попадают все немормоны. Все католики, буддисты, мусульмане, евреи, баптисты, методисты и медвежатники. Все, кто не был при жизни мормоном, оказываются в Тюрьме Духов.
1,5 мили — написано на табличке. Идти по тропе было очень легко. Но на берегу ручья мы ее потеряли. Я огляделся по сторонам. Я внимательно осмотрел оба берега, но тропа исчезла.
Может из–за того, что мы были живы. Трудно сказать.
Мы повернули назад и стали спускаться с горы. Вновь увидев снег, малышка заплакала и стала тянуть к нему ручки. У нас не было времени задерживаться. Становилось поздно.
Мы сели в машину и поехали обратно в МакКолл. Этим вечером разговор зашел о коммунизме. Мормонская девушка читала вслух книгу под названием «Голый коммунист», которую написал бывший шеф полиции Солт–Лейк–Сити.
Моя женщина спросила девушку, не кажется ли той, что книга написана под влиянием Высшей Силы, и нельзя ли считать этот текст в некотором смысле религиозным.
Девушка сказала:
— Нет.
В МакКолле я купил себе кроссовки и три пары носков. К носкам прилагался гарантийный листок. Я хотел его сохранить, специально положил в карман, но листок незаметно выпал. В гарантии говорилось, что если в течение трех месяцев с носками что–то случится, я получу новые. Мне тогда пришла в голову неплохая идея.
Я собирался выстирать старые носки и послать их вместе с этой гарантией по указанному адресу. Новые носки незамедлительно двинулись бы в путь через всю Америку, упакованные в конверт с моим именем и адресом. Мне оставалось бы только открыть конверт и надеть их на ноги. Новые носки бы очень хорошо там смотрелись.
Зря я потерял гарантию. Мне было очень обидно. Придется смириться: теперь никогда новые носки не станут нашей семейной реликвией. Во всем виноват потерянный листок с гарантией. Будущие поколения останутся ни с чем.
На следующий день после того, как я потерял листок, мы уехали из МакКолла и двинулись сначала вниз вслед за грязной водой северного притока Пайетт, а после вверх вдоль чистой воды ее южного притока.