Наконец, он начал издалека, точно подтягивая своими огромными багровыми ручищами сеть, полную рыбы.
- Скучная у вас, Григорий Максимыч, природа...
- Га? Скучная? А ничего соби, - благодушно сказал Гончаренко.
- Кажуть, воздух тут вредный... гнилой...
- Гнилой? А мабуть, и так.
Мариупольский "сват" плел разговор прозрачный и длинный, как невод, и только когда Гончаренко стал позевывать, была извлечена из шапки "пидманка" и приступлено к делу.
Гончаренко слушал молча, кивая головой каждому пункту. Видимо, чтение доставляло старику откровенное удовольствие. Он жмурился, посмеивался и все время подталкивал нас локтями.
- А ну, ще раз, - сказал он. - Як це там? Хата... Колодезь... Три бочки... Ступа...
"Пидманка" была зачитана снова. И счастье чтеца, что он не заметил ядовитой стариковской усмешки, гнездящейся в усах Гончаренко.
- Ну, так як же? - спросил мариуполец.
Хозяин вздохнул и подумал.
- Тонули у нас в позапрошлом году в страшенный мороз трое коней, сказал он негромко, - мабуть, слыхали? Кобылка и два меринка... В море тонули... Ой, тяжко ж гибла худоба! Колгосп молодый. Рыбаки новонаплывшие... Я в разводье с ножом. "Хлопцы, рижьте постромки! Хватай за гривки!" Так нет же, трусятся. Смотрят, як старик рачком по льду лазит.
- Ну, и що же? - спросил мариуполец.
И вдруг Гончаренко озлился.
- Как що? - закричал он стариковским застуженным тенорком. - А с кого десять часов ледяная корка не слазила? С меня или с вас? Нашли себе дядю... Мне ревматизм кость перегрыз.
Разобиженный, ощетинившийся, он долго фыркал в темноте, когда все улеглись спать. И, засыпая под мерные залпы прибоя, я услышал, как мариуполец пошел с последнего козыря.
- Григорий Максимыч, - прошипел он отчаянно, - кажуть, е у вас секретная рыбья карта. Вы же старый... продайте... Ей-богу, продайте.
- Карта не карта, а тезис могу одолжить.
- Нехай буде тезис, - сказал "сват" покорно, - абы рыба шла.
- Ну, так слухайте. - Он откашлялся и, точно диктуя, важно сказал: Моя куртка не от моря, от пота соленая. Шукать рыбу треба. Рыба красный флачок не выкидывает.
- Ну?
- Ну и все.
- Жадный вы человек, - сказал мариуполец с искренней грустью.
Я проснулся от стука и не узнал Гончаренко. Погруженный в тяжелые сапоги, накрытый, как колоколом, огромным плащом и зюйдвесткой, из-под которой торчали седые усы, теперь он, бесспорно, был флагманом рыбацкой флотилии.
Шагая на цыпочках, он снял со стены дешевый школьный компасик, повесил на шею пестрые варежки и вместе с мариупольцем вышел во двор.
Я быстро оделся и нагнал их среди огорода. Гремя плащом, Гончаренко рысцой спускался под гору. Рядом со стариком, сбиваясь с тропы на огородные грядки, шел высокий взлохмаченный "сват".
Они прошли через сад, затопленный запахом рыбы и мокрой коры, и направились к берегу. Ветер упал, и рыбаки уже стаскивали на воду плоскогрудые байды. У самого берега я услышал, как мариуполец прогудел над головой бригадира:
- Григорий Максимыч, так як же, вы ж уважаете сливы?
- Я все уважаю, - сказал Гончаренко сердито. - Все, кроме дурнив. Бувайте здорови.
Он прыгнул в лодку. Медленно развернулся сырой, толстый парус, и байда ходко пошла к Утиной косе.
Тут я заметил, что "сват" смотрит на меня нехорошо, с неприязнью, точно на пройдоху соперника.
- Чи вы не з "Красного хутору"? - спросил он тревожно.
- Нет... Я... инспектор.
"Сват" не понял шутки. Снял шапку и нащупал в подкладке "пидманку".
- Треба козу додаты, - сказал он упрямо. - Старики молоко обожают.
1935