— Что ты запал-то на старух? Вон в углу целый столик подружек, все молодые!
Раф в своём городе, не задумываясь, уводил даже чужих жён из компании мужа. Жена какого-нибудь пьяного гуляки инсценировала ссору и уходила с Рафом. А на другой день ещё мужу (который был с похмелья — хоть голыми руками бери!) выкатывала предъяву:
— Ты нажрался, как скот! От людей было неудобно. Я ушла ночевать к подруге, что бы твою пьяную рожу не видеть! Ещё раз напьёшься — уеду к маме!
Испуганный абстиненцией муж клялся в трезвенности. Но всё только до следующего раза!.. Раф побаивался в чужом городе сильно «выступать». Могли и по рогам надавать, на кого как нарвёшься… Но он Шуре «погнал гусей» на практические темы:
— Ты совсем не сечёшь тему! Это взрослые самки, наверняка с квартирами, накормят и спать уложат! А с мокрощелками что? Постоишь у подъезда, а потом она скажет: «Мамка зовёт!» — и ущеголяет спать. А ты десять километров пешком идти будешь до утра!
— А откуда ты знаешь, что десять? — тупил Шура.
— Ну, девять. От этого же не легче от комаров отбиваться!
Раф приглашал Пал Ивановича кадрить подружек потому, что ему было неловко, что тот платит за стол, а они бл…дей снимут и оставят его одного. А вдруг у него звезду Героя отберут хулиганы?!
Но Пал Иванович был старый боец в этом деле. У него уже «закусило». Он настойчиво науськивал Рафа:
— Иди, иди! Сними, а то другие к ним подходят приглашать, а она отказывает. На тебя взглядом косит! Давай!
Раф подошёл к девушке с карминовыми губами и сказал:
— Разрешите пригласить вас на танец?
Она молча кратко взглянула на него и поднялась со стула. Раф оттащил слегка её стул назад. Они начали танцевать танго. Вдруг саксофонист, инвестированный очередным пьяным любителем музыки, объявил:
— А сейчас для наших друзей из нефтеразведки звучит быстрый танец!
Оркестр заиграл бодрую мелодию, отдалённо что-то такое напоминавшую. Саксофонист вступал редко. Оттого он, наверное, и банковал, что был свободнее других оркестрантов. Он временами делал протяжные вставки, плохо попадающие и в тональность, и в ноты. Очевидно, саксофонист был главарь, а саксофон ему просто очень нравился. Ему казалось, что он украшает весь праздник. Под звуки бодрой мелодии все вновь стали «топтать саранчу», Раф с партнёршей тоже. За время псевдотанго они представились друг другу. Звали её Таня. Что она Татьяна, а не Таня, она не акцентировала, а Рафу самостоятельно менять было неловко. Вдруг она узреет намёк на возраст. Что же, Таня так Таня.
— Когда дрючатся — фамилию не спрашивают! — считал Раф и был, очевидно, прав.
Остальных престарелых подруг Тани из-за стола раздёргали другие посетители ресторана. Шура сидел, пригвождённый рассказами Пал Ивановича про «коммерческие скорости бурения при скоростной проводке скважины». Когда Раф увлёкся танцами, бурмастера как прорвало. Оркестр объявил последний танец, по окончании которого никакие «парнасы» не могли заставить лабухов выдуть хоть одну ноту. Намедни жильцы вышерасположенных квартир отписали коллективное письмо, которое обычно пишут склочники. Лабухам пригрозили ответственные товарищи, взяв посулы в виде пол-ящика коньяка:
— Чтобы в последний раз!
Раф пошёл провожать Таню, прихватив бутылку водки, которую буфетчица вылила в бутылку от минеральной воды. Был какой-то магический уход от закона: «Если выносишь водку в бутылке от минералки, то буфетчица неподсудна!» Торговля водкой навынос каралась по всей строгости социалистического времени. Могли и уголовную статью натянуть за такие продажи, не предусмотренные законом. Шура потянулся вслед за Рафом, как телёнок за соской — он видел, как паковалась контрабандная бутылка. Раф, напротив, посылал его конвоировать Пал Иваныча, который нагрузился под ватерлинию и плыл только на автопилоте. Благо таксисты на раздолбанных «Волгах» вились у фасада ресторана. Вся компания погрузилась в салон ни разу не ведавшей пылесоса колесницы, внутри неё воняло как в душегубке, в которой нацисты умерщвляли узников. Очевидно, из глушителя выхлопные газы пробивало прямо в салон. Но таксисты работали в две смены, и каждый перепихивал обязанности на сменщика. Так годами и ездили с головной болью, но выхлопную трубу не латали, забивали выхлоп сигаретным дымом. Таня жила на полпути до конечного пункта всей компании, на Макаронке. Раф пошёл её провожать. Только колесница отъехала — следом выскочил Шура. Пол-литра просто притягивали его. Такси уехало. Куда Шуру было девать? Раф разозлился не на шутку и сказал:
— Пропадай ты пропадом! Я тебе не нянька!
Он уже забыл, кто приютил его в этом городе. Память — она коротка у всех. Шура плёлся вслед за парочкой автоматически, ни на что уже не надеясь. Неожиданно возле самого дома Таня объявила:
— У меня дома муж пьяный спит. Я пойду, посмотрю. Если он невменяемый, то зайдём чайку попить. «Что это за ё…аный зехер!» — подумал Раф, но молча согласно закивал головой, как лошадь, идущая спорым шагом.
Шура маячил на траверсе, как дурная весть. Раф делал вид, что его не замечает, принципиально! Наконец, Таня выглянула и дала отмашку:
— Заходи!
Раф вошёл. Шура ворвался просто на его плечах. Бутылка с водкой его просто гипнотизировала! Что с ним было делать?! Муж Тани, очень интеллигентного облика молодой мужчина, лежал одетый на супружеской кровати однокомнатной квартиры. На столе стоял полуразобранный катушечный магнитофон. Таня сказала, что пойдёт переодеваться, и чтобы они пока в ванную комнату не ходили. Раф углубился в изучение состояния магнитофона. Шура молчал, находясь за его спиной, и шумно дышал. Что он там делает, Рафу, увлеченного внутренностями магнитофона, было невдомёк. Вдруг в комнате резко запахло ацетоном. Можно было подумать, что хозяйка на ночь глядя творит маникюр. Запах усиливался. Раф оглянулся. Шура, прилегши рядом с мирно спавшим пьяным хозяином, старательно красил ему половинку лица лаком для ногтей из маленького флакончика, принадлежавшего явно Тане. При этом он приговаривал название парфюмерной фирмы, обозначенной на этикетке флакончика:
— Чизеброу Пондс! — мурлыкал он.
— Ты что делаешь? Дурак! — завопил Раф, — Ну-ка, давай уё…ывай!
Деятельность напарника вконец его разозлила. Мало того, что он мешал соблазнять чужую жену, он ещё провоцировал скандал. Шура, опоенный воркутинской водкой, плохо соображал, и только повторял название фирмы с этикетки пузырька лака. Раф вытолкал Шуру за наружную дверь. Когда он вернулся в комнату и, присев на край кровати, рассматривал плоды шуриного боди-арта, хозяин проснулся. Его лицо, наполовину покрытое высохшим лаком для ногтей, несимметрично стянуло. Будучи с похмелья и не проспавшимся, он был ошеломлён и оглушен, увидев абсолютно незнакомого мужчину на своей супружеской постели:
— Ты кто?! Ты кто?! — непрерывно кричал он.
— Да вот, Таня вызвала меня магнитофон починить! — ляпнул первое, что пришло в голову Раф.
— Магнитофон работает! — вспомнил свою профессиональную гордость хозяин дома. Он, как оказалось впоследствии, был каким-то специалистом в области электроники и магнитофон держал полуразобранным, чтобы гости убеждались в его профессионализме. Он вскочил с лежбища и сел на стул, но не как все люди, а на спинку стула, ноги поставив на сиденье. С высоты посадки он запустил полурастерзанный аппарат, и тот завизжал какие-то песни бардов. Такие песни поют обычно у костра, переставляя пальцы по грифу гитары с одной и той же последовательностью, но в разном темпе, дрюкая большим пальцем правой руки по струнам в такт песне. Если её так можно назвать. Раф очень боялся вопроса от хозяина и от могущей внезапно войти Тани, что с лицом?
В конце концов, в комнате оставался только Раф и все подозрения за боди-арт могли лечь на него. Он быстро извлёк убранную с глаз Шуры заветную бутылку из-под минеральной воды с ресторанной водкой и налил полстакана. Затем вручил его хозяину, восседавшему на спинке стула:
— За знакомство! — неожиданно для себя изрёк Раф.
— А себе? — с пьяной заботливостью спросил тот. И отрекомендовался: — Боб Акула!
Очевидно, это была его туристская кличка, если сопрячь клетчатую рубашку Боба и непрерывно бубнящие на двух нотах песни про тайгу и горы. Ему не хватало только компаса на руке. Наколок туристы не делали. Может, это десятилетиями выработанный принцип отличия в лесу туристов от беглых зэков. А то, неровен час, местные жители пострелять могут и завалить где-нибудь в урмане валежником, на съедение песцам. Боб опрокинул стакан жидкости в рот, как воду в радиатор, и, завибрировав на своём нашесте, вдруг рухнул на кровать, прямо с высоты посадки. Очевидно, это был отработанный пируэт, так как Боб улёгся ровно по месту. Дополнительных переползаний не потребовалось. В это время вошла Таня, облаченная почему-то в пеньюар. Раф где-то слышал, что советские женщины используют пеньюар дома, как халат, даже жарят в нём картошку на кухне. Поэтому, глядя, как хозяйка придерживает створки стилизованного под халат наряда, не стал выражать бурного восхищенья. Он, не балуя всех присутствующих разнообразием поведения, тоже налил Тане полстакана и изрёк:
— За знакомство!
Хозяйка махнула стакан, как запивают таблетку, и спросила:
— А тебе?
— Так второго стакана нет!
— Борька, гад, всю посуду побил со своими собутыльниками!
Она протянула Рафу пустой стакан. Но тот, взяв её за руку, увлёк на постель, рядом с мирно спящим Бобом Акулой.
— Подожди, свет надо потушить.
Раф метнулся и щелкнул выключателем. Завязалась борьба. Женщины на генетическом уровне ведают главным секретом Камасутры — мужчина возбуждается от сопротивления. Половому акту должно предшествовать лёгкое насилие, это возбуждает. Очевидно, это гендерная память от предков, когда самку надо было одолеть! Раф был борец искушённый. Он оттянул трусики Тани рукой, затем зацепил за резинку большим пальцем ноги и резко дёрнул ногой вниз. Так заводят мотоцикл посредством кик-стартера. Трусики соскользнули с ног слегка сопротивляющейся партнёрши, немного пролетели по воздуху и повисли, как парашют десантника повисает на берёзе, на фикусе. Трусики белели, как белеет флаг, декларирующий сдачу на милость победителя. Акт пролетел мгновенно. Нападающая сторона всё время опасалась, что муж с деформированным лаком лицом очнётся от фрикционных телодвижений, происходящих с ним рядом. Но всё закончилось, к разочарованию сдавшейся стороны, весьма скоропостижно. Таня умчалась в свою любимую ванную комнату, с обещанием на предложение Рафа сотворить минет. Пока она жужжала водой, за окном послышался незнакомый шум. Что-то сочно хлопало и потрескивало под окном. Раф выглянул в открытое окно и увидел, что Шура расположился на крыше припаркованного под окнами чужого «Москвича», продавив ему крышу весьма основательно. Он сидел в позе лотоса, подогнув ноги, как йог, и курил сигарету. Взгляд его был устремлён на Танино окно, которая в это время тоже подошла к окну. Увидев такой пассаж, она, боявшаяся соседа-ветерана и без этого случая, стала возмущаться и выгонять своего кавалера:
— Давайте вместе со своим полоумным другом проваливайте! А то сейчас милицию вызову!
Раф быстро оделся и покинул негостеприимную квартиру под возмущение Тани:
— Мужа всего краской измазали. Хулиганы!
— Это он сам нанёс боевую раскраску, становясь на тропу войны! Кричал, что он Акула.
Таня ему почти поверила…
…До общежития добрались на какой-то вахтовке, которая перевозила рабочих рано утром, без каких-либо приключений. Пал Иванович уже не спал, «водил луну». Первым вопросом у него было: