Глава 2
Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию. Ибо написано: "Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь". (Рим. 12:19).
Вначале я бродил, не задумываясь о том, куда иду и зачем. От Коламбус-сквера я свернул направо, прошёл пару кварталов и направился на юг. Я смотрел на витрины, пытаясь увидеть хоть где-нибудь объявление о работе, но мне не везло. Я устал, зверски хотел есть, и окончательно замёрз.
В конце концов, после блуждания по улицам, у меня осталось только одно желание: оказаться в тепле и съесть что-нибудь горячее. Конечно, по поводу «съесть» я поторопился, но зайти в кафе, где наверняка окажется теплее, чем на улице, и выпить чашку чая я вполне мог себе позволить — хотя возможно, это станет последней роскошью в моей жизни. Я хотел этого всеми фибрами измученной души и каждым оставшимся в кармане центом.
Именно поэтому я остановился посреди улицы и осмотрелся. Небольшой ресторанчик на углу показался мне уютным и дружественным, почти домашним. Надпись на вывеске я не сумел прочесть, язык оказался незнакомым. Возможно, я подсознательно искал что-то особенное, что-то национальное — любой страны, только бы не безликий американизм, выглядывающий с каждого рекламного щита. Знаете, бывают на свете места, которые обладают своим секретом притяжения: это оказалось именно таким местом.
В животе заурчало, я невольно прижал к нему ладонь. Стеклянные витрины безжалостно показывали покрытое пылью, осунувшееся лицо с горящими глазами, и потрёпанную, грязную одежду. Я проторчал снаружи, наверное, минут пятнадцать, разглядывая своё отражение, пока голод не пересилил стыд. Оправив на себе свитер и наскоро пригладив волосы, я зашёл внутрь.
Над дверью мелодично звякнул колокольчик, и мужчина за буфетной стойкой поднял голову. Отступать было поздно.
— Шалом, — улыбнулся он.
Только теперь я сообразил, что меня занесло в еврейский ресторан. Я слабо улыбнулся в ответ: похоже, хозяина не сильно смущал мой внешний вид. Я немного ободрился.
— Чай, пожалуйста, — попросил я, не слишком уверенно усаживаясь за крайний столик. Вместо стульев под окном оказались широкие лавки с кожаными сидениями, вызвавшие у меня почти животное желание лечь и заснуть прямо на них. Они в любом случае выигрывали у ледяной земли и сырых листьев, на которых я провёл две ночи подряд практически без сна.
Хозяин занялся приготовлением чая, а я принялся разглядывать зал. Первой моей мыслью, когда я глянул за окно, было это — наконец-то я внутри, а все эти люди за стеклом — снаружи! Наконец-то не я с бессильной завистью смотрю на обедающих людей в тёплых ресторанах! Глупая была радость, унизительная. Но я радовался.
Кроме меня, ещё один стол занимал тучный мужчина в костюме, в тот момент не спеша намазывавший хлеб маслом: я поспешил отвести от него взгляд. Больше в ресторане никого не оказалось, и уютная тишина вместе с долгожданным теплом показались мне настоящим раем. Я вымученно улыбнулся сам себе, и снова наткнулся взглядом на мужчину в костюме. Голодный желудок предательски заурчал — слабо, без особой надежды — взгляд невольно задержался на уставленном блюдами столе.
Никогда прежде я не видел с таким удовольствием обедающего человека. Я забыл обо всём на свете, как загипнотизированный уставившись на мужчину. Где-то в глубине души я понимал, что так глазеть неприлично, и меня сейчас попросту выставят вон, чтобы не мешал порядочным клиентам, которые заказывают не только чай — но ничего не мог с собой поделать. Я следил за пухлыми пальцами, отрывающими ножку цыплёнка, смотрел на капли жира, стекающие с вилки, проклятье — да я завидовал каждому глотку вина, сделанному им! Цивилизация слетает с человека тем быстрее, чем он голоднее, подумалось мне, когда мужчина наконец заметил мой взгляд. Я вспыхнул и быстро отвернулся.
— Чай.
Хозяин подошёл совершенно бесшумно, поставил передо мной большую расписную чашку на блюдце.
— Спасибо, — проговорил я. — Может быть, у вас найдётся… — под внимательным и понимающим взглядом мужчины слова застряли в горле, я так и не смог спросить. — Нет, ничего. Спасибо.
Мы остались одни в зале, я и посетитель. Перекинувшись с ним парой фраз, хозяин — которого, как выяснилось из тихой фразы толстяка, звали Моше — отлучился на кухню. Я обхватил свою чашку ладонями и постарался как можно ниже опустить голову. Хотелось исчезнуть или провалиться сквозь землю. Это же надо, решиться спросить о работе перед другим посетителем! Я вёл себя унизительно. Это на самом деле жестоко — показывать голодному, как ест другой. Я проклинал себя за то, что решился вообще зайти в глупый ресторан. Мне стало стыдно так, как никогда в жизни. Я сконцентрировался на чашке чая.
Спустя несколько минут кухонная дверь приоткрылась. Женщина в белом переднике пронесла мимо меня поднос с блюдами. От вкусного запаха закружилась голова; я отвёл глаза и сделал глоток чая. Он оказался потрясающим, ещё горячим, сладким, и очень ароматным. Но не настолько, чтобы забивать запахи с соседнего стола. Я снова обхватил чашку руками, стараясь растянуть удовольствие.
— Эй, парень.
Для такого плотного мужчины у незнакомца и голос был под стать: глубокий и сочный. На вид я бы дал ему около шестидесяти, выпирающий живот и крупный, весь в прожилках нос уличали в нём любителя выпить. На безымянном пальце мужчины я успел заметить перстень с камнем, прежде чем взгляд тёмных, блестящих глазок не упёрся мне в переносицу.
— Можешь передать соль? — спросил он, поднимая над столом пустую пузатую бутылочку. — Моя кончилась.
Он говорил с заметным акцентом, но очень бегло. Явно из иммигрантов, которому, однако, часто приходилось пользоваться родным языком. Выбравшись из-за стола, я прихватил солонку из маленькой корзиночки и подошёл к мужчине, стараясь не смотреть на заставленный едой стол.
— Grazie, — улыбнулся толстяк, принимая солонку из моих слегка подрагивающих пальцев.
Я должен был улыбнуться в ответ, и мне удалось это сделать, даже не посмотрев на разложенную на чужом столе снедь.
— Выручишь старика ещё разок? После схуга, — мужчина кивнул на блюдце, заполненное чем-то, по виду напоминающим тёртую зелень, — мало что чувствуешь, кроме адского пекла на языке. Кажется, — он пододвинул ко мне тарелочку с ровными золотистыми кусками, — они недосолены. Ни черта не чувствую, — он доверительно наклонился ко мне, — не хочу расстраивать Моше, Ханна, его жена, так старалась… Как на твой вкус?
Будь я чуть менее голодным и чуть более гордым, я бы, наверное, отказал. Незнакомцу просто нужен собеседник, уверил я себя, чувствуя, как рука помимо воли тянется к еде.
Ханна и впрямь постаралась: куски оказались запечённой в сухарях рыбой, сочной, мягкой, ошеломляюще вкусной. Я слабо улыбнулся.
— Очень… вкусно, — не узнавая собственного голоса, пробормотал я. — Вам понравится.
Мужчина отодвинул стул рядом с собой, похлопал по сидению.
— Садись, bambino, — сказал он, и я почувствовал, что краснею. Всё-таки не стоило так открыто поедать его глазами. — У Моше отличная кухня! Поверь мне, лучшая в городе. Какая гефилте-фиш! Сделай старику приятное: я угощаю. Здесь уже на двоих, — добавил он, кивнув на накрытые крышками блюда.
Удушливый румянец, кажется, залил не только лицо, но и уши. Я попятился от стола.
— Благодарю, но это лишнее, — сумел вытолкнуть из себя я. — Я не хочу… Мне пора.
— Взгляд, — коротко обронил незнакомец. — Тебя выдал взгляд. Садись, парень.
Знаю, что должен был обидеться. Но в тот момент я попросту сдался — а вы бы не сдались?
— Когда-то и я был молодым, — вздохнул незнакомец, глядя, как я осторожно присаживаюсь рядом. — Старые, добрые деньки. Помню то паршивое чувство, когда в кармане последний доллар, а в голове ни одной мысли, кроме как где бы достать жратву. Сколько ты не ел, сынок?
— Три дня, — тихо признался я, отводя взгляд. — Мистер?..
— Вителли, — толстяк протянул мне крупную, мягкую руку. На запястье сверкали массивные золотые часы, а хватка оказалась неожиданно крепкой. — Джино Вителли. Не стесняйся, бамбино. В конце концов, люди должны помогать друг другу.
Я отстранённо подумал, что за время моего пребывания в США мне не так часто встречались люди, которые хотя бы в теории полагали, что другим — ближним — нужно помогать.
Джино оказался замечательным человеком — вначале он всё рассказывал мне о том, как любит еврейскую кухню, что ради неё ездит через полгорода, и что это того стоит; затем о том, какой Моше великолепный повар, потом что-то ещё — и говорил всё это только затем, чтобы дать мне возможность наесться. Или, точнее, утолить первый животный голод. Я бы мог съесть всё, что найдётся в этом ресторане, но, по крайней мере, теперь желудок не терзала острая боль, а я ощутил невероятный прилив сил и почувствовал себя вновь человеком, а не жертвой. Мне нравилось слушать его, улыбаться, когда итальянский акцент становился особенно заметным, и чувствовать всё большее расположение к этому приятному, простодушному толстяку.
Я потянулся за тарелкой с мелко нарубленными овощами.
— No! — Джино перехватил мой локоть и подтолкнул ко мне свою порцию. — Возьми эту. Ту лучше не трогать.
— Почему? — спросил я, подозрительно рассматривая овощи. Выглядели они вполне обычно, как и полагается огурцам, помидорам и перцу, нарезанным кубиками.
Вителли поднял пустую солонку.
— Они немного, хм, пересолены, — ухмыльнулся он.
Я не удержался от широкой улыбки: конечно, ни в одном ресторане вы не встретите внезапно заканчивающуюся соль или перец.
Расспрашивать Вителли тоже умел. Хотя не буду врать, что стойко отмалчивался: я не скрытен по природе, а в тот момент любое участие расценивалось мной как высшая благодетель. Может, я и был излишне доверчив, но я пострадал из-за этой своей черты уже достаточно, чтобы навредить себе ещё больше. Джино мне казался стареющим бизнесменом, которого недавно осчастливила внуком единственная дочь, или же наоборот, одиноким дельцом, который за жизнь так и не создал своей семьи, и сейчас расслаблялся в любимом ресторане, а я просто попал под хорошее настроение.
— И как тебя занесло в Нью-Йорк, парень?
Я уже рассказал, как прилетел в Чикаго — Джино слушал внимательно, не перебивая — и что нашёл себе сразу две работы.
— Ты точно счастливчик! — сказал он.
Я пожал плечами и неопределённо улыбнулся.
— Не понравилось в Чикаго? — подмигнул Вителли.
— Как вам сказать… — я замялся. — До какого-то момента очень нравилось. По крайней мере, — я усмехнулся, — лучше, чем когда в Нью-Йорке воруют все деньги, и приходится днями напролёт ходить по чужому городу, не зная, к кому обратиться за помощью.
— Так тебя ограбили!
Я кивнул.
— Занесло в Бронкс. Парней оказалось четверо. Пока я пытался дать отпор, один из них удрал с моими вещами.
— А ты?
— А мне повезло, — мрачно ответил я. — На соседней улице завыли полицейские сирены, они отвлеклись, и я убежал. Дальше ничего интересного, мистер Вителли. Я позвонил знакомым, но они… отказали мне в помощи. После этого я растерялся. Когда я переступал порог этого ресторана… Снаружи ресторан казался таким тёплым, — я вдруг понял, что несу, и мгновенно замолчал, чувствуя, как предательская краска расползается по лицу. Это был бы хороший момент, чтобы поблагодарить Джино, но я почему-то замешкался.
— Тебе не повезло, — хмыкнул Вителли, откидываясь на спинку стула. Я невольно залюбовался его уверенной позой, руками, уютно сложенными на животе, и дорогим костюмом, так удачно сидящим на его тучной фигуре. Вителли казался мне воплощением успешного и притом добродушного человека. — Чтобы увидеть Нью-Йорк, нужны деньги.
— Не хочу я никакого Нью-Йорка, — слабо отмахнулся я. — Лучше домой, первым же рейсом.
— Впервые вижу человека, прилетевшего в Нью-Йорк и не влюбившегося в него с первого взгляда! — Джино покачал головой. — Почему бы тебе не обратиться в посольство, бамбино? Они сообщат твоей семье…
Я замотал головой.
— Не хочу их волновать, — ответил я. — Ни за что. Я справлюсь, мистер Вителли.
Джино бросил на меня долгий взгляд, но в прищуренных щёлочках глаз я не смог уловить их выражения.
— Твои родители, должно быть, гордятся тобой, Олег.
— Это американское выражение, — сказал я. — У нас говорят «любят».
Вителли смотрел на меня в этот раз дольше. Пришлось сделать вид, что допиваю остатки чая в своей уже давно пустой чашке. Нет, в самом деле, я же не предмет какой и не удачное приобретение, чтобы мной гордиться. Неужели меня любили бы меньше, если я был другим?
— Есть, где остановиться на ночь?
Голос Джино вернул меня к делам насущным. Я помотал головой: сказать словами почему-то не получалось. Вителли прищурился, побарабанил пальцами по столу, и наконец кивнул.
— У меня есть знакомый, сдаёт комнаты. Я могу поручиться за тебя, он даст крышу над головой. Начнёшь работать, отдашь долг.
Я не поверил своим ушам. Мысль о том, что эту ночь я проведу в человеческой постели, в теплоте и уюте, показалась мне настолько трепетной, что я тотчас запретил себе об этом думать: не спугнуть бы.
— Мистер Вителли… я был бы вам очень благодарен… я…
— Потом, всё потом, — отмахнулся от меня Джино. — Устроишься, придёшь в себя, и поблагодаришь. А теперь, думаю, пора отсюда двигать, — он подмигнул мне и ухмыльнулся. — Тебе не мешает хорошенько выспаться.
После неожиданного ужина, щедро преподнесенного мне судьбой в лице Вителли, у меня и в самом деле оставалось только одно желание: лечь и уснуть мёртвым сном. А потом… а потом посмотрим, кто кого.
Джино расплатился за наш обед, оставив щедрые чаевые, и мы вышли из ресторана. На улице было совсем темно, уже горели мертвенным неоновым светом рекламные вывески, и люди торопились домой. Я мгновенно ощутил пробирающий холод, оказавшись на улице после тёплого помещения, и это не укрылось от внимательного взгляда Джино.
— Здесь недалеко, — сказал он, — сейчас свернём в проулок, выйдем на соседнюю улицу. Оставил своего малыша на стоянке. Додж, — пояснил Джино, перехватив мой вопросительный взгляд, усмехнулся и похлопал меня по плечу. — Много места занимает, не припаркуешь у ресторана. Не нервничай, сынок, здесь короткий путь. До Чайнатауна домчимся с ветерком!
Я благодарно посмотрел на него и промолчал, послушно ступая шаг в шаг. Признаться, несколько странно доверять человеку, которого видишь первый раз в жизни, но в тот момент у меня не оставалось ни выбора, ни желания выбирать, как у щенка, послушно поспевающего за хозяином.
Я уже совершенно уверил себя в том, что мистер Вителли — просто добрый подарок судьбы, и не прекращал улыбаться своим мыслям, когда почувствовал взгляд. Неприятный, чужой взгляд в затылок. Пройдя ещё несколько шагов, я не выдержал и обернулся.
Джино остановился, посмотрел на меня, а затем — на трёх парней, приближавшихся к нам.
Они не были похожи на обычных грабителей. Глядя на каменные рожи, неотрывные, пристальные взгляды, и напряжённые, не подрагивавшие в такт шагам руки, я понял — это за мной. Одного из них я даже узнал: Рокко, тот самый, который вместе с напарниками загнал меня в кубинский район в Чикаго. В его глазах читалась такая ненависть, что я понял: это конец, живым я от них не уйду. В Нью-Йорке не было ни Маркуса, ни Венустиано.
— Твои знакомые, сынок?
Люди Спрута! Но как? Как? Выходит, за мной следили! Видели, как я слоняюсь по улицам, как захожу в еврейский ресторан, разговариваю с Вителли. Дьявол!..
— Уходите отсюда, мистер Вителли, — заговорил я быстро и тихо, не отрывая глаз от приближавшихся к нам парней. — Пожалуйста, уходите.
Они остановились прямо перед нами, в нескольких шагах. Я лихорадочно соображал. Мы находились в глухом переулке между двумя оживлёнными, шумными улицами — парни хорошо подгадали момент. Но теперь за моей спиной стоял Джино, который не заслужил подобного приключения, и я не мог, не хотел рисковать его здоровьем, или — что вполне вероятно — жизнью.
— В чём дело, молодые люди? — вежливо спросил Вителли.
— Заткнись, старый кретин! — окрысился невысокий шатен справа.
— Ты идешь с нами, — глядя мне в глаза, произнес тот, который стоял в центре. Это был не то метис, не то азиат с крепкой фигурой и жёстким, уверенным взглядом. Лицо портила, пожалуй, только искривленная линия рта — словно его губы навсегда застыли в презрительной гримасе. Я сразу понял, что он среди них лидер, и шумно вздохнул, подбирая слова.
— Хорошо, — сказал я. — Только дайте ему уйти.
Азиат бросил ленивый взгляд на Джино.
— Попутчик?
— Да, — ответил я. — Только что познакомились.
— Ублюдок зашёл в ресторан, заказал чай, — подал голос Рокко, сверля меня яростным взглядом. — Старик первый обратился к нему, и он пересел к толстяку за стол. Похоже, что попутчик, Сет.
Азиат вновь посмотрел на Джино.
— Хорошо, — медленно проронил он. — Пусть валит отсюда.
— Пошёл вон, — процедил сквозь зубы Рокко, обращаясь к Вителли.
— Полагаю, мы друг друга… — вновь начал Джино.
Шатен, не двигаясь с места, ударил его ногой в живот. Вителли согнулся пополам, чудом удержавшись на ногах, не падая только потому, что его откинуло к стене дома.
— Не трогай его, сволочь! — крикнул я, бросаясь наперерез уроду, занесшему ногу для второго удара.
Я нанес ему точно такой же удар — страшный удар в живот, куда сильнее, чем пришлось испытать Джино, и определённо точнее. Он не удержался от крика, скрючиваясь у моих ног. В тот же миг мне на шею набросили удавку, и я вцепился в неё двумя руками, откинувшись назад, на грудь к напавшему.
— Будешь рыпаться, — прошипел мне на ухо Рокко, — Сет всадит старику пулю в жирное брюхо.
Я с трудом сконцентрировал взгляд на Джино: он уже оправился от удара и теперь, прихрамывая и держась за живот, отходил подальше от нас. Его никто не задерживал, и у меня немного отлегло от сердца.
— Что Спрут нашёл в тебе, русский? — презрительное лицо Сета закачалось перед глазами, я захрипел, пытаясь выдавить из себя хоть слово. Он достал плоский серебристый пистолет и приставил дуло к моему виску. — Отто сообщает Спруту, тот сразу звонит мне… Я бросаю все дела, мчусь сюда — ради вот этого? Если бы Спрут не описал тебя так подробно, я бы подумал, что ошибся. Осторожнее, Рокко! — прикрикнул на напарника Сет. — Спрут хочет его живым.
— Из-за грёбаного урода, — сдавленно прошипел Рокко мне на ухо, — Спрут застрелил Виста. Вист не выполнил приказ, и Спрут разозлился. Из-за него, — удавка вонзилась мне в ладони, — Вист теперь мёртв!
Мои мысли вертелись с бешеной скоростью. Что там сказал Сет? Отто сообщает Спруту? Нью-Йорк… Но ведь это Сандерсон дал мне адреса информаторов, чтобы я смог… чтобы я…
Догадка вспыхнула в мозгу так ярко, что я едва не задохнулся от обиды и понимания. Теперь всё вставало на свои места. Конечно же, я не мог убить Спрута, и старый ублюдок это знал! Он просто тянул время, выясняя отношения с бритоголовым мерзавцем — а затем попросту сдал меня! Вот откуда было удивление на лице Отто Ленца! Ленц вовсе не был информатором Сандерсона, он работал на Спрута!
— Не… трогайте старика… — прохрипел я, думая теперь только о Джино. Со мной могло случиться что угодно, но невинные люди не должны страдать из-за меня. Вителли не должен здесь находиться, во всём виноват я! — Отпустите… его…
Сет широко ухмыльнулся. Ухмылка так и застыла на его губах, когда раздался глухой хлопок, и в лицо ему брызнула тёмная, густая кровь. Удавка, сжимавшая мне горло, ослабла. Раздался ещё один хлопок, и Сет резко обернулся. Рокко за моей спиной грузно повалился на асфальт, а я тотчас рванулся в сторону. Ещё один выстрел заставил Сета вскрикнуть и согнуться пополам. Между пальцев, с силой впившихся в простреленное бедро, сочилась кровь. Я вжался в стену, расширившимися глазами глядя на Джино Вителли.
— Пушку на землю.
Я посмотрел на Рокко с дыркой во лбу — точно между закатившихся глаз — на шатена, корчащегося, хрипящего от боли, ещё живого — на спокойного Вителли, чья рука сжимала пистолет так же уверенно, как совсем недавно держала вилку. Мир снова переворачивался с ног на голову.
— Сукин ты сын! — Сет поднял искажённое болью лицо, мельком глянув на своих напарников. Сложно сказать, кто из нас больше испугался, но он точно не рассчитывал на подобный поворот событий. — Что за…
— Пушку на землю, — повторил Джино.
Я вздрогнул: это был не тот человек, с которым я познакомился в ресторане. Во мне нарастала паника. Меня трясло. Я не мог спокойно смотреть, как стреляют в живого человека, как убивают на моих глазах. Я боец, но не убийца. Если вы думаете, что это страшно только в первый раз, вы ошибаетесь.
Я не знал, что думать. Кто он? Кто этот мистер Вителли? Ещё один враг? Сколько можно погружаться в это проклятое болото? Неужели я ещё не достиг дна, неужели можно уйти ещё глубже?!
— Кто ты? — озвучил мои мысли Сет, и я увидел, как напрягается его рука с зажатым в ней пистолетом.
— Парень, — покачал головой Джино. — Я успею раньше.
Похоже, Сета всё-таки пробрало. Перед ним стоял не толстый старик, а опытный и опасный убийца. И Сет сделал правильный выбор. Я бы тоже так поступил, учитывая лёгкость, с которой мистер Вителли всадил Рокко пулю в лоб.
Сет молча отбросил пистолет. С трудом выпрямившись, но не отрывая руки от бедра, он метнул в меня быстрый взгляд, точно проверяя, на месте ли я, затем снова посмотрел на хозяина положения. Помню, в тот момент я успел подумать, что совсем неудивительно, как я не разглядел под пиджаком тучного мистера Вителли ни кобуры, ни оружия.
— Вас послал Спрут, — спокойно уточнил Джино. Сет быстро кивнул, не сводя с него глаз. Губы его кривились, но ничем больше он не выдавал испытываемую боль. — Здесь чужая территория, но разумеется, ни ты, ни твои приятели об этом не знали. Просто кивни, сынок. Ва бене, — ровно, не повышая голоса, одобрил Вителли. — Я тебя не трону. Пойдёшь к Спруту, передашь ему, что здесь произошло. Меня зовут Вителли. Он поймёт.
Я чувствовал, как по моей щеке стекает кровь Рокко — но даже не поднял руку, чтобы вытереть её. Я смотрел на Сета: его лицо исказилось после этих слов. Всё-таки он понял из этого монолога больше, чем я. Я был точно слепой в царстве зрячих: они знали правила своей игры, и только сила решала, кто из них окажется прав. Я же бил вслепую, не разбираясь, не надеясь уже что-либо понять.
— Это всё, — закончил Вителли, по-прежнему держа Сета под прицелом. Я на всякий случай тоже не шевелился. — Теперь можешь идти.
Сет бросил неуверенный взгляд на своего напарника. Должно быть, Джино выстрелил не глядя: парню раздробило нижнюю челюсть и половину лица. Зрелище было не для слабонервных. Кричать он не мог, хотя наверняка испытывал ужасную, адскую боль, и лишь слабо корчился, издавая странные не то булькающие, не то хрипящие звуки. Ему просто не повезло выжить после такого ранения.
— За него не беспокойся, — сказал Вителли. — Я позабочусь.
Сет попятился, коротко глянул на меня и, развернувшись, заковылял прочь, сильно припадая на раненую ногу. Я проводил его почти сожалеющим взглядом и снова посмотрел на Джино, не спеша отрываться от спасительной стенки.
Вителли несколько секунд рассматривал раненого шатена. Затем поднял пистолет.
Я отвернулся.
— Упокой Господи их души, — пробормотал Джино, пряча оружие в кобуру под мышкой.
Наконец мы встретились взглядами. Почему-то в тот же момент на меня очень некстати напала икота. Вителли шагнул в мою сторону, и я инстинктивно сжался, отводя взгляд. В моём представлении Джино оставался добрым стариком, который помог незнакомому человеку; он просто не мог оказаться убийцей, а я не мог воспринимать его как врага.
— Олег.
У него всё-таки был очень успокаивающий голос и мягкий, мелодичный акцент. Правда, ударение в моем имени оказалось почему-то на первый слог, но я не обратил на это внимания, борясь с икотой. Выглядел я, подозреваю, довольно жалко, потому что Джино попросту протянул руку, взял меня за плечо и сильно встряхнул — так, что я клацнул зубами.
— Идём, — велел он, убедившись, что я смотрю на него.
Я сдавленно икнул.
— Послушай, парень, у меня нет времени на уговоры. Или ты идёшь со мной, или тебя уговорит вот он, — Джино дёрнул плечом, под которым была пристёгнута кобура. — Ты уверен, что на одной ноге тебе будет удобнее следовать за мной? Всё-таки я бы советовал тебе воспользоваться здравым смыслом и обеими ногами.
Я торопливо закивал, не в силах издать какой-либо членораздельный звук. Зато, как ни странно, проклятая икота тут же прошла. Джино протянул мне платок.
— Хорошо. Вытри лицо и иди вперёд.
Осторожно переступив через труп Рокко, я нетвёрдым шагом пошёл дальше по проулку навстречу главной улице, полной жизни и огней. Вителли шёл следом. Я слышал, как он позвонил кому-то. Он говорил на итальянском, быстро и тихо, и я понял, что с этого момента окончательно теряю контроль над ситуацией.
Я совсем не собирался убегать. Знаете, мне к тому моменту до смерти надоело бегать. Я был даже рад, что теперь влип уже бесповоротно. По крайней мере, очень скоро всё прояснится.
Наконец мы дошли до многоярусной стоянки и вошли внутрь. У большого, тяжёлого джипа Джино остановился, отпер дверь, и едва ли не впихнул меня на переднее сидение. Ремень я так и не пристегнул: конец с карабином выскользнул из дрожащих пальцев, и я оставил жалкие попытки справиться с собственными руками.
Заняв водительское место, Вителли завёл мотор, перегнулся через мои колени, и выудил из бардачка плоскую фляжку.
— Глотни, парень, — велел Джино, почти насильно всовывая её мне в руки. — Здесь коньяк. Поможет снять шок.
Вкуса я почти не ощутил, только почувствовал, как коньяк обжигает желудок. Джино вырулил на улицу, одновременно набирая номер на телефоне. Разговаривал он снова на итальянском.
Мы кружили по городу с полчаса. Иногда я украдкой смотрел на Вителли и видел его крупные, белые руки, уверенно сжимающие руль. Машина плавно скользила вдоль тротуаров; я не знал, куда мы едем, где находимся, и сколько мне ещё осталось жить. Дно, с которого я так стремительно старался выбраться, внезапно оказалось намного ближе: улыбка фортуны превратилась в торжествующий оскал.
Наконец джип свернул в малоприметный тупик. Вителли заглушил мотор и выключил фары.
— Вы меня убьёте, мистер Вителли?
Джино не стал включать свет в салоне: в густой чернильной тьме я не видел выражения его лица, но слышал, как скрипнуло сиденье, когда он чуть развернулся ко мне.
— Я должен был убить тебя ещё в переулке, — спокойно проговорил Вителли, — но я слишком стар, чтобы не позволять себе думать. Тобой интересуется Спрут, а я, так уж получилось, знаю о нём чуть больше, чем ты. Ты влип в крупные неприятности, Олег. Сейчас для тебя безопаснее оставаться рядом со мной. Видишь ли, сынок, люди, на которых я работаю, не верят в совпадения. И они очень не любят, когда отпускают свидетелей.
— Не понимаю, — признался я, растирая лоб пальцами. От коньяка голова стала тяжёлой, в ушах временами звенело.
Вителли шумно вздохнул, словно борясь с одышкой, и терпеливо пояснил:
— Слишком много совпадений, сынок. Мои хозяева непременно скажут: Джино, незнакомый парень привлекает твоё внимание в ресторане, видит, как ты убираешь двух болванов с пушками, рыдает у тебя на плече, и ты, старый, добрый толстяк Джино, отпускаешь его на все четыре стороны! Не выяснив, а не было ли это совпадение неслучайным? Они будут правы, сынок, даже если не ты, а я сам пригласил тебя. Отпустить тебя я не могу, — Вителли ослабил галстук, — убивать тоже не стану. Но прежде, чем я отвезу тебя в надёжное место, ты мне расскажешь всё, с самого начала. Ты понимаешь меня, Олег?
Я кивнул и слабо, вымученно выдохнул. Я уже понял, кем был Вителли, и не собирался делать глупостей. В любом случае моя жизнь зависела от того, поверит ли мне Джино.
— Конечно, мистер Вителли, — сказал я. — Я расскажу.
— Хорошо, — подбодрил он меня. — Начни со Спрута. Как ты с ним связался?
…Когда я закончил рассказывать, Джино курил третью сигарету, выдыхая дым в приоткрытое окно. Больше мне нечего было добавить: я выложил всё, от прилёта в Чикаго до сегодняшнего дня. Неожиданная трель звонка заставила Вителли закашляться. Выругавшись, он вышвырнул сигарету и потянулся за мобильным.
— Pronto.
Джип приглушенно заурчал мощным мотором и плавно сдал назад, выезжая из тупика.
— Слушай меня внимательно, бамбино, — заговорил Вителли, глядя в зеркало заднего вида. Мы как раз пересекали широкую улицу с яркими фонариками и вывесками многочисленных кафе, где движение, несмотря на поздний час, всё ещё было плотным. Мне стало немного легче: он снова называл меня так, как в ресторане. — Тебе придётся переждать какое-то время. Босс велел привезти тебя в надёжное место, там ты будешь находиться под присмотром, и Спрут до тебя не доберётся. Уютное местечко, — ободряюще улыбнулся Вителли, — в Маленькой Италии. Выспишься, отдохнёшь. Я заеду завтра, если получится.
Дальше ехали молча. Я устал до такого предела, что почти не верил происходящему. Не боялся я и смерти. Там не могло быть хуже. Жаль уходить из этого мира так рано, не оставив в нём после себя ничего ценного, но если этого не избежать…
У меня не осталось никаких последних желаний. Я только боялся, что сейчас отключусь прямо в машине Вителли: за прошедшие дни организм исчерпал себя до дна, больше ресурсов у него не осталось. В конце концов я уткнулся лбом в стекло, закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока джип не сбросил скорость, а затем и вовсе остановился.
Джино выключил мотор, и тогда я открыл глаза.
— Выходи.
Там, снаружи, было холодно и темно. Как странно устроен человек — он начинает волноваться, только когда ему грозит немедленная опасность, и вспоминает об обыденных потребностях сразу же, как только внешняя опасность исчезает. Это как взрыв атомной бомбы, которого боятся, и как радиация, которой не замечают.
Я вышел из машины. Ничего особенного я не заметил — аккуратные улочки, магазины, кафе. Мы остановились недалеко от небольшого ресторана, за углом. Нас уже ждали двое крепких парней в тёмных костюмах. Вителли перебросился с ними несколькими фразами, затем знаком велел следовать за ними. Мы обогнули ресторан, свернули в едва заметный проулок, который, как оказалось, вёл в небольшой внутренний дворик — аккуратный, ухоженный, с чистыми мусорными баками — наверняка чёрный ход с ресторана на улицу. Здесь конвоиры остановились, а Джино подошёл к одной из двух ведущих во двор дверей, открыл её и кивнул мне. Я молча зашёл внутрь, в пустой узкий коридор, откуда вела только одна лестница — наверх.
Вителли поднялся первым, я — за ним. На втором этаже, где царила такая же тишина и пустота, как и на первом, было три двери. Джино достал ключи, открыл центральную и вошёл внутрь. Я последовал за ним, итальянец захлопнул дверь,
— Располагайся, — сказал Джино, включая свет. — Приведи себя в порядок. На улицу не выходи. Я зайду позже.
Я осмотрелся. Это была скромно обставленная однокомнатная квартирка, в которой прихожая служила одновременно и гостиной, и спальней. В ней имелась ещё крошечная кухня и ванная комната, и при мысли о горячем душе у меня радостно ёкнуло сердце. Даже кровать, нормальная человеческая кровать, а не груда листьев на ледяной земле, не вызвала во мне большего восторга. Я вспомнил сакраментальную фразу о том, как мало человеку надо для счастья.
— Спасибо, мистер Вителли, — произнес я, улыбнувшись на этот раз вполне искренне. По-прежнему слабо, но совершенно искренне.
— Спокойной ночи.
Дверь за ним захлопнулась, но звука проворачиваемых в замке ключей я не услышал. Я бы оценил вежливость со стороны Вителли, если бы не так сильно устал. Я никуда не хотел бежать.
Шагнув в ванную, я включил горячую воду, подставил ладони под струю и несколько секунд стоял, блаженно улыбаясь, впитывая в себя драгоценное тепло. Потом я очнулся и принялся остервенело сдирать с себя одежду, всей кожей ощущая на себе вонь улицы. Из кармана выпал разряженный мобильный — я раздражённо отшвырнул его ногой, торопясь оказаться под тёплым душем. В какой-то момент я поднял голову и увидел своё отражение в зеркале.
Сложно сказать, какая мысль пришла первой. Наверное, всё-таки та, что человек, которого я вижу, мне незнаком. В день, когда я прилетел в Чикаго и разглядывал себя в прихожей нашей с Хорхе квартиры, я себя вполне узнавал. Слишком домашний, как выразился Салливан, и вполне уверенный в себе. Со мной ничего не могло случиться. У меня был дом, семья, самоуважение, друзья. С меня хватало «приключения» с чернокожим бомжом и баскетбола с латиносами. С тех пор прошло всего три месяца — и целая вечность.
Я изменился так, как никогда не изменился бы дома. Моё тело было покрыто синяками, ссадинами, кровоподтеками, на левой руке всё ещё виднелся глубокий тёмно-красный шрам от пули — подарок покойного Рокко в кубинском районе. Болели почки — не от ударов; скорее всего, память о двух проведенных на холодной земле ночах. Но больше всего изменилось лицо. На нём поселилось незнакомое отстранённое выражение: губы плотно сжаты, а в волчьем взгляде лихорадочно горящих глаз недоверие и глухая решимость.
Впрочем, не это поразило меня. Просто внешние перемены заставили заглянуть глубже. Я изменился куда сильнее, чем могло отразить простое зеркало. Я перестал замечать то, что так поражало меня, когда я только прилетел в Америку. Меня уже не оглушали картины жестокости, насилия, не изумляли проявления равнодушия по отношению к себе подобным, не раздражали давящие небоскребы и вывески реклам, от которых рябило в глазах и не было спасения. Я ещё не ассимилировался, но уже привык.
В тот момент я пообещал себе: что бы ни произошло и сколько бы ни осталось мне жить — я не изменюсь. Я не изменюсь, не сломаюсь, не поддамся.
— Меня зовут Олег Грозный, — сказал я своему отражению.
Отражение улыбнулось. По крайней мере, улыбка оставалась прежней — и кое-что ещё. Я по-прежнему не боялся встретиться со своим противником, кем бы он не оказался на этот раз. Бояться следовало как раз того, что я могу с ним сделать — после всего, со мной произошедшего, я за себя уже не ручался.