Глава 3.
Все мне позволительно, но не все полезно; все мне позволительно, но ничто не должно обладать мною. (1 Кор. 6:12).
— Рresto, Олег! Presto! Папа в бешенстве, грузовик не разгружен!
Я молча отставил швабру в угол, сорвал фартук, и выбежал вслед за Примо. На кухне, как всегда, царила полуденная суета. Ресторан открывался днём, но самый ад начинался вечером, когда посетителей становилось больше.
Мы спустились во внутренний двор, пересекли его и вышли на улицу. Грузовик с продуктами стоял перед въездом, рядом маялся хмурый водитель в мятой кепи. Нам оставалось принять товар и разгрузить машину. Пока Примо подозрительно изучал накладные, я подхватил один из ящиков и двинулся в обратную сторону. Холодильные склады находились за кухней, и я успел сделать четыре ходки, когда работа встала.
— Какого дьявола? — Зловредный итальянец не поленился проверить содержимое ящиков, и теперь размахивал бумагами перед носом у водителя. — Не подпишу!
Кажется, чего-то не хватало. Я не слушал, моим делом было таскать груз.
— No problemо, — согласился водитель, прижимая ящик огрубелой ладонью. — Не пишешь, не грузишь. Парень, ставь ящик на место.
Я вопросительно поглядел на Примо, убедительно изображавшего человека, готового лопнуть от злости.
— Нет, грузи! — не сводя с водителя пылающего взгляда, процедил он. — Олег, бери чертов ящик!
Водитель пожал плечами, но руку так и не убрал. Пока оба спорщика мерялись взглядами, я привалился к боку фуры, гадая, сколько ещё грузовиков придётся разгрузить, сколько споров выдержать, и сколько пройдёт отравленных бессонницей ночей, пока что-то изменится.
Я работал в ресторане уже четыре дня. Наутро после памятной кошмарной ночи — остаток которой, впрочем, я проспал мёртвым сном — меня бесцеремонно растолкал высокий худощавый парень в светлой рубашке и брюках и, не дожидаясь, пока я окончательно соображу, где нахожусь и почему, принялся знакомиться.
— Святая Мадонна, сколько можно спать?! — возмутился он. — Вставай, пока Папа не начал сердиться!
Остатки сна окончательно испарились. Я смотрел на него, он, бесцеремонно и с интересом, как на редкий экспонат — на меня.
— Привет, — ухмыльнулся незнакомец, — горазд же ты спать! Presto, день на дворе, приличные люди давно уже за работой! Тебя, спящая принцесса, как зовут?
— Олег, — ответил я, поднимаясь на ноги.
— Примо Манетта.
Я пожал его руку, и тут же невольно опустил взгляд, почувствовав непривычную пустоту. На правой руке у Манетты не хватало двух пальцев, но хватка была — здоровый позавидует! Парень оказался подвижный, как молния, трещал почти без умолку, и был не прочь поболтать, но, по его словам, осталось совсем немного времени, прежде чем Папа начнёт сердиться.
— Папа? — уточнил я. — Чей?
— Увидишь, — пообещал Манетта. — Сперва надо тебя привести в приличный вид.
Примо принёс мне комплект чистой одежды — светлую рубашку, джинсы и кроссовки — и велел одеваться быстрее, пока он ещё ждет.
— Волосы собери, — ухмыльнулся мой визави, протягивая светлую резинку. — В таком виде тебя дальше порога не пустят.
Я быстро привёл себя в порядок. Манетта окинул меня удовлетворённым взглядом и знаком велел следовать за собой. Я осторожно поинтересовался, не запрещено ли мне покидать комнату, на что парень, уперев руки в бока и сделав очень удивлённое лицо — сама невинность — разразился долгой запутанной тирадой. Мол, русские горазды спать, и много о себе думают, если решили, что с ними будут сидеть дни напролёт.
— Будешь приносить пользу, piccolo!
И я её приносил. По крайней мере, очень старался. В готовке я разбираюсь так же, как в бальных танцах, но меня и не подпускали к ней близко. Я наполнял солонки, протирал столы и стулья вместе с официантами, подметал и мыл пол, выносил мусор, в общем, был на подхвате. Ощущения оказались новыми. Грязной работой я раньше не занимался, и, насколько помню, не собирался, когда прилетел в Чикаго. Признаюсь, наступать на горло своей гордыне становится гораздо легче после двух ночей под открытым небом и нависшей угрозы жестокой смерти. Я чувствовал, что за мной следят, изучают, но относятся вполне мирно, даже дружелюбно. Я ни в чем не пытался разобраться и ничего не требовал. Я просто наслаждался ощущением безопасности. Я больше не умирал с голоду, находился в тепле и мог спать спокойно. Какое-то время, по крайней мере.
«Папа» Дидимо Палермо, как почти весь работающий здесь персонал, был итальянцем. Вот только в отличие от живых и проворных помощников, сеньор Палермо оказался древним, как мир, высохшим стариком с ястребиным профилем и крайне раздражительным характером. Я спросил у Примо, сколько же ему лет, и оказалось, что девяносто два. Старик по праву считался самым старым членом семейного дела. Очень скоро, буквально в первые минуты своей «работы» в ресторане, я научился избегать контакта с ним так же, как все остальные. Нарваться на плохое настроение — а в хорошем старик никогда и не пребывал — шеф-повара никому не улыбалось. Кроме того, Палермо сильно хромал, и не расставался с длинной ореховой тростью, которой довольно часто пользовался в воспитательных целях.
Мистер Вителли, как и обещал, часто появлялся в ресторане, и я старался не упускать возможности поговорить с ним. Мою судьбу мы не обсуждали — Джино ясно дал понять, что скажет сам, как только придёт время. Мы говорили на отвлечённые темы, и с каждым разом общение становилось всё более раскованным.
Иногда с ним появлялся незнакомый молодой человек, который постоянно сверлил меня мрачным взглядом, но он никогда не садился с нами за стол, дожидаясь Вителли на улице.
В целом в ресторане мне нравилось. Ребята попались хорошие, официанты относились ко мне с пониманием, я мог позволить себе пошутить и посмеяться, и чувствовал себя почти как в большой, дружной семье. Конечно, я никогда не смог бы забыть обстоятельств, при которых попал сюда, и прекрасно понимал, что картина этой дружной семьи, если вывернуть её наизнанку, обернётся ночным кошмаром. Планка моих требований к людям давно упала ниже критической отметки, и я абсолютно спокойно воспринимал всё так, как есть. Мне нравилось быть с ними, и даже странные придирки сеньора Палермо перестали выводить из себя. Старик, казалось, не спускал с меня глаз, и не проходило и часа, как он обо мне вспоминал, нагружая новым заданием или просто одёргивая по любому поводу.
Со мной начали здороваться. Мне улыбались, я улыбался в ответ, и мне казалось, что я понравился коллективу. Я успел даже выучить несколько итальянских слов. В частности, узнал, что когда слышишь «даго», надо бить в морду, а на «гумба» можно и улыбнуться, ведь это значит, что меня принимают за клёвого парня.
Я продолжал разгружать машину, как всегда, быстро, не теряя ни минуты, и думал о мистере Вителли. Я должен был относиться к нему хуже после того, что увидел, но не мог. Я не знаю, как это назвать, но это тот случай, когда между совершенно разными людьми завязывается вдруг дружба. В тот момент мне оказалось сложно определить, что нашёл во мне мистер Вителли, но для меня он стал в те дни, пожалуй, всем. И я, как не старался этому противиться, находил всё большее удовольствие в общении с ним. Джино был стар, опытен, и знал жизнь куда лучше, чем я. Я был молод, начитан, бескомпромиссен, и поэтому нам всегда находилось, о чем поспорить. Я пытался растолковать Джино то, как должно быть, а он объяснял мне, как получается в жизни. Обычно последнее слово оставалось за мной — я был заядлым спорщиком, а Джино вздыхал и выдавал неизменную фразу: «Ты прав, бамбино, но если не изменишься, долго не протянешь».
Как-то Примо заикнулся, чтобы я поменьше спорил со стариком — сердце, сказал Манетта, у него не железное, и в последнее время барахлит всё чаще. С тех пор я начал относиться к Вителли с ещё большим вниманием, и даже соглашался с ним чаще — просто чтобы не волновать лишний раз. Я очень внимательно отношусь к людям с физическими слабостями, особенно после инсульта, перенесенного моим отцом, и инфаркта, от которого умер мой дед. Я переживаю за близких мне людей, и к замечанию Примо отнёсся наверняка с большим вниманием, чем он на то рассчитывал.
— Последняя? — деловито поинтересовался Примо, заглядывая на склад. — Отлично. Идём на кухню.
Остаток вечера прошел спокойно. То есть, в привычном хаосе и спешке, но без неприятных инцидентов. Даже Папа не каркал на своих поваров и, как ни странно, почти не придирался ко мне. Имела место занятная ситуация, когда в зале оставались последние клиенты, и мы с Примо расслабились за столом в кухне. Повара и сам сеньор Палермо тоже отдыхали, ожидая времени закрытия, когда в зал ворвался незнакомый мне мужчина и что-то коротко бросил Папе на итальянском. Старик ответил резко, и мужчина тотчас скрылся вновь. Через минуту, однако, мимо кухни стремительно прошли несколько вооружённых автоматами людей. Старик Палермо, до того расслабленно сидевший в своем кресле у двери в зал, выпрямился, свирепо сверкнув глазами. Тёмная трость преградила путь, а сам Папа, бросив быстрый взгляд в зал, шипящим от злости голосом осадил мужчин:
— Через чёрный ход, болваны!
Примо широко ухмыльнулся, глядя на поспешно ретировавшихся через заднюю дверь парней, и затем подмигнул мне.
— Ребятки поехали порядок наводить, — улыбчиво пояснил он. — В Чайнатауне беспредел.
Я кисло улыбнулся в ответ, тотчас поймав на себе пристальный взгляд Папы. Дождавшись, пока старик не переключит своё внимание на одного из поваров, уронившего на пол нож, я наклонился к Примо и тихо заметил:
— Он на мне дырку прожжёт.
Примо прыснул и тотчас посерьёзнел.
— Нет. Всё-таки за тебя сам Топор поручился. Папа просто присматривает.
— Топор? — не понял я.
— Мистер Вителли, — охотно пояснил Примо.
Я вздохнул.
— Не переживай, — убедившись, что Палермо вышел из кухни, ободряюще похлопал меня по плечу Примо. — Папа отлично разбирается в людях. Я сам слышал, как Папа говорил с Джино. Сказал, либо ты сумел обхитрить его, либо ты и в самом деле не лжёшь.
— Это как же он определил? — заинтересовался я.
— Спроси у него, — посоветовал Примо. Мы глянули друг на друга и рассмеялись.
На самом деле, я уже не ощущал всё происходящее как реальную жизнь. Смерть грозила слишком часто: я перестал воспринимать её всерьёз. Зато, похоже, я понял, почему так часто придирался ко мне сеньор Палермо. Он следил за моей реакцией на тот или иной вопрос, за моим поведением и общением с итальянцами, выстраивал гипотезы касательно меня и тотчас их разбивал. Мне нечего было скрывать, и такой хитрый старик, как Палермо, наверняка догадался об этом сразу.
— Русский! — гаркнул за моей спиной Папа Дидимо.
Мы с Примо подскочили одновременно. Я — от неожиданности, он — за компанию.
— Вителли пришёл, — буркнул Палермо, явно довольный произведенным эффектом.
Я тихо ругнулся, на что Примо ответил широкой ухмылкой — видимо, смысл оказался понятен без перевода — и вышел из кухни. Это был уже всем известный ритуал — весь день использовать безотказного русского, чтобы вечером оставлять его в покое, когда в ресторане появлялся мистер Вителли.
В зале сидела только одна молодая пара, тихо перешёптывающаяся о чем-то в углу: через час мы закрывались.
Джино сидел за своим столиком рядом с кухней, и увидел меня сразу, как только я появился из-за дверей. Он улыбнулся мне, но я сразу отметил тёмные тени под глазами, ослабленный узел галстука, и измотанный вид. Рядом с ним сидел неизвестный мне молодой мужчина, смеривший меня хмурым и неприветливым взглядом — тот самый, который обычно дожидался Джино снаружи.
— Рад видеть вас, мистер Вителли, — поздоровался я.
— Я тебя тоже, бамбино. Присаживайся, сейчас Лия принесёт нам выпить.
Я уселся напротив, искоса глянув на спутника Вителли.
— Это Сэм, — познакомил нас итальянец. — Сэм, это Олег.
Я хотел протянуть ему руку, но наткнулся на его предупреждающий взгляд, и просто кивнул, теряя к нему интерес.
— Выглядите усталым, — сказал я Джино. — Тяжёлый день?
— Старость, — хохотнул итальянец. — Ничего особенного, рутина. Спасибо Сэму, он мне сильно помог.
Парень сдержанно улыбнулся — точнее, приподнял уголки губ, не изменяя при этом выражения лица — и принялся сверлить меня взглядом.
— Как ты? — поинтересовался Вителли.
— Никто не обижает, — ответил я с улыбкой, — Топор.
Джино хмыкнул, внимательно глянул на меня, и покачал головой.
— Мне кажется, я знаю, кто тебе разболтал.
— Это не Примо.
Вителли расхохотался, хлопнув меня по плечу. Лия принесла нам бутылку граппы и три рюмки. Обычно Джино ужинал в ресторане, но сегодня он явно торопился. Мы посидели едва ли полчаса, когда он поднялся, заявив, что ему пора. Сэм встал вместе с ним, проронив, что задержится здесь ещё на минуту. Я не обращал на него внимания; Джино, занятый разговором со мной, тоже.
— Вы заедете завтра, мистер Вителли?
— Непременно, — подтвердил Джино. — Даже раньше, чем обычно.
Он мне показался внезапно таким старым, уставшим, что во мне вспыхнула жалость и тревога. Я осторожно пожал ему руку.
— Вам нужно отдохнуть, мистер Вителли, — негромко сказал я. Мне хотелось добавить что-то ещё, но я не знал, как подобрать слова на чужом языке так, чтобы выразить свою искренность. Впрочем, мне показалось, что Джино меня понял. Он внимательно посмотрел на меня, потрепал по щеке, и направился к выходу. У самых дверей Вителли задержался обменяться парой фраз с выглянувшим из кухни Папой, и затем покинул ресторан.
Я проследил, как он садится в свой «Додж» и проезжает мимо окон ресторана, внезапно почувствовав себя очень одиноким. В частности, кроме Вителли, кому я здесь нужен? Передёрнув плечами, я развернулся, спеша оказаться в людной кухне, где не слышно собственных нерадостных мыслей.
И наткнулся на Сэма. Обойти не получилось — слишком узким был проход.
— Не торопись, — с сильным акцентом сказал он. — Я хочу внимательно посмотреть на тебя, русский.
— Это ещё зачем? — спокойно поинтересовался я. Спокойствие моё заключалось в наличии широкоплечих охранников, сидящих за барной стойкой, и присутствии последних двух посетителей, только что потребовавших счёт. Если Сэм хотел ссоры, то у него просто не получится создать её здесь.
— Хочу рассмотреть, — сквозь зубы процедил Сэм, по-прежнему сверля меня взглядом. Очень сложно презрительно смотреть на человека снизу вверх, но у него это неплохо получалось. — Откуда ты выполз, белобрысый? Из помойки? Ты ведь даже не итальянец. Скажи, как это у тебя получилось? Что ты сделал, чтобы Топор взял тебя к нам? Дай угадаю. Ты расплакался?
Я вспыхнул. Было видно, что Сэм очень зол и с трудом сдерживает себя, но я ещё не понимал, в чем дело. Мы едва познакомились, и я даже не знал, как реагировать. Впрочем, моя вспыльчивость не оставила мне вариантов. Наверное, я всё-таки внутренне переживал все эти дни добровольно-принудительного заключения, и Сэм просто помог выпустить всё это наружу.
— Ревнуешь? — в свою очередь спросил я.
Он побелел от ярости, в глазах разгорелся злой огонь, и я понял, что мирно разойтись уже не удастся. Я попал в точку.
— Не понимаю, что он в тебе нашёл, — с трудом вытолкнул из себя Сэм, сжимая и разжимая кулаки. — Ничтожество, которое не может постоять за себя… giovane…
— Бедный Сэм, — с гадкой улыбочкой произнес я, сравнивая счёт. — Надеялся стать фаворитом? Все надежды на большое наследство крахом?
С ещё большим удивлением я понял, что угадал окончательно. Понял я это в тот момент, когда Сэм мне врезал. Удар в подбородок едва не откинул меня на спину, но я удержался, зацепившись за стул. Стул перевернулся, но я сумел удержать равновесие, и почти торжествующе выпрямился, посмотрев на противника.
Я ждал этого момента! Бить первым я принципиально не хотел: пусть запомнит, что русские первыми не нападают!
Секьюрити тотчас оказались рядом, заслоняя нас своими спинами от глаз молодой пары, с интересом уставившейся на представление.
— В чем дело, Сэмми? — спросил один из них. В обычном ресторане, уверяю, вы таких охранников не встретите — в костюмах и с пистолетами за пазухой. Впрочем, парни приходили только по вечерам, когда в зале собирались «важные люди».
— Он не может ответить, — коротко улыбнулся я онемевшими губами и двинул своего противника ладонью по шее.
Он охнул, сгибаясь пополам, а я ринулся вперёд, подхватив его подмышки, и потащил за собой. Ногой распахнув дверь в кухню, я протащил его мимо изумлённых поваров, шустро расступившихся в стороны, и замершего Папы к чёрному ходу, и пинком вытолкнул Сэма наружу.
— Эй-эй, ребятки! — раздался за спиной голос Примо. — Вы чего?!
Сэм уже поднимался на ноги, когда я спустился во внутренний дворик, и к моему появлению оказался готов. Он пошёл на меня, как медведь, и, естественно, снова попал под удар: не меняя положения, я ногой толкнул его в живот, отбрасывая на прежнее место.
На улице оказалось прохладно, мой пыл быстро улетучивался. На самом деле, я уже жалел, что позволил обиде взять вверх. Ссора разгорелась на пустом месте, и моя вина в этом тоже была.
— Успокойся, — попросил я его, — давай поговорим.
Он не хотел говорить. Он снова набросился на меня, так стремительно, что я едва успел увернуться. Удар Сэма пришёлся по подоспевшему на свою голову Примо, ринувшемуся нас разнимать.
Парень рухнул как подкошенный, а я наконец разозлился по-настоящему. Жалость — отвратительное чувство, особенно когда жалеешь противника. Сэм развернулся ко мне, и я со всей силой двинул его в челюсть. Упасть ему я не дал: подхватив тело молодого итальянца, я взял его в захват, развернув к себе спиной. Дальше он мог дёргаться сколько угодно — вывернуться у него бы не получилось.
— Успокойся! — я слегка встряхнул его, призывая перестать рыпаться. Сэм был явно слабее меня, и избить его чести мне не делало.
— Ты… русский… — прохрипел Сэм, безуспешно пытаясь разжать мой захват. — Пусти…
Я отпустил. Не потому, что Сэм попросил, а потому, что в этот момент кто-то ударил мне по голове. Несильно, не больно, но достаточно ощутимо.
Я обернулся, потирая затылок, и в ту же секунду Папа Палермо двинул тростью Сэма — так же, как и меня, по голове.
— Idiota! — гаркнул старик, останавливаясь между нами и размахивая тростью. Крепкое ореховое дерево прогулялось по нашим плечам и рукам, вскинутым для защиты, окончательно отделяя меня и Сэма друг от друга. — Какого дьявола вы сцепились?
Сэм пробормотал что-то маловразумительное на итальянском. Я деликатно отвёл глаза, посмотрев на Примо, которому уже помогли подняться и усаживали на ступени. В дверях кухни столпился любопытствующий народ, и на меня смотрели с новым интересом.
— Так вы Вителли не поделили, — сделал откровенный вывод Папа, пристально рассматривая нас с Сэмом. Сэм покраснел, я, подозреваю, тоже. — Два болвана! Ты, — иссохшая рука старика ткнула в мою сторону, — что это здесь устроил? А ты, Сэм? Кретины, — пробормотал Палермо, тяжело опираясь на свою трость. — Выслушайте меня внимательно, мальчики, и запомните на всю жизнь. Когда в одной Семье начинаются внутренние разборки, это нехорошо. Очень нехорошо. А Вителли, — гаркнул Папа уже в сторону Сэма, — вправе поступать так, как сочтёт нужным. Теперь пожмите друг другу руки. Я хочу это видеть.
Молодой итальянец бросил мрачный взгляд в мою сторону. Я подождал пару секунд и первым протянул руку. Сэм тоже подождал, и только затем медленно вытянул свою ладонь.
— Вот так, — удовлетворённо крякнул Папа, наблюдая за нашим крайне коротким рукопожатием. — А теперь с глаз долой!
Сэм, круто развернувшись, быстрым шагом пересёк внутренний дворик, свернул в проулок, ведущий на главную улицу, и скоро скрылся за поворотом. Его никто не останавливал: парню требовалось время, чтобы всё обдумать. Народ постепенно скрылся в недрах кухни, Папа ушёл последним.
Я подошёл к Примо. Парень, как всегда, дожидался меня. Он сидел на ступенях и потирал скулу. Из разбитого носа шла кровь.
— Извини, — сказал я и улыбнулся. — Не думал, что ты полезешь меня защищать.
— Тебя! — тотчас вскинулся Манетта. — Русский варвар!..
— Пойдём, — не слушая возмущённых воплей, я потянул его за локоть. — Приведём тебя в порядок.
Мы поднялись в мою комнату, и Примо плюхнулся в кресло, зажимая нос рукой. Я направился в ванную. Там я намочил два полотенца — одно приложил к своей скуле, второе отнёс Примо. Парень с бурчанием принял его левой рукой, занявшись своим носом.
— Пальцев лишился тоже так же? — решил поинтересоваться я. — Полез, куда не просили?
Манетта хмыкнул.
— Нет. Всё гораздо проще, русский. Пальцев я лишился в неудачной перестрелке: пистолет разорвало прямо в руке, указательный и средний пальцы спасти не удалось. Но я не сильно переживаю, — Манетта подмигнул мне, — у меня осталось ещё восемь.
Я усмехнулся в ответ. Как у них всё здесь просто. Впрочем, Примо был прав, недостача пальцев не мешала ему жить. Стоило только посмотреть, что он вытворял с ножами! Я за эти дни так и не научился шинковать овощи так же умопомрачительно быстро, как он.
— Твой телефон? — кивнул Примо на разряженный мобильный у окна.
Я кивнул.
— Почему не пользуешься? — снова поинтересовался он, запрокидывая голову так, чтобы кровь окончательно успокоилась.
— Разряжен, — пояснил я. — А зарядки у меня нет.
— «Самсунг»? Могу поделиться.
— Здорово.
Мы умолкли. Через некоторое время я отнёс своё полотенце в ванную, Примо остался рассматривать потолок. Говорить расхотелось: напоминание о проклятом телефоне вызвало целую волну неприятных образов. Как не старался я не думать о прошлом, оно находило способ напомнить о себе. Сандерсон, «Потерянный рай», Спрут, Нью-Йорк, мафия…
— О чём задумался?
— О будущем, — откликнулся я.
— Переживаешь? — догадался Примо.
— Что твои боссы решат насчёт меня? — ответил я вопросом на вопрос.
— Боссы? — удивился парень. — У нас все дела решает только один босс, сеньор Джанфранко Медичи.
Я удивился.
— Медичи? — в мозгу вспыхнула целая череда исторических образов. — Из тех самых? Интересно… неужели из той самой династии пятнадцатого века?
— Э-э-э… нет, не думаю, — признался Примо. — Вряд ли. Сам Змей об этом не говорит.
Так я узнал прозвище главы Семьи. Когда мне довелось увидеть его в первый раз, я готов был поклясться, что это слово подходит ему на все сто процентов.
В тот вечер мы долго не разговаривали. Манетта не стал успокаивать меня, но и каких-либо определённых ответов не давал, и мне это вскоре надоело. Я лёг спать раньше обычного, даже не спустился к позднему ужину, который обычно организовывали повара в конце рабочего дня.
Спал я беспокойно. Мысли не давали уснуть, и я в который раз в своей жизни пожалел, что не умею курить. С другой стороны, я бы зависел в таком случае не только от воздуха, которым дышу, пищи, которой питаюсь, но и от никотина. Я ворочался с боку на бок, пытаясь хоть как-то упорядочить мысли в голове. Получалось плохо. Я ничего не знал о своём будущем, не мог даже предполагать, не знал даже, чего теперь мне желать и чего опасаться. Я знал только одно — я не могу оставаться здесь. Наверняка об этом догадывались и другие.
Звонок прозвучал так неожиданно и резко, что я вздрогнул в постели, не сразу сообразив, что происходит. Я почти заснул, близился рассвет, и мне показалось, что звонок я слышу во сне. Но трель продолжала звучать — противная и сверлящая, точно зубная боль.
Я вскочил с постели и схватил мобильный, выдёргивая шнур зарядки из сети. Высветившийся на экране номер был мне незнаком.
— Я слушаю.
— И слушай внимательно, напарник. Несколько часов назад я убил своего лучшего помощника. Кажется, вы были знакомы?
Я молчал. Я узнал бы этот голос из тысячи. Я очень хорошо его запомнил в ту проклятую ночь, и не забыл бы уже никогда.
— Сет проклинал тебя, когда я выстрелил. А ведь я предупреждал его. Предупреждал, что ты не такой пушистый, каким кажешься. Он не поверил. Ему некого винить, он сам наступил мафии на хвост. Мне пришлось загладить его вину перед сеньором Медичи, исправить ошибку, наказать всех виновных, извиниться, доказать, что парни ошиблись…
— Откуда у тебя мой телефон? — хрипло спросил я.
Спрут коротко рассмеялся.
— Мы с Сандерсоном решили все проблемы, и он оказал мне услугу. Можешь радоваться, напарник — с этих пор у тебя нет обязательств перед стариком. Ты теперь только мой. И позволь сказать, сладкий — у тебя нет шансов. Из-за тебя гибли мои люди. Из-за тебя я вляпался в Медичи, подставляя авторитет другого клана, чей заказ выполняю, — голос Спрута дрогнул. В нём исчезали человеческие нотки, уступая хриплому звериному рычанию. — Из-за тебя я стал объектом для насмешек, подмочил репутацию! Ты, сопливый ублюдок, оказываешься хитрее меня! Не думай, что ты такой уж везучий, урод. Медичи больше не придраться ко мне, я выполнил всё, что требовалось. Мы разошлись мирно, у меня нет врагов. А у тебя больше нет союзников. Я не дам тебе быстро умереть, напарник! Ты даже не представляешь, что я за человек. Ты не подозреваешь, сколько есть способов заставить тебя корчиться от боли и умолять о смерти… Да ты, наверное, даже не знаешь, что такое боль…
Я отключил телефон. Наверное, полчаса я просидел неподвижно, уставившись невидящим взглядом в одну точку.
Потом поднялся, забрался под одеяло с головой и уснул мёртвым сном.
Когда через пару часов я проснулся, уже совсем рассвело, и мне оставалось только одеться побыстрее, привести себя в порядок и спуститься вниз.
Перемены я заметил сразу. На меня не обращали внимания. Обычно, как только я появлялся в кухне, в ответ на моё приветствие откликались сразу все; внимание позволяло мне думать, что я имею для них какое-то значение. Что им будет не всё равно, если меня вдруг не станет. Красивая была иллюзия, она делала уютным моё пребывание здесь.
В этот раз мне ответили только двое поваров, да и то смято и неубедительно. Я с удивлением заметил, что промолчал даже Примо, умостившийся между холодильной камерой и дверью в кладовую. Манетта резкими, отрывистыми движениями перебирал овощи, сортируя их по разным ящикам. Правда, через полчаса на кухню заглянул Папа, смачно выругал парня на итальянском, и Примо молча поднялся, даже не огрызаясь, и принялся перетаскивать ящики в кладовую — чтобы не мешать поварам. Я вызвался ему помогать.
На царившую вокруг меня напряжённую атмосферу я попросту не обращал внимания, мои мысли занимал только Спрут. Как мало я о нём знал. Как мало мне о нём хотелось знать… Когда я жил в Чикаго, все вокруг говорили, что он псих. Теперь я не был в этом так уверен. Действовал бритоголовый убийца вполне трезво. Чем дальше, тем больше мне становилось не по себе — из-за меня уже гибли люди. Пусть подонки вроде Сета или Виста, но — люди… Сет, по словам Спрута, являлся его лучшим помощником. И Спрут его не пощадил. Но должно же быть и у этого татуированного подонка слабое место!
— Что случилось? — спросил я у хмурого Примо, стремясь звуком своего голоса заглушить гнетущие мысли.
Молодой итальянец ответил не сразу.
— Босс приехал, — наконец прозвучал ответ. Глаз он не поднимал.
— Это плохо?
Примо метнул в меня быстрый взгляд и тотчас отвёл глаза.
— Ты совсем ничего не понимаешь? — негромко спросил он. — Не чувствуешь, что происходит?
— Может, хочу, чтобы ты сам мне сказал, — спокойно ответил я.
Манетта снова поднял на меня глаза, и в них блеснула злость.
— А я надеялся, что ты догадаешься, — отрывисто сказал он. — Мы все надеялись, что будет по-другому. Тебя успели полюбить, Олег.
— Ты говоришь так, будто я уже мёртв, — ещё спокойнее произнес я.
— Послушай, — Примо снова вернулся к своему занятию, спрятав глаза, — всю ситуацию, связанную с твоим дружком, давно и успешно разрулили. Тебя оставили только потому, что чётких указаний на счет тебя не поступало, а Джино хотел, чтобы ты оставался в безопасности. Сегодня приедет сеньор Медичи. Босс удовлетворён извинениями, и знаешь, что это значит для тебя? Ох, да ни черта ты не знаешь! — внезапно разозлился Манетта. Он раздражённо замолчал, и я не стал больше трогать его.
Мы проработали так до полудня, я в основном выносил становившиеся лишними после сортировки ящики и убирал мусор после нервных движений Примо — Папа терпеть не мог, когда работали неаккуратно. Я ещё подумал, что буду скучать по склочному старику. Как ни странно, к нему я привязался почти так же сильно, как и к Примо. Да и ребята в ресторане казались мне хорошими людьми: я неплохо провёл с ними время и совсем не хотел их покидать. Но я знал, что очень скоро всё изменится.
Дверь в кладовую приоткрылась ровно настолько, чтобы пропустить гладкую голову Энцо, помощника мистера Вителли. Я видел его всего один раз; нас не представили, но Примо в тот раз очень живописно его описал: Манетте Энцо почему-то не нравился. Примо энергично проворчал нечто малопонятное на местном диалекте, потирая изувеченную руку. Судя по экспрессии фраз, пожелание вряд ли отличалось приличием. Энцо быстро огляделся и, заметив меня, расплылся в улыбке.
— Олег, вот ты где, — протараторил он, втискивая между створками плечо, — идём скорее. Джино хочет тебя видеть!
Я оглянулся на Манетту. Тот перебирал картофель, раздражённо швыряя овощи в ящик с таким видом, словно от этого неприятный момент мог отодвинуться в неопределённое будущее.
Неопределённость — самое худшее из состояний. В моём случае можно было строить десятки предположений, и ошибаться в каждом.
Вокруг происходили непривычные вещи: идя мимо кухни, я видел сочувствующие, даже траурные взгляды, несколько раз слышал быстрый шёпот за спиной. Папа Дидимо раздражённо отмахнулся от меня, точно от надоедливой мухи. Они знали то, чего не мог знать я, и кажется, успели мысленно со мной проститься. Если так, я был готов. Мне слишком хорошо дали понять, кто такой сеньор Медичи. Присутствие незнакомых людей в тёмных костюмах в зале и коридоре, по которому мы шли, только усиливало атмосферу напряжённого ожидания.
Перед кабинетом для важных посетителей, вертя в пальцах изрядно помятую сигарету, ждал Вителли. Энцо незаметно отстал, так что к Джино я подошёл в одиночестве. Вителли выглядел обеспокоенным — слишком уж крепко он приобнял меня за плечи.
— Босс хочет видеть тебя, Олег, — негромко проговорил Джино. — Веди себя спокойно. Не говори, пока не спросят. В глаза Медичи не смотри, если только он сам не подаст тебе знак. Auguro buona fortuna, — пожелал он, хлопнув меня между лопатками. — Пора.
За дверью оказалась погруженная в полутьму комната. Удивительно, учитывая, что на улице стоял солнечный, яркий день. Здесь, казалось, даже время остановилось. Отделанные деревянными панелями стены тонули в тенях. Единственным освещённым пятном оказался стол. Жёлтый круг света от низко повешенной лампы падал на зелёное сукно, концентрируясь на раскрытых папках с бумагами. Окна скрывали опущенные жалюзи, от табачного дыма воздух стал серым. Тяжело сопя, Джино протиснулся к незанятому стулу, устраивая грузное тело на потрескивающем сидении. Я остался один у двери.
За столом сидели четверо мужчин. Пятый, бритоголовый, занял кожаное кресло у окна. В руках он держал развернутую газету. На подлокотнике висел сложенный пиджак, ярко выделялись светлые рукава рубашки под жилеткой костюма. Жалюзи на окне оказались приподняты, с улицы лился дневной свет, но черт лица я не разглядел: незнакомец сидел спиной к свету. Перевернув лист, он вернулся к чтению, отгораживаясь от остальной комнаты.
Все четверо за столом курили, перед каждым стоял наполненный до половины стакан с виски. Лед ещё не успел растаять, значит, ждали недолго. Троим на вид было от сорока до шестидесяти, четвёртый, молодой, с впалыми щеками и ямкой на подбородке, поглядел на меня с вялым интересом. Я мысленно усмехнулся, разглядывая дорогие шёлковые рубашки и костюмы, идеально подогнанные по фигурам.
Несколько минут ничего не происходило. Я стоял, заложив руки за спину, в классической позе секьюрити — опыт работы в «Потерянном рае» — и с деланным интересом разглядывал холёные рожи.
Я не знаю, что меня всегда напрягало в таких людях. Но если вы присмотритесь, то тоже заметите разницу. У них даже лица другие. Как продажные женщины теряют свою красоту, так и их человеческие черты искажаются, и глаза теряют живой блеск. У них точно бельмо на глазах. Они смотрят на мир через него, как сквозь призму, видят его искажённым, и делают его искажённым.
Где-то я читал, что такие люди рождены и воспитаны религией денег. Главным принципом религии денег является получение удовольствия от насилия. Она призывает бить слабого, обманывать ближнего. Этот принцип прямо противоположен христианству, это принцип антихриста. И если кому-то это кажется вымыслом или псевдонаучным бредом, стоит всего один раз встретиться с такими людьми в тяжёлый момент своей жизни. Если вы потеряете свой статус, дадите слабину, хоть немного изменитесь, отступив от их законов — вы станете плебсом, навозом, удобрением, которое требует соответствующего отношения.
Нет в этом ничего удивительного — у всех свои мерки мышления. Кто-то мыслит категориями добра и зла, чести и подлости, кто-то меряет мир и людей в нём по степени пользы, которую можно из них извлечь. Интересно, какую реакцию лично у вас вызывают слова «благородство, верность, честь»? Хочется надеяться, что не саркастическую усмешку. У меня на родине ещё остались люди, для которых эти слова — не пустой звук.
О моём присутствии словно забыли. Итальянцы просматривали бумаги, лежавшие на столе, обменивались короткими фразами, пригубляли виски или раскуривали новые сигареты. От дыма у меня запершило в горле; я в очередной раз пожалел, что не курю: может, тогда было бы легче переносить эту вонь. Помня напутствие Джино, я выжидал, рассматривая мафиози: когда ещё мне доведётся увидеть живых гангстеров, образом жизни которых я так восхищался в детстве? Ещё я пытался вычислить среди них мистера Медичи.
Я остановил выбор на импозантном мужчине во главе стола. Густые седые волосы, зачёсанные назад, придавали ему крайне солидный вид. В уголке плотно сжатых губ застыла тонкая сигарета, пронзительный взгляд буквально пробирал насквозь. Тёмно-серый костюм выглядел настолько строгим и одновременно элегантным, насколько может выглядеть очень дорогой костюм, притом так, чтобы это мог понять даже неискушённый новичок вроде меня.
Мафиозо, сидевший по левую руку от мужчины, оторвался от бумаг и, скользнув по мне ленивым взглядом, коротко бросил соседу:
— Poppante…
Я вспыхнул, в ушах зашумело от прилившей крови. Несколько раз в мой первый день работы на кухне этим словом меня обзывал Папа Дидимо. Я тогда заинтересовался, и Примо услужливо перевёл. Сволочи! Эти холёные, уверенные в себе… мужчины оценивали меня точно бессловесный скот! Poppante… сосунок.
— Захлопни пасть, — ровным голосом произнёс я, и в комнате вдруг воцарилась абсолютная тишина. Этого ждали — что я сорвусь. Но явно оказались не готовы к тому, что заткнуть меня будет непросто. — Или выйди и докажи, что ты лучше меня. Сомневаюсь, что у тебя получится.
За спиной у меня раздалось невнятное сопение — Джино нервничал. Я же пытался сосредоточиться на том, чтобы мой голос не дрожал.
— Вот видишь. Ты остался сидеть.
Голос всё-таки дрогнул; ярость рвалась наружу. В лице побелевшего от гнева мафиози я видел всех тех паразитов, на которых успел насмотреться вдоволь за свою жизнь. Зажравшиеся недолюди. Глисты, пожирающие организм общества. Вот только они не знают, что червь точит плод, но сам дохнет до того, как ему удаётся оттуда выбраться.
— И знаешь, почему? — пользуясь повисшей в комнате гробовой тишиной, продолжил я. — Потому что тебе нечего поставить против меня. Что у тебя есть? Только твой статус и твои деньги. И ты очень боишься их потерять. Ты зависим от них, ты без них ничто. Поэтому ты не решаешься поступать так, как считаешь правильным. Например, врезать мне. Потому что Змей не велел.
Тут я хватанул через край: сзади раздался громкий кашель, Вителли отчаянно пытался привлечь моё внимание. Тщетно. Я ненавидел эти рожи, полные самодовольства и осознания собственной безнаказанности, неприкасаемости, превосходства… Я их ненавидел.
— И пока ты ждёшь команды своего босса… я могу говорить тебе всё, что угодно. Сделать с тобой всё, что угодно. Действовать так, как никогда не сможешь действовать ты. Потому что я, в отличие от тебя, свободен.
Повисшую после моей тирады тишину можно было резать на тонкие ломти. Несколько секунд ничто в комнате не менялось. Затем с шумом отодвинулись стулья. Мафиози молча покидали кабинет, словно разом вспомнили о важных и неотложных делах. Я слышал, как тяжело, точно раненый, дышит Джино, но ни говорить, ни двигаться ещё не мог. Я буквально чувствовал, как в приступе гнева от лица отхлынула вся кровь, и сейчас медленно успокаивался, хотя по-прежнему не мог разжать сведенные за спиной руки. Говорить я тоже не мог: я и так сказал больше, чем требовалось.
Я ошибся. Седой мужчина вышел последним, прикрыв за собой дверь. Бритоголовый в кресле неторопливо отложил газету.
— Подожди за дверью, Джино.
В голосе дона Медичи, как и в речи Вителли, слышался мелодичный акцент. Бархатный, как крылья бабочки, и острый, как прикрытый тканью стилет. Не знаю, что думал в тот момент Джино: на лбу у него пролегли глубокие складки, тёмные глазки беспокойно перебегали от босса ко мне. Бросив последний ободряющий взгляд, Вителли покинул комнату.
— Возьми стул и сядь, — велел Медичи, указывая на свободный участок у окна.
Позиция, выбранная им, позволяла видеть моё лицо, самому оставаясь в полутени. Поставив стул, я сел. Молчание затянулось. Я чувствовал взгляд, изучающий, пытливый, и решил нарушить ещё одно правило. Я посмотрел в глаза Змею.
Они оказались синего цвета. Холодные, словно все льды Арктики. Глаза безжалостного руководителя, жестокого, опытного, не знающего поражений. Я знал, что между Медичи и Джино десять лет разницы, но с таким же успехом мог бы дать ему от сорока до пятидесяти. Несколько морщин пересекали лоб, жёсткие, сухие губы были крепко сжаты. Я ощутил лёгкий прохладный запах парфюма. Отводить глаза я не стал: это стало бы проявлением слабости. Кроме того, во мне проснулся слабый интерес. Змей не вызывал отрицательных эмоций. Я не хотел думать о нём плохо. Да и что я терял? Уже ничего…
— Чего ты ждёшь? — неожиданно спросил Медичи.
Вопрос застал врасплох. Я растерянно пожал плечами.
— Ничего. Для меня и так уже сделали достаточно.
Находясь один на один с итальянцем, я понял, почему остальные предпочитали помалкивать. Люди, подобные Джанфранко, излучают уверенность, спокойствие, и вместе с тем заставляют вас чувствовать себя на краю пропасти. Я не боялся: человеческий суд меня не пугал, а к высшему я был готов. Но сейчас, чувствуя на себе взгляд дона Медичи, мне почему-то жадно, до боли захотелось жить.
— Мне рассказывали о тебе, — Медичи положил руки на подлокотники кресла, — Олег Грозный. Вителли поручился за тебя. Знаешь, чего он просил?
— Принять меня?
Медичи усмехнулся.
— Семья, Олег, это большой, хорошо отлаженный механизм. Каждая часть на своём месте, каждая выполняет свою работу, не мешая остальным. Ты не будешь полезен.
Я отвёл глаза. Я всё-таки не ошибался. Такие, как Змей, оценивают стоимость человека по степени его полезности. Мне не оставалось ничего другого, кроме как сидеть и слушать. Что я мог сделать, если Медичи уже всё решил? Моя жизнь в это момент не стоила ничего.
— Меня убьют.
— Я бы так и поступил, — едва заметно кивнул дон, — ты слишком много видел. Свидетели мне не нужны.
— Но я мог бы быть вам полезен, — криво усмехнулся я. Странное дело, можно не бояться смерти, и в то же время пытаться протянуть время, ухватить последний шанс. Или, по крайней мере, насладиться последними моментами. — Кроме того, я не стану свидетельствовать против вас или любого другого из вашего окружения.
— Предлагаешь поверить тебе на слово?
— Вы разбираетесь в людях, мистер Медичи, — я пожал плечами, — вы знаете обо мне всё, и можете сделать многое. Я только могу повторить. Я не враг вам или мистеру Вителли.
— Ты действительно мог быбыть полезным, — заметил Джанфранко. — Отличный боец, умный, уважающий традиции молодой человек. Джино будет расстроен, он готов отстаивать тебя вопреки здравому смыслу.
— Это плохо?
— Неправильно.
Я усмехнулся.
— В вашей власти принять то решение, которое вы посчитаете верным.
В тот момент я был почти уверен, что меня всё-таки убьют и, наверное, на какое-то мгновение испугался. Грубость спасала меня от того, чтобы показать свой страх. Но мне показалось, что сеньор Медичи всё понял. И решил быть снисходительным.
— Власть… — помедлив, проговорил он. — Люди готовы платить обожанием, если я дам им почувствовать себя защищёнными.
— У нас это называют "молодец среди овец", сеньор Медичи, — хотелось перед смертью сказать как можно больше. — Легко получить обожание стада. Или стаи. Попробуйте завоевать уважение равного себе. Власть ведь не в деньгах, не в силе. Сила — это ещё не власть. Власть — в доверии. Нет доверия, нет власти. Максимум, можно воспользоваться силой или деньгами. Но если нет доверия… власти тоже нет. Хотя вы можете подумать, что я слишком молод, чтобы судить об этом.
— По-твоему, мне не доверяют? — Спросил Медичи. Вкрадчивые нотки, звучавшие в его голосе, скрывали другие, металлические, грозные, как ворочающийся вдалеке гром. — Чтобы прийти ко мне со своими бедами, люди должны знать, кому вверяют жизнь и благополучие не только самого себя, но и своей семьи. Разве без доверия, о котором ты так ревностно печёшься, они бы стали просить такого, как я, Олег?
— Я бы назвал это отчаянием, а не доверием, сеньор Медичи. Идти к такому, как вы.
— Ты не итальянец, — усмехнулся Джанфранко, — у нас разные понятия о доверии и отчаянии. Но и в том, и в другом случае, я могу дать нуждающемуся защиту и поддержку.
— Какое имеет значение, итальянец или русский? — искренне поразился я, снова взглянув на Джанфранко. — Разница только в нас с вами, в наших возможностях. Вы… — я вдруг запнулся и улыбнулся — несмело, но искренне. Мне кажется, Змей тоже понял, что мы говорим на разных языках. И никогда друг друга не поймём. Не захотим понять. Он — в силу возраста и привычки, я — в силу непробиваемого максимализма.
Я вторично нарушил рекомендацию Вителли. Вообще ситуация оказалась, конечно, глупой: обвиняющая сторона не знала, что на самом деле собой представляет сторона слушающая. Медичи смотрел на меня, словно ожидая дальнейшей реакции, а я смотрел на него.
Между нами лежала пропасть. Дело было не только в возрасте или социальном положении. Каждый жил в собственном мире, поступая согласно своим законам и убеждениям. Джанфранко Медичи не привык слышать отказа, он не ошибался, и он не знал жалости. Более страшного врага я не представлял, но ещё меньше мне хотелось иметь Змея своим покровителем. Если от Сандерсона или Спрута я мог уйти, то путь Медичи для меня означал только одно: бездна.
И он теперь видел, что я это знаю. Когда он заговорил, его голос звучал ровно, без единой эмоции.
— С тобой возникнут проблемы. Не сейчас, в будущем. Ты слишком честен и прямолинеен, чтобы выполнять нашу работу. Ты не умеешь убивать, и беспрекословно подчиняться приказу тоже не будешь. Я знаю Вителли, он помогал бы тебе, покрывая твои промахи, но однажды ты откажешься выполнить поручение. Ты начнёшь играть против меня. И мне придётся тебя убрать. Система должна работать без перебоев. Мне не отказывают.
— Понимаю, — тихо сказал я. — И что вы решили?
— У тебя есть несколько минут. Можешь проститься с Вителли. Затем мой человек отвезёт и высадит тебя в городе, в любом месте, где пожелаешь. Спрут не оказывал нам услугу, а я не намерен помогать Курту разыскивать тебя. Я не желаю тебе удачи — таким, как ты, она ни к чему.
Лежащая на подлокотнике кисть Медичи дрогнула: мне указывали на дверь, давая понять, что подошёл конец встречи.
Курт. Спрут.
Я помедлил секунду, затем поднялся.
— Олег, — позвал Медичи, — Спрут найдёт тебя. Держись людных мест, не бойся звать на помощь: он не осмелиться стрелять в тебя при свидетелях. Ему нужна месть, он постарается взять тебя живым. Обрати это в преимущество.
— Спасибо, мистер Медичи, — улыбнулся я, берясь за дверную ручку. — Хотя сомневаюсь, что у меня есть преимущества в этой ситуации.
Уголки губ Медичи чуть дрогнули. Я на всю жизнь запомню его лицо в тот момент. То, что заменяло ему улыбку. Самую настоящую человеческую улыбку, выраженную в едва заметном изменении мимики лица. По крайней мере, я сумел увидеть настоящего дона Медичи. Пусть и на один только миг.
Вителли ожидал за дверью.
— Что? — он заглянул мне в глаза, схватил за руку. — Что?
— Я приду через минуту, мистер Вителли, — я отвернулся от него, — встретимся в зале.
Он всё-таки увидел мои глаза. Скорее всего, поэтому отпустил мой локоть, позволяя мне уйти. Я слышал, как он открывает дверь кабинета — наверное, решил узнать у самого Змея, чем закончилась встреча. Я не оборачивался.
Пройдя коридор с курящими мафиози, проводившими меня долгими взглядами, я миновал служебные помещения и влетел в уборную, захлопнув за собой дверь. Не глядя на себя в зеркало, открыл кран, набрал полные ладони воды, и опустил на них горящее лицо.
В ушах звенело, в глазах щипало. Я не понимал, что со мной происходит. Совсем не понимал. Я пытался прокрутить в голове разговор с Медичи и не мог. Что я там наплёл? Про доверие? Про власть? Идиот… Что мог подумать про меня Змей? Ничего хорошего. Только то, что заставить меня, кретина, подчиняться, можно будет только одним способом — заслужив моё уважение. Неконтролируемый. Не запугаешь, не заставишь. Не слишком ли высоко себя ценишь, poppante?
Я мог бы остаться. Усмирить гордыню, подчиняться приказам. И как сыр в масле кататься под боком у Вителли. Джино…
Я и не подозревал, как сильно привязался к проклятому итальянцу. Он дал мне почувствовать себя важным, нужным… защищённым, как в детстве. Всего через несколько минут я снова окажусь на улице, лицом к лицу со Спрутом, и на этот раз мне никто не поможет. А я не справлюсь один.
Я захлебнулся водой и закашлялся, отплёвываясь от попавших в горло капель. Наскоро вытер лицо и вышел в коридор.
— Олег? — высунувшийся из кухни Примо бегло взглянул на ожидающего меня парня в чёрном костюме, на мою мокрую рубашку, горящие глаза. — Ты…
— Покидаю ваш замечательный отель, мэтр, — широко улыбнулся я. — Благодарю за проведенное в этих стенах время! — я похлопал его по плечу, не давая вставить ни слова. — Попрощайся за меня с Папой. И с ребятами. Я буду помнить вас.
— Уже? — Манетта посмотрел на моего конвоира. — Какого дьявола… прямо так?
Он окинул меня взглядом. Я так и остался в светлых джинсах, рубашке и кроссовках, которые мне в первый день принёс Примо. Документы я всегда носил с собой, только одежда моя осталась наверху, в комнате. Мне не хотелось за ней подниматься. Мне не хотелось задерживаться здесь больше, чем на те «несколько минут», что отвёл мне сеньор Медичи.
— Спасибо за всё, дружище, — улыбнулся я, пожал руку итальянцу и направился в зал. Мой конвоир пошёл следом.
Вителли ожидал меня на улице. Ресторан, как я заметил, закрыли для посетителей — наверняка по поводу приезда босса. Едва я появился, пожилой итальянец повернулся ко мне, беспокойно складывая мобильник в карман.
— Что же ты натворил, бамбино, — с сожалением и горечью проговорил Джино.
Я поёжился от холода: я уходил так же, как пришёл, без куртки. Мне ничего не было нужно от них. Больше ничего. Меня уже ждали: тёмно-серая машина с затемнёнными стеклами припарковалась прямо у ресторана. От нового витка судьбы меня отделял всего один шаг.
— Простите меня, мистер Вителли, — проронил я. Каждое слово давалось с трудом. Чья-то холодная, безжалостная рука стискивала мне горло, не давала дышать. — Надеюсь, у вас не будет проблем из-за меня.
— Олег.
Я посмотрел ему в глаза. Мне показалось, он хочет что-то сказать, но вокруг были люди. Люди Змея. Он промолчал, продолжая смотреть на меня.
— Спасибо вам за всё, что вы для меня сделали, — сказал я, проглотив вставший в горле ком. Я наконец-то понял, как называется чувство, которое я испытывал. — Вы спасли мне жизнь, и я никогда этого не забуду.
Порывисто я обнял его, и отвернулся — так же порывисто, не имея больше сил затягивать расставание. Так всё и должно было закончиться. Чего я ждал от мафии?
— Стойте! Стой! Олег!
Я обернулся. Выбежавший из кухни Примо подскочил ко мне и буквально впихнул мне в руки чёрную кожаную куртку. Это была его куртка, и я не хотел брать.
— Возьми, — разозлился Манетта. — Чёрт бы тебя побрал, русский!
Я посмотрел на Вителли, на куривших у входа парней в костюмах и наконец — на Примо. У него оказался невозможно пронзительный, очень живой взгляд, и я не смог его выдержать. Я потрепал парня по плечу, накинул куртку, и улыбнулся.
Затем сел в машину и захлопнул за собой дверь.
Водитель медленно отъехал от ресторана и свернул на первом же перекрестке. И я больше их не видел.