Глава 6.
"Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?" (1 Кор. 15:55).
Я грел ладони на горячей кружке с чаем, украдкой наблюдая за Вителли. Впервые за долгое время мне было по-настоящему спокойно на душе.
— Всё в порядке? — заметив мой взгляд, спросил Вителли. — Тебе не холодно?
Я помотал головой. Экономка забрала мою одежду в стирку, вместо неё в ванной комнате меня ждал банный халат чудовищного размера. В нём я утонул по самые уши, дважды обернув пояс вокруг талии. Мария ушла около часа назад, оставив нас с Вителли наедине, охранников я тоже не видел; в доме стояла мёртвая тишина.
Джино занял глубокое кресло, сложил руки на животе, и затих. Я сел рядом, на диван. Чай остывал, а я всё не мог заставить себя первым начать разговор.
Молчание затянулось.
— Это сложно объяснить, мистер Вителли, — наконец сказал я. — На Спрута я нарвался сам. То, что произошло с ним… объяснимо. Но встреча с Ником… поверьте, он был мне совсем не рад. Он убрался из Чикаго не для того, чтобы из-за меня снова засветиться. Я даже не знаю, что думать. Ник готов помочь: обратиться к вам было его идеей. Я ничего лишнего не рассказывал, — поспешил уточнить я. — Просто сказал, что вы спасли мне жизнь. Я совсем не хочу подставлять вас, мы справимся сами. Просто… я растерялся, мистер Вителли. Я никогда не был в таком… положении. Я… я просто не вижу выхода. После встречи со Спрутом… — я невольно провёл рукой по разбитым губам и носу, коснувшись пальцами пореза на скуле. — В общем… я не хочу, чтобы это повторилось.
Джино тяжело вздохнул, поменял положение в кресле.
— Тебя вёл Алекс, мой человек, — сказал он, — поэтому у меня нет причин тебе не верить. Алекс следил за тобой от самого ресторана и видел, как тебя высадили в Хобокене. Пошёл следом, увидел, как Спрут тебя взял.
— Человек в костюме! — догадался я. Дьявол! Если бы тогда я послушал его и не убежал, я был бы у Вителли на день раньше. И не встретился бы с Ником.
— Вы велели ему следить за мной?
— Я хотел, чтобы Алекс привёз тебя ко мне, — пожал плечами Джино. — У Спрута больше опыта, и не забывай: он у себя дома. Тебя ждала нечестная игра.
Я не нашёлся, что сказать. Я просто не решался поверить. Все дурные мысли оказались ложью! Джино не отказался от меня. Он не вышвырнул меня из своей жизни, как я подумал вначале. Он хотел помочь, несмотря на приказ. Выходит… ему не всё равно?
— Тебе крепко досталось, бамбино, — внимательно посмотрев на меня, проговорил Джино. — Но это ничего. Теперь уже всё позади.
— Вы так думаете? — с надеждой посмотрел я на итальянца. — Честно?
Вителли помолчал. А затем улыбнулся — так, что глаза превратились в лучащиеся щёлочки — и, протянув руку, потрепал меня по плечу.
— Не переживай, сынок. Я тебя в обиду не дам.
Я перехватил его руку, сжал её двумя ладонями, вкладывая в этот жест всё то, что не мог сказать на английском. Вителли снова подарил мне надежду на жизнь. Благодарность переполняла меня. Здесь и сейчас я готов был на всё ради этого человека.
— Спасибо, — с чувством сказал я, потому что не знал, что сказать ещё.
Джино меня понял. Он пожал мне руку и по-отцовски похлопал меня свободной ладонью по спине.
— Ты голодный?
— В последнее время, — улыбнулся я, — почти всегда.
— Идём, — распорядился Вителли. — Обычно я не ужинаю дома, но Мария частенько оставляет что-то в холодильнике на случай, если мне захочется перекусить перед сном.
Мы расположились на веранде, и я перенёс из кухни поднос с двумя чашками чая, печеньем, нарезанной ветчиной и сыром. Джино развернул кресла так, чтобы видеть пруд с разросшимися вокруг деревьями, и какое-то время мы молчали, разглядывая стремительно темнеющее небо. Я чувствовал себя необычайно легко — последняя неловкость прошла ещё там, в гостиной.
— Мы смотрим на восток, — негромко проронил Джино. — Там твой дом?
Я кивнул.
— Никогда не хотел жить в другом месте?
Я неуверенно пожал плечами, качнул головой.
— Смотря где. Америка меня не привлекает.
Джино грустно усмехнулся.
— Да… жаль, что ты не видел Америку такой, какой её увидели наши предки, когда впервые ступили на эту землю. Ещё неиспорченная, ещё свободная. Я застал немного той старой свободы… Да, бамбино, ты слишком поздно родился. Тебе никогда не узнать, какими красивыми казались прежние времена.
— И какой же была тогда Америка? — заинтересовался я. Мне и вправду стало любопытно: кто, как не Вителли, мог рассказать мне о тех годах?
— Тебе действительно хочется послушать воспоминания старика?
— Вы не старый, — сказал я. Мне действительно казалось, что Джино ещё молод. В нём было столько жизни! — И я люблю хорошие воспоминания.
— Хорошие воспоминания все любят, — согласился Вителли. — Знаешь, порой только они и спасают, когда становится особенно тоскливо.
Я отвёл взгляд. Только сейчас я понял, насколько одиноким чувствовал себя Вителли, и как сильно он ценил неожиданно обретённого названного сына. Сложив руки на животе, Джино надолго задумался, а когда начал говорить, я уже не вспоминал про чай.
— Родственники моей семьи жили в Чикаго с тысяча девятьсот первого года, — начал рассказ Вителли, доставая из-за пазухи портсигар. — Мы редко получали от них письма, но почти в каждом дядя звал к себе. Родители так и не решились переехать до самой войны. Отец погиб в сорок четвёртом, мне как раз должно было исполниться десять. Мать пережила его на девять лет. После её смерти на родине у меня не осталось ничего, кроме двух холмов на местном кладбище.
Письма дяди сделали своё дело: я перебрался в Неаполь. Работал почти полгода в порту, разгружал суда, ешё полгода учился делать неплохие стулья в столярной мастерской, обтачивал шары для боулинга, копил на билет. В пятьдесят пятом я уехал.
— Спустившись на берег, я почувствовал себя героем, — улыбнулся воспоминаниям Джино, — хотя в кармане звенела только мелочь, живот сводило от голода, и кроме собственных рук и сил мне нечего было предложить миру. А Чикаго! О, малыш, он пьянил не хуже вина! Дядя устроил меня на работу в лавке, дал крышу над головой. Мы жили в иммигрантском райончике, кругом говорили на родном языке, дела шли неплохо — на что жаловаться?
Проблемы начались позже. Бернардино Полонья, компаньон дяди, захотел выкупить его долю. Италия у нас в крови, Олег: мы живём в Америке, но все наши привычки, кухня и традиции остаются прежними. Спорные вопросы решали тоже по старинке. Дядя мастерски обращался с лупарой, но это ему не помогло. Лавку закрыли, тётушка вместе с детьми переехала в Детройт. У меня оставался выбор: ехать со всеми или работать на Полонью. Мне эта затея не нравилась.
В Нью-Йорк я поехал, полный надежд на лучшую жизнь. Английского я почти не знал. Где мне было учить его? В Чикаго, в нашем районе, в доме у дяди — все говорили на итальянском. В лавку заходили, опять же, итальянцы. Всё, что я умел — довольно коряво изъясняться, путаясь в словах до тех пор, пока не заканчивался мой скудный запас знаний. Но мне повезло: грузчику не обязательно хорошо знать язык.
В Нью-Йорке я жил третий месяц, но кроме порта и окраин рабочего квартала нигде больше не бывал. В тот день выдалась короткая смена, и я решил прогуляться, но заплутал в улицах и переулках. В одном из них я и наткнулся на банду мальчишек самого разного возраста.
Самому взрослому исполнилось девятнадцать, младшему — едва ли десять. Я был старше, сильнее, но в их глазах блестел опасный огонь. Эта стая молодых волчат могла растерзать меня, не чувствуя злости, не испытывая гнева, только из любопытства. И они не торопились. Кружили, подбирались ближе. Я видел их улыбки.
— Вы могли убежать, — вмешался в рассказ я.
— В те времена я был, конечно, намного стройнее, — насмешливо хмыкнул Вителли. — Но не настолько, чтобы играть в догонялки. Я выругался. Отпустил длинную, сочную тираду на итальянском, пообещав размозжить череп первому, кто посмеет сунуться ко мне.
В те времена ещё можно было услышать сицилийский диалект посреди Нью-Йорка, а самоуверенности Джанфранко хватило бы на троих головорезов. Ему тогда исполнилось пятнадцать; два года он водил подростковую банду и, как настоящий сицилиец, умел вытянуть из человека интересующие его сведения. Мальчишка хотел знать обо мне всё: о моём детстве, о жизни в Нью-Йорке. Недолго думая, он привёл меня в роскошное поместье его отца, дона Томаса.
— Вас не выставили? — удивился я.
Джино улыбнулся, и, раскуривая сигарету, продолжил:
— Франко, — Джино закашлялся, выдыхая дым, — знал, чего хочет. Умел привязывать к себе нужных людей. Я хорошо помню, что он сказал в тот вечер. Он сказал: «Я завязываю отношения. А через несколько лет соберу урожай». Как он и рассчитывал, детская банда распалась. Кто-то попался на краже, кого-то посадили в тюрьму, кто-то вырос и не захотел иметь связей с прошлым. Но большинство осталось с ним. Знаешь, как они называли себя? «Нью-Йоркские змеи». Шайка малолетних шалопаев, но каких самоуверенных! Они его обожали. Джанфранко всегда удавались самые безумные, рискованные выходки. «Я о тебе позабочусь, — на прощание сказал он. — Мы должны поддерживать друг друга».
Наутро меня отвезли в город, и наши пути разошлись на несколько лет. Дон Томас рекомендовал меня своему должнику: я получил неплохую работу, смог выучить язык, снял квартиру. Франко навестил меня в моей скромной комнате под крышей на Малберри-Стрит. Мы расстались добрыми знакомыми. В следующий раз я увидел его почти три года спустя.
Вителли заметно помрачнел, словно пропуская неприятные воспоминания, и заговорил немного быстрее.
— Ему исполнилось восемнадцать. Он был уже совсем взрослый, поступал в Принстон. Спланировал своё будущее лет на десять вперёд. У нас было немного общего: у него учёба, блестящее будущее, у меня не самый лучший период в жизни, — путано подвёл черту под неприятным моментом Вителли. — Франко вернул мне вкус к жизни, дал надежду, и самое главное — свою дружбу. Многие считают его жестоким человеком, Олег, — проговорил Вителли, — но у меня никогда не было более близкого человека, чем Медичи.
— Его помощь нельзя назвать бескорыстной, — заметил я. — Он помог вам, чтобы получить преданного помощника.
Джино сделал глубокую затяжку.
— Если кто-то обладает властью указывать остальным, что делать, то только потому, что они сами ему это позволяют. Ждут, что этот некто решит за них накопившиеся проблемы, обеспечит работой, поможет в трудную минуту…
— И потом за это расплачиваются.
— Да, — спокойно согласился Вителли. — Но я чувствовал себя обязанным. Скажи, — неожиданно спросил он, — что ты чувствуешь ко мне?
— Ну… это… совсем другое, — растерялся я, хотя совершенно точно знал, что испытываю. Самую настоящую преданность, готовность сделать всё, что этот человек мне прикажет. Я не мог в этом признаться.
— Разве? — сощурился Вителли.
Я помолчал.
— Вы — не он, — наконец тяжело проронил я. — Я никогда бы не смог довериться ему.
— Ты не знаешь Медичи. Он поступает правильно.
— Правильно, — усмехнулся я. — А как же поступаю тогда я?
— Не сравнивай себя и его, — ответил Джино. — Ты тоже поступаешь правильно. Просто действуешь так, как говорит твоя совесть. Но даже если ты выживешь, то не поднимешься высоко. Для этого нужно действовать правильно по кодексу системы. Олег, я был таким же молодым и глупым, и мне никто не помог. Я не хочу, чтобы тебе пришлось стать на тот же путь, что и мне. Ты должен жить своей жизнью.
За эти слова я готов был многое отдать. На душе стало легко и ясно. Почему раньше всё казалось мне таким сложным? Всё будет хорошо! Вителли поможет мне разобраться со Спрутом, я поеду домой, успокою родных, которые, наверное, уже с ума сходят, заберу Ладу в Одессу, мы поженимся — по-другому и быть не может — и прилетим к Вителли уже вдвоём. Всё будет именно так. Будем навещать его так часто, как сможем, станем ему семьёй. Лада поймёт. Она всегда меня понимала. А когда у нас появятся дети, Джино сможет почувствовать себя самым настоящим дедом, главой маленькой семьи. Всё так и будет! Я обязан этому человеку жизнью, я полюбил его как родного отца, и я хотел, чтобы он был счастлив.
Мы проговорили до полуночи. Вителли расспрашивал меня о моей семье, о невесте, о планах на будущее — так, словно у меня не осталось никаких проблем в настоящем.
Джино смеялся, когда я рассказывал про свою кошку, которая считала главным призванием в жизни кидаться людям под ноги, про институт, после которого я скорее растерял силы, чем обрёл их, про Чёрное море, которое на самом деле самое синее в мире…
Осторожными расспросами я заставил Вителли признаться, что у него действительно больное сердце, но соблюдать щадящий режим, прописанный доктором, ему не позволяли занятость и гордость.
— Баста, — хлопнул по подлокотникам Джино. — Пора спать. Пойдём, покажу твою комнату.
Я не возражал. Последняя тревожная ночь у итальянцев, затем бессонная ночь в притоне, где мы с Ником ждали рассвета — я валился с ног от усталости. Побои тоже давали о себе знать — хотелось попросту лечь и не двигаться.
— Мобильный не выключай, — посоветовал Вителли, — Спрут должен успокоиться. Дай ему знать, что ты ещё в Нью-Йорке.
Я не спорил. Только надеялся, что Спрут не станет звонить ночью — хотелось выспаться. Вителли дал мне зарядку, я поставил мобильный на ночном столике, разделся, лёг и уснул почти сразу.
Звонок раздался в начале четвёртого утра.
— Будь ты проклят, Спрут, — выдохнул я, не открывая глаз, и протянул руку за мобильным. — Чего ты хочешь, урод, в такое время? — раздражённо выдавил из себя я, даже не посмотрев на высветившийся номер.
— Твою мать, белый ублюдок!!! — заорал в ухо знакомый голос. — Русский, какого хрена ты это сделал?!
— Джу-джулес? — зачем-то уточнил я, усаживаясь в постели.
— Нет, мать твою, президент Соединенных Штатов! Ты, везучий сукин сын! Как тебя угораздило связаться с мафией?! Чтоб ты сдох, кретин!
— Да в чём дело-то?
Сон сползал с меня крайне неохотно; пришлось с силой провести ладонью по глазам, чтобы хоть немного стряхнуть с себя дурманящую пелену.
— В чём дело?! Он ещё спрашивает! — возмутился мулат. — Я тебе скажу, русская сволочь, в чём дело! Сандерсон мёртв, и все его ребята тоже! На «Потерянный рай» наехали макаронники! Откуда они узнали, что у нас нет крыши?! А я знаю, откуда! Все знают, что это ты их навёл! Русский! Русский!!! Ты ещё там?
— Джулес, — наконец окончательно проснулся я. — Сандерсон мёртв?
— Грохнули ещё утром! Мы с Дэвидом дежурили в клубе, нам повезло. Услышали новости и вовремя смотались оттуда. Признайся, русский! Это твоих рук дело!
Я лихорадочно соображал. Что там говорил Ник? Спрут оказывал услуги…
— Послушай, я ничего не знал…
— Но трепался? Трепался, ублюдок, признайся?!
— Может быть, — сдался я. — Но я не думал, что так всё выйдет!
— Я охреневаю, русский! Ты откуда свалился на наши головы?!
— Между прочим, это ты меня завербовал, — парировал я. — Сандерсон… сам виноват. Он меня обидел.
В трубке поперхнулись воздухом.
— Вы меня во всё это втянули, — воспользовавшись паузой, вставил я. — Нечего теперь меня винить. Кроме того, я действительно не знал, что происходит.
— Теперь знаешь? — помолчав, спросил мулат.
— Я спрошу, — тоже подумав, ответил я. Мне и в самом деле нужно было поговорить с Вителли, хотя я сомневался, что получу какой-либо конкретный ответ.
— Ты высоко забрался, да, русский?
— Нет, — честно признался я. В трубке недоверчиво хмыкнули.
— Устроил ты всем сюрприз, турист хренов, — протянул мулат. — И мне, и Дэвиду, и своему кубинскому другу, но самый большой — Сандерсону. Знаешь, а ведь никто не воспринимал тебя всерьёз. Опасались, да, избегали, но не думали, что ты способен… а ты, оказывается, способен.
— Погоди, — нетерпеливо перебил его я. — Маркус всё ещё в Чикаго?
— А куда он денется? Когда всё это случилось, я по его наглой роже видел, что ему это в кайф! «Потерянный рай» накрыли, ты живой, а я в глубокой заднице! И он очень рад, поверь мне на слово!
Я промолчал. Джулес не мог знать о нашем с кубинцем разговоре на кухне. Выходит, Меркадо не сдержал своего слова. Patria o Muerte. Родина или смерть. Кажется, Марк сделал свой выбор.
— Русский!
— Что? — поморщился я: Джулес, казалось, находился рядом и кричал в самое ухо.
— Чего будет с нами?
Я удивился. Тон Джулеса казался почти заискивающим. Таким тоном мулат разговаривал с боссом. Неужели Джулес и в самом деле верил, что я могу на что-то повлиять? Мне стало смешно.
— Я спрошу, — повторил я. — Как Джил?
— Жива, — брезгливо фыркнул мулат. — Что ей будет? С ней Дэвид.
— Спокойной ночи, Джулес.
— Эй, чувак! — заволновалась трубка. — Не забывай про нас. Я не хочу сдохнуть, как Сандерсон! Никто из нас не хочет. Русский…
— Я понял, Джулес, — устало сказал я, снова откидываясь на подушку. — Попробую договориться.
— Я тебе ничего плохого не делал, русский, — напомнил мулат. — И Дэвид тоже.
— Всё помню, — ответил я и отключился.
Наверное, с полчаса я лежал без сна, растревоженный телефонным звонком. Проклятый мулат! Он всегда находил способ испортить мне настроение. Всё только начало налаживаться…
Кажется, с этой мыслью я снова уснул.
Проснулся поздно. Комнату заливал яркий солнечный свет, и я какое-то время лежал, ослеплённый им, ощущая тепло толстого одеяла, и совсем не хотел вставать. Я действительно чувствовал себя как дома, когда можно позволить себе поваляться лишний час в постели, и только воспоминание о ночном звонке заставило меня подскочить.
После быстрого душа я привёл себя в порядок, оделся и спустился вниз. Джино сидел в столовой, с газетой и чашкой крепкого кофе.
— К чёрту режим? — я кивнул на чашку.
Вителли усмехнулся.
— Как спалось?
— Здорово, — признался я. — Я так крепко не спал с момента перелёта в Америку.
— Не помешал ночной звонок?
Я вопросительно посмотрел на Вителли.
— Наши спальни рядом, — пояснил он. — Слышал трель через стенку.
— Я заснул сразу же, как отключил телефон, — я подошёл к кухонной стойке, налил себе чай и прихватил тарелку с булочками.
— Спрут?
— Нет, — я уселся напротив Джино и пристально посмотрел ему в глаза. — Звонил знакомый из Чикаго. Мистер Вителли, мы с вами говорили про «Потерянный рай».
Джино легко выдержал мой взгляд.
— Бизнес, — пожал плечами он. — Сандерсон нашёл неплохой способ стать невидимым для больших акул. Проще один раз заплатить Спруту и спать спокойно.
Я заторможено кивнул. Конечно же, обо всем этом я уже догадывался, но невозмутимость, с которой Джино говорил, всё же выбила меня из колеи. Словно всё в порядке. Всё правильно. А убийства… ну что же, ничего личного, просто бизнес.
— Олег, — позвал меня Джино. — В чём дело?
— Человек, который мне звонил… он не мой друг, — поспешил заверить я. — Но я не хочу, чтобы бывшая команда Сандерсона пострадала. По крайней мере, не все из неё.
— Имена.
Я назвал Джулеса, Дэвида и Джил. В конце концов, я делил с ними общее прошлое. Я всего лишь отдавал долг своей совести, не больше. Вителли кивнул.
— Окей, твоих приятелей не тронут.
— Спасибо.
Мы позавтракали, и Вителли поднялся, накидывая пиджак.
— Слушай меня, Олег, — сказал он, застёгивая пуговицы. — Тебе придётся залечь на дно. Держи связь со Спрутом. Когда он успокоится, мы предложим ему встретиться и там же, на встрече, с ним покончим. Спрут не придёт один, но мои люди будут уже ждать, и с лёгкой душой перестреляют всех, кто явится вместе с ним
— А я?
— А ты посидишь смирно, пока я не покончу с ним, — предупредил Джино. — На встречу не пойдёшь. Достаточно риска.
— Вы же не пойдёте без меня? — ужаснулся я.
— Кто-то должен всё контролировать, — ответил Джино, направляясь к выходу. Я растерянно следовал за ним. — Не делай глупостей, сынок, — предупредил он напоследок, останавливаясь у двери.
Я смотрел из окна, как он выезжает на незнакомом джипе из гаража — «Додж», похоже, был не единственной большой машиной в коллекции Вителли — и исчезает за воротами. Ещё несколько минут я простоял так, затем угрюмо поплёлся в столовую, уселся за стол, взял газету, которую читал Джино, и уставился в неё невидящим взглядом. На душе было тревожно. С одной стороны, Вителли решал все мои проблемы. С другой, я не мог смириться с таким положением дел. Я не хотел подставлять его репутацию, да и жизнь, в конце концов, и уж точно не хотел сидеть у него на шее целую неделю, если не больше.
Когда мыслей в голове стало слишком много, я не выдержал, взял мобильный и набрал номер Ника.
— Доброе утро.
— У тебя только утро, — хмыкнул Ремизов. — Хорошо спал.
— Хорошо, — не стал скрывать я. — Как ты?
— Квартирка ничего, — в свою очередь признался Николай. — Обычно мне приходилось ночевать в клоповниках вроде того, где мы с тобой побывали. Мы с хозяином договорились, я плачу за аренду и живу тут в свое удовольствие. В общем, я устроился. Судя по твоему голосу, смертная казнь мне как свидетелю в ближайшее время не грозит, так?
— Так. Послушай, Ник, — я вкратце рассказал ему предложенный Вителли вариант действий. — Что ты об этом думаешь?
В трубке повисло молчание.
— Ну? — поторопил я.
— Идея разумная, — задумчиво согласился Ремизов. — Если только Спруту не придёт в голову то же самое. Тут уж как повезёт. А твой старикан не промах! Правильно, нечего с этими отбросами церемониться. Что ж, рад за тебя. В рубашке родился.
— Ник, — перебил я, — у меня дурные предчувствия. Мне кажется…
— Перекрестись.
— Ник! Я не хочу, чтобы Вителли пострадал.
— С чего это? — слегка удивился Ремизов. — Если старика не подведут его же собственные ребята …
— Всякое может случиться, — снова перебил я. — Мне было бы спокойнее, если бы я лично там присутствовал.
В трубке уничижающе фыркнули.
— Давно по морде не получал?
— Ник, мы ведь хотели справляться сами.
— С твоим Спрутом? Ну, если честно, я надеялся на что-то вроде того, что предложил твой итальянец. В крайнем случае, конечно, пришлось бы идти на дело вдвоём. Но я как человек разумный одобряю план первый.
Я помолчал. Ник был прав, но я не мог успокоиться и чувствовал себя ужасно.
— Кто такой Большой Бен?
— Что? — не сразу понял я.
— Биг Бен — это кто? — терпеливо повторил Николай.
— Информатор Сандерсона, — растерянно ответил я. — Первый, к которому я обратился, прилетев в Нью-Йорк. Толковый парень и, мне кажется, знает больше, чем говорит. Я пытался узнать у него о Спруте, но, наверное, я просто не умею выбивать из людей информацию. Погоди! Ты рылся у меня в телефоне?
— Пока ты спал. Нужно же было проверить, кого сбросила мне на шею судьба.
— Собака.
— А то, — легко согласился Ремизов. — Ладно, брат, созвонимся позже. Я ещё ничего сегодня не жрал.
Следующие несколько часов я отчаянно пытался убить время. Нервно расхаживал по гостиной, пытался читать, смотреть телевизор, но никак не мог успокоиться. Знаете, такое отвратительное состояние, когда не знаешь, за что взяться, и в то же время всё валится из рук. Всё происходило не так, как я это себе представлял. Я вроде находился в безопасности, но в то же время тревога разъедала меня изнутри, как серная кислота, доставляя почти физический дискомфорт.
Когда зазвонил мобильный, я был даже рад.
— Курт.
— Где ты? — прорычал знакомый голос, и я вышел на веранду, рассматривая внутренний сад коттеджа.
— Дома, — ответил я. — Волнуешься за меня?
— Я лечу за тобой, маленькая сволочь, — с такой ненавистью выдохнул Спрут, что мне стало страшно. В первый раз за всё время я понял, что поступил правильно, оставшись в США. Если бы я привез свои проблемы со Спрутом в Одессу, этот маньяк не пощадил бы никого из моих близких, чтобы добраться до меня. — Ты пожалеешь, что тебе повезло вырваться. Ты тысячу раз пожалеешь…
— Курт, — как мог спокойнее прервал его я. — Я всё ещё в Нью-Йорке.
Спрут резко замолчал.
— И я не собираюсь уезжать до тех пор, пока мы с тобой не решим нашу проблему.
— У меня нет проблем, Олег, — медленно проговорил Спрут, и я невольно заткнулся, слушая хищный, завораживающий голос. — У меня есть только цель и задача выжить, чтобы её достичь. Моя цель — ты. Ты, везучий маленький сукин сын. Может, просто скажешь, где ты? Это решит твою проблему раз и навсегда, обещаю.
— Нет, Курт, — вздохнул я. — Не могу. После последней нашей встречи мне нужно время, чтобы всё обдумать. Позвони позже, может, я что-нибудь придумаю.
— Издеваешься, маленький ублюдок? — хрипло спросил Спрут. — Это хорошо. Это меня злит. Я вспомню всё, когда придёт время. Сколько тебе нужно? Неделю, две?
— Я позвоню тебе, Курт.
— Не думай, что я буду ждать вечно. Я про тебя уже всё знаю, Олег. Кто ты, откуда, с кем общаешься…
— Но не знаешь, где я, — решил съязвить я.
Спрут помолчал.
— Знаю.
— Вот как? — усмехнулся я.
— Ты у Вителли.
Я остолбенел, и двух секунд ошеломленного молчания Спруту хватило, чтобы сделать выводы. Мы усмехнулись в трубку почти одновременно. Я — придя наконец в себя и желая разуверить Спрута в его догадке, он — вполне удовлетворённый собой.
— Курт, ты меня удивляешь. Я по-прежнему могу быть где угодно
— Только для тех, кто не знает, где искать, засранец, — без всяких эмоций проговорил Спрут. — На твоём месте я бы подумал и пришёл сам. Знаешь, почему? Потому что пистолет с твоими отпечатками всё ещё у меня. Нью-Йорские копы тупоголовые ублюдки, но федералы — совсем другое дело. Они с радостью вцепятся в кость, которую я им кину. Подумай, малыш, что станет с твоим престарелым дружком Вителли? Обвинение в укрывательстве преступника само по себе тяжкое преступление, но тут у нас прямо джек-пот! ФБР хватит одной зацепки, чтобы взять его в оборот. Или ты думал, Вителли чист перед законом, и спокойно доживает деньки на пенсии? Ты влез в болото, о котором не имеешь представления, и знаешь, в чём разница между нами? Я знаю правила. Подумай хорошенько, и скажи: я стану ждать?
Он отключился первым, а я медленно опустился в плетёное кресло, крепко сжимая в руке мобильный. Я не знал, как Спрут догадался, где я скрываюсь, но зато убедился, что не могу оставаться здесь и дальше. Каждая минута у Вителли грозила опасностью ему самому. Остаток дня я провёл как на иголках.
Вечером я выложил всю историю Джино. Тот выслушал внимательно, ни разу меня не перебив, и только когда я наконец умолк, Вителли закурил.
— Спрут прав, — пуская дым, наконец изрек он. — Значит, придётся назначить встречу раньше, чем я планировал.
На этой риторической ноте разговор окончился. Я не сомневался, что Вителли знает своё дело, но всё равно не мог найти себе места. Джино со мной больше не говорил о предстоящей встрече, а у меня в голове запасных мыслей не оказалось.
Следующие несколько дней тянулись мучительно медленно, хотя, если честно, я совсем об этом не жалел. Я терзался нехорошим предчувствием и ожиданием встречи со своим врагом — почему-то ни на секунду я не усомнился в том, что снова встречу Спрута — и бездельем. Я постепенно восстанавливал свои силы, растраченные переживаниями и последней встречей с бритоголовым, отъедался и почти узнавал себя в зеркале.
Джино позаботился о том, чтобы Джулеса, Дэвида и Джил благополучно забыли, но наглый мулат так и не перезвонил. Позвонил Дэвид. Бывший начальник охраны «Потерянного рая» поблагодарил меня — хотя я-то этого точно не заслуживал — и пожелал удачи. От взаимных расспросов мы удержались. Общее прошлое осталось позади, теперь каждый шёл своей дорогой.
Я спросил разрешения у Вителли позвонить домой. Мне пришлось пережить настоящую бурю гнева, обвинений и слёз, но успокоить маму я всё-таки смог, и даже добился от неё согласия подождать ещё немного, пообещав рассказать всё дома. Что я мог изменить? Нельзя же, в самом деле, говорить, что я могу вообще не вернуться?
Ладе я написал длинное электронное письмо. Содержание оставлю при себе, но это было самое нежное письмо, которое я когда-либо писал. Я отдавал все долги, и внезапно оказалось, что я многим людям должен на этой планете. Нет, я не хотел, чтобы всё закончилось именно так.
Когда становилось совсем тоскливо в ожидании Джино, я звонил Нику. Ремизов на самом деле оказался не таким грубым неандертальцем, каким я его запомнил. Просто, наверное, мы познакомились в не самый лучший для нас обоих период в жизни. А потом Николай начал сам звонить мне — и так, день за днём, я коротал время в доме Вителли, подавленно ожидая судного дня.
Однажды Вителли приехал не один. По правде, я был рад видеть Сэма — мне казалось, после нашей глупой драки мы легко найдем общий язык и даже, быть может, вместе посмеёмся над собственным идиотизмом. Но для Сэма произошедшее было чем-то большим, чем временное помешательство; меня он смерил по-прежнему тяжёлым и неприветливым взглядом.
Человеку нужно время, чтобы привыкнуть, хотя я действительно хотел убедить его, что не собираюсь занимать его место. Ко мне Вителли относился, наверное, всё-таки лучше, но именно Сэм стал для него незаменимым помощником, даже партнером, и мне казалось, парень зря беспокоился о своём положении. Всё это я хотел обсудить с ним, когда выпадет возможность. Поймав предупреждающий взгляд Сэма, я воспринял его как команду держаться подальше. И я решил подождать.
Мы устроились в гостиной, и Джино выложил на стол телефон.
— Бамбино, — сказал Вителли, и я заметил, как при этом у Сэма дёрнулся уголок губ. — Мои люди готовы. Вот что тебе нужно будет сказать…
Нехорошее предчувствие, не отпускавшее меня все дни, вспыхнуло с новой силой. Я не хотел следовать чужому плану. И хотя моя роль в нём казалась минимальной, а я доверял Вителли, всё равно гложущее чувство того, что кто-то разбирается с моими проблемами за меня, не давало покоя. Я привык считать, что можно быть уверенным только в том, что делаешь сам. Некого винить в случае неудачи, некого благодарить в случае победы. Здесь оказалось не так.
Я набирал номер медленно: впервые я сам звонил Спруту.
— Курт? Нужно встретиться. … — стрит, 12, завтра в полдень.
— Боишься темноты, напарник?..
Я отключил телефон и вопросительно посмотрел на Джино.
— Всё хорошо, — уверил он меня.
Мне захотелось взвыть. Я не хотел, чтобы наступило завтра, не хотел следующего дня, но всё решили за меня, и я не видел другого выхода.
— Я не хочу, чтобы вы тоже ехали туда, — мрачно проронил я.
— За меня не переживай, Олег, — коротко рассмеялся Вителли.
Я заметил взгляд Сэма, направленный на меня, и на этот раз понял его. Сложно простить человека, который подвергает опасности жизни тех, кто для тебя что-то значит.
Ночью я не спал. Чтобы хоть как-то отвлечься, я позвонил Нику. Ремизов, как оказалось, не спал тоже, и выдержал целую минуту разговора, прежде чем сказал, что у него есть планы на утро.
— Советую тебе выспаться сегодня, — проворчал он на прощание. — Завтра будет не до сна.
В конце концов, устав ворочаться с боку на бок, я спустился вниз, на кухню, заварил чашку крепкого чая и уселся за столом, уставившись в одну точку. Тишина давила. Под потолком висел маленький телевизор; я включил его и, пощёлкав кнопками на пульте, нашёл образовательный канал. Звук я убавил, чтобы не разбудить Вителли, но всё равно слышал каждое слово. Шла передача про Вторую мировую. Конечно же, в ней американцев показали как героев, которые победили злобных фашистов и спасли невинных гражданских от советской оккупации. СССР, который в одиночку вынес все тяготы самой страшной земной войны, вопреки фашистской агрессии и преступной бездеятельности, даже откровенной подлости собственных «союзников», в этой передаче даже не упомянули.
Подробнее всматриваться в мелькающие на экране картинки не хотелось: зрелище одновременно притягательное и неприятное. Вражеская пропаганда, опасное оружие. Кривое зеркало, которое злонамеренно искажает картинку, но как ни протирай его платком, чётче не сделается. И инстинктивно хочется поспорить, но не с кем; не с мелькающими же кадрами на экране?
Через несколько минут спустился Джино. Он посмотрел на меня, на телевизор, и, запахнув тёплый халат, с кряхтением уселся напротив.
— Не спится?
— А вам?
— Переживаешь, — Вителли понимающе улыбнулся в ответ.
— Конечно.
— Олег, — тёплая, мягкая ладонь Джино легла поверх моей руки, — расслабься. У тебя всё будет хорошо. Человек с таким взглядом всё выдержит. Я просто помогу тебе не стать на ту же скользкую дорожку, по которой пошёл когда-то сам. Я сам так захотел, бамбино, ты здесь ни при чём. Просто… мне всегда не хватало в этой жизни одной вещи, Олег. И я готов заплатить за неё свою цену.
Так получилось, что в этот момент я поднял глаза, и наши взгляды пересеклись. Я понял его слишком хорошо, чтобы суметь откреститься. «У вас будет семья, мистер Вителли. Я буду вашей семьёй!», — хотелось крикнуть мне, но я смог только выдавить короткое «спасибо».
Джино убрал руку и отодвинулся от стола.
— Пора спать, — распорядился он — Завтра будет долгий день.