Глава 2
Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много; а если бы не так, Я сказал бы вам: «Я иду приготовить место вам». И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы и вы были, где Я. А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете. (Иоан. 14:1–4).
Старенький «Москвич» подбросил нас до станции: там нас обязался встретить знакомый Кирилла. Водитель объяснил, что за станцией есть небольшой посёлок, и в случае, если за нами так никто и не явится, от рельсов до жилых домов километра полтора.
Мы выехали утром, первого числа, потому что Кирилл сказал, что на стройке праздников нет.
Леська предлагала встретить праздник у них. Я отказался. Так получилось, что в Москву мы вернулись к вечеру, а затем большую часть новогодней ночи прослонялись по улицам. Говорили мало; о чём мы могли говорить? Два человека разного возраста, разных интересов, разных мест жительства, которые столкнулись на чужой территории и шли дальше вдвоём, просто потому что так безопаснее — держаться вместе. А ещё один спас жизнь другому. Пожалуй, это стоило того, чтобы продолжать отношения в том же духе.
Если бы я чувствовал себя хоть немного лучше, я бы приложил все усилия, чтобы заслужить уважение такого друга, как Николай. С другой стороны, Ремизов, похоже, и не ждал от меня особых потуг. Он говорил сам, не задавая вопросов; рассказывал о родном городе, о взглядах на жизнь, о женщинах. Мне было нечем крыть: моя жизнь, кроме последних нескольких месяцев, оказалась не такой интересной, как его. Я не воевал, не служил, даже настоящего снега, такого, как в сибирских лесах, не видел. И женщин у меня не было. Когда я признался в этом Нику, он только плечами пожал. Сказал, что сам это знал.
Дождавшись салютов и вдоволь налюбовавшись на цветные огни, мы направились обратно. Ник сказал, надо лечь пораньше, потому что вставать уже через несколько часов.
Мы прибыли на станцию, уселись на спинке скамейки, предварительно стряхнув оттуда снег, и принялись ждать. В куртке и ботах Александра было тепло, но немного неуютно; впрочем, жаловаться я разучился. Всё больше я понимал правоту Ника: я должен привести нервы в порядок. Я не рассчитывал на то, что заработаю много денег, и ехал туда просто потому, что мне было всё равно, где находиться. Если бы прямо сейчас ко мне подошёл незнакомый человек и предложил идти за ним, я бы, наверное, тоже согласился.
— Езжай домой, — словно в подтверждение моих мыслей, вдруг проронил Ник.
Я поднял голову и вопросительно на него посмотрел.
— Нервы нервами, но если ты схватишь воспаление, много заработать не удастся.
Я удивился. Недавно Ник меня убеждал, что необходимо ехать, и вдруг передумал. Внезапно мне всё-таки захотелось остаться. Это было как вспышка, минутная слабость, страх, что впереди ждёт что-то похожее на то, что я оставил позади.
— Почему ты не сказал этого раньше?
Николай вздохнул, чиркая зажигалкой.
— Потому что хотел, чтобы ты поехал со мной. Я ведь здесь тоже чужой, — признался он. — С Кириллом мы не виделись семь лет. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы верить ему… ну, процентов на восемьдесят. Но дома мне точно нечего делать. Если возвращаться, то хотя бы с цветами, — Ремизов хмыкнул и достал из кармана сигарету.
Я посмотрел на него, не веря своим ушам. Ник сомневался! Ник, который, по моему убеждению, мог и умел всё! Ник, который ради меня не побоялся сунуться в пасть к дьяволу, хотя наше знакомство длилось всего несколько дней!
Ник, как и я, не хотел идти в незнакомое место один.
— Я ведь уже решил. Я еду.
Ремизов снова вздохнул, запихнул в губы сигарету, щёлкнул зажигалкой; но поговорить нам не удалось.
— Доброе утро, — раздался бодрый голос. — От Кирилла?
Мы обернулись. За нами стоял молодой парень с огромным рюкзаком за плечами. Шапка была натянута по самые брови, шарф охватывал всю нижнюю часть лица, так что виднелись только глаза, весёлые, карие, и влажные от ветра.
— А вещи? — спросил он, не дожидаясь ответа: кроме нас, на платформе никого не было.
— Мы налегке, — ответил Ник, поднимаясь. — Кирилл сказал, билеты у тебя.
— Точно, — кивнул парень. — Знакомиться будем? Я Паша.
Мы представились. Паша рассказал, что поезд придёт через десять минут, ехать шесть часов, дорогу он помнит, его отец работает бригадиром на объекте, и он часто ездит туда подрабатывать на каникулах. Паша оказался выпускником местной школы и планировал в сентябре поступать в станкостроительный техникум. Поступить в ВУЗ он не надеялся, да и не горел желанием. Чтобы зарабатывать деньги, сказал он, большого ума не надо.
— Такое ощущение, что ты не встречал Новый год, — усмехнулся Ник. — Бодрый сильно.
— Так я и не встречал, — согласился Паша. — Лег спать ещё в восемь. Дома мамка болеет, а все одноклассники поехали в Москву. На самом деле здорово, что Кирилл нашёл ребят. Я люблю, когда есть попутчики. Одному в дороге можно с ума сойти, пока до места доберёшься.
Паша оказался неправ: в дороге скучно не было. Во-первых, поезд стоял на станции одну минуту, и мы ломанулись в первый же вагон, который оказался ближе прочих. Едва Павел со своим огромным рюкзаком втиснулся в проём, и проводница проверила наши билеты, состав тронулся.
Плацкарт оказался полупустым. Люди в основном спали после вчерашней встречи Нового года, и в другой раз я бы им наверняка позавидовал. Встречать Новый год в дороге куда как веселее, чем слоняться по улицам просто потому, что некуда идти. С другой стороны, мне хотя бы было, с кем слоняться.
Мы с комфортом разместились на трёх сидениях, где Паша наконец снял шапку и размотал шарф. Весёлые карие глаза дополнились не менее выразительными полными губами и румяными, как яблоки, щеками.
— Я жрать хочу, — заявил он. — Не завтракал по-человечески… посёлок будто вымер, ни души, только я по снегу ползу к станции.
— Мы тоже не завтракали, — неожиданно подключился Николай. — Вот… с собой взяли.
На столике появился увесистый свёрток, часть из которого сложила нам Леся, а часть Ник набрал из холодильника Кирилла.
— Котлеты, огурцы, нарезка, оливье, хлебушек, — принялся перечислять Ремизов, по очереди доставая продукты из сумки.
— Ага, — обрадовался Паша, расстёгивая один из карманов рюкзака. — Мамка мне тоже в дорогу собрала. Вот ещё… профилактика.
Он застенчиво поставил фляжку из внутреннего кармана дутой куртки на стол и вопросительно посмотрел на Николая, безошибочно определив главного в нашем отряде. Ремизов расхохотался, хлопнул парня по плечу, и принялся разливать.
Я не верил своим глазам. Злобный, грубый десантник, с которым я познакомился в Америке, изменился почти мгновенно, как только мы высадились в Москве. Хотя, конечно, я не так хорошо знал его в Штатах. Наверное, у Ремизова всё-таки не было проблем с людьми, и это я относился к нему предвзято: ещё бы, человек, который знал одну войну, и научился за жизнь только убивать, не попадал под общепризнанные законы морали. Я априори зачислил его мрачную личность в категорию одиночек. Ник, очевидно, оказался из тех людей, которых судят по их настоящим поступкам, а не по тёмному прошлому, которым сам он, кстати говоря, никогда не гордился. Он спас мне жизнь, и я доверял ему безоговорочно.
Внезапно мне тоже захотелось есть. Я присоединился к разговорившимся попутчикам, и скоро ел и пил наравне с ними. Только почти не разговаривал: наслаждаться живым общением казалось правильнее, чем рушить его собственным неумелым вмешательством.
— И как хозяин, не обижает?
Паша неопределённо пожал плечами, хрустя огурцом.
— Деньги вовремя даёт. Мы уже полгода у него работаем. Слухи ходят, он эту часть леса выкупил. Вначале ведь там глушь была страшная, мы несколько месяцев только лес валили, вывозили. Сейчас местечко разровняли, поставили фундамент, первый этаж гоним. Бригадир говорит, новый план утвердили. Кажется, барину снова лес нужен, будем валить. Сдаётся мне, он там целый город задумал поставить.
— А отец твой?..
— Бригадир, — с гордостью ответил Паша, — он за всё отвечает перед Аркадием.
— Аркадий — это прораб?
— Ну да, — кивнул он, — с хозяином мы и не видимся особо. Так, приезжает раз в месяц с какими-то типами, ходят по объекту, смотрят.
— Слишком хорошо звучит, — Николай сощурил зелёные глаза на мальчишку, цепляя кусок нарезки, — любой барин со своими тараканами.
— Пить не разрешает, — раскололся Паша, — работаем без выходных, в две смены, без праздников, без отпусков. Кто хочет отгул брать, то сразу на полмесяца, за свой счет. Ну да… странный немного. Никого матом не кроет, общается только с Аркадием, когда приезжает, то ходит по стройке, ни с кем не заговорит, а за ним телохранители топают. Ну так замкнутость вроде не порок… плохого сказать про него не могу.
— Хорошего тоже, — задумчиво констатировал Ник. — Ладно. Посмотрим.
Паша окинул огромную фигуру бывшего десантника любопытным взглядом и спросил:
— Ты где служил?
Ремизов дожевал и ответил:
— В армии.
Паша фыркнул и рассмеялся. Я с удивлением наблюдал: мне было, чему у него поучиться. Паша не обиделся на отказ и, не пытаясь выведать больше, довольствовался тем, что человек предпочёл открыть о себе. Я куда болезненнее реагировал на отсутствие ожидаемой реакции, а гордость не позволяла спросить второй раз. Впрочем, таким я помнил себя в прошлом. Я изменился.
Я заснул, наверное, первым, точно сказать не могу. Не выспавшись накануне, я выпил и съел достаточно, чтобы вырубиться незаметно для себя. Помню, было очень уютно, и двигаться совершенно не хотелось. Проснулся я оттого, что меня энергично трясли за плечо.
— Мы решили, ты тоже захочешь перекусить, — сказал Паша, как только я открыл глаза. — Ты проспал три часа. Скоро будем на месте.
Через час поезд остановился. Мы уже минут пять как стояли у дверей — на этой станции состав стоял недолго. Проводник даже не выглянул из своего купе; мы вышли из поезда и огляделись. Кроме нас, из соседнего вагона показалось пятеро человек, и больше никого.
Пустынную станцию занесло снегом едва ли не по пояс. На площадке находилась небольшая постройка с выбеленными стенами и обледеневшей крышей. Две лавочки у путей угадывались только по выглядывавшим из сугробов спинкам с облупленной краской; окно справочной было закрыто доской и решёткой. Сразу же за площадкой начинался лес. Густой, глухой, совершенно на первый взгляд непроходимый. Вид сказочного леса, укрытого снегом, восхищал. Я был потрясён: такие места, как мне казалось, существуют только в кино или на картинках. Если во мне ещё оставались чувства сомнения, я похоронил их здесь.
Группа вышедших из поезда вместе с нами людей уже обогнула здание станции и скрылась в лесу. Паша, дождавшись, пока поезд тронется, махнул нам рукой:
— Нам на ту сторону. Километра полтора до места.
— Веди, — кивнул Ник, пропуская его вперёд.
Паша перешёл рельсы и спрыгнул вниз, тотчас погрузившись в снег едва ли не по пояс.
— Идти можно, — весело крикнул он нам. — Только не останавливайтесь, замёрзнете к чертям собачьим!
— Это ты мне? — уточнил сибиряк.
— Нет, — открестился Паша, глянув в глаза Ремизову. — Ему.
Я был немного выше парня: снега оказалось всего-то по колено. Периодически, конечно, то я, то Ник проваливались в ямы, но чаще это делал Павел. Парень отлично помнил дорогу, но с выбором оптимального маршрута ему определённо не везло. Впрочем, даже Ник догадался не язвить: благодаря нашему проводнику мы с сибиряком успешно обходили ямы, в которые проваливался он. Последний не злился, в очередной раз набрав снегу в сапоги, только пыхтел, отдирая рюкзак от мокрого снега. Пару раз Ник предложил помощь; парень упорно отказывался, утверждая, что ему ещё и не такой груз приходилось переносить, правда, снег тогда не такой глубокий был.
В конце концов мы шли молча, и я даже приноровился к трудной дороге, успевая теперь поглядывать по сторонам. Тишина стояла блаженная. Пушистые ели, голые чёрные стволы лиственниц, колючий кустарник — всё оказалось так непривычно моему глазу, так потрясающе прекрасно, что я порой даже останавливался, отдавшись ощущениям. Лес был живым. Я слушал голоса неизвестных мне птиц, смешные и пугающие звуки, и жалел только, что невозможно сохраниться здесь, как в компьютерной игре, и когда городская суета начнёт выпивать соки и нервы, вновь загрузиться с этой позиции.
Паша ушёл шагов на пятнадцать вперёд, и Ник остановился, дожидаясь меня. Пожалуй, он понял, каким эмоциям я поддался, потому что ехидничать не стал, только кивнул мне:
— Красота?
— Благодать, — неожиданно согласился я.
Ремизов понимающе усмехнулся и тут же вздохнул.
— И чего людям не хватает? — задумчиво спросил он. — Всё делят, делят что-то… неделимое. Нашу святую землю делят. Хищники… Русскую землю у русских забрали, и всё не нажрутся. Не могу понять…
Я промолчал, уткнувшись носом в шарф. Дальше пошли молча, погружённые каждый в свои мысли, словно без вины виноватые. Да разве есть среди нас, славян, хоть один невиновный? Мы — виноваты. Виноваты в том, что пустили врага на нашу землю, впустили его в умы и сердца наших детей, позволили ему заменить наши традиции, веру, дали ему власть — и пошли за ним. Одурманенные, ослеплённые, обманутые — где свой, где чужой? — перенявшие поганые обычаи, дурную моду, мы сами стали своим врагом. И если врагов убивают, то как искоренить его дух, когда он уже внутри? Где чудесный эликсир, который вернёт народу самосознание, силу, веру? Наверное, есть где-то, только ищем мы не в том направлении…
Спустя время мы приблизились к «месту» настолько, чтобы слышать звуки работающих машин и человеческие голоса. Паша ободрился и сказал, что осталось немного. Через несколько минут мы буквально вывалились из леса на огромную поляну. Деревья закончились резко, вдруг, так, что стало неуютно, точно мы лишились природной защиты. Вырублено было почти целое поле. Я потрясённо смотрел на огромные машины, могучие стволы, сложенные вдоль поляны, целую толпу рабочих, снующих по участку, и самый настоящий дворец, поставленный в центре. Паша оказался прав — выгнали только первый этаж, но материалы для второго уже ждали у стен.
— Первое число, — только и проронил Ник. Похоже, русского ошарашило совсем не то же самое, что меня.
— Да, — согласился Паша. — Я же сказал, работаем без праздников. Кому-то повезло вчера смену стоять, кто-то вытащил счастливый билет на сегодня. Прикинь, как завидовали тем, у кого вчера выпал выходной. Водка на новый год — она и в бараке водка.
Я проследил за его взглядом и увидел низенькие домики у противоположного конца поляны. Больше всего они напоминали амбары для животных, но, скорее всего, внутри было тепло. Я невольно переступил с ноги на ногу — после постоянных погружений в снег внизу позвоночника немного тянуло. Я бы с удовольствием растёр себе спину, но любое моё движение не укрылось бы от Ника, а я не хотел, чтобы он знал. Русский и без того слишком часто оказывался прав, я не хотел льстить ему.
— Идём, — распорядился Павел, бодрой походкой направляясь прямиком через поле.
Снег здесь был притоптан, кое-где даже убран в огромные сугробы, формируя нечто вроде лабиринта из протоптанных тропинок. По одной из таких тропинок нас повёл Паша. Мы приблизились ко дворцу, и у нас с Ником появилась возможность рассмотреть его как следует. Дерева, конечно, потрачено было чудовищно много. Гладкие бока современного терема блестели на солнце, запах от стен шёл такой потрясающий, душной, тёплый… в таком доме, при хороших хозяевах, семейные вечера у уютного очага превратятся в нечто незабываемое. Если бы только я мог построить для нас с Ладой что-то подобное!
— Для кого ваш барин дачу строит? — поинтересовался вдруг Ник. — И почему в такой глуши?
Паша неопределённо пожал плечами.
— Не знаю я… здрасьте, Валерий Иваныч! — жизнерадостно поздоровался он со щупленьким старичком, вышедшим из парадного входа дома. — Что нового?
— Погреб до ума довели, — ответил тот, щурясь на нас. — Кого привёл, Паша?
— Помощников, — ухмыльнулся тот. — Нужны нам свежие силы?
— Если это все, кого нашёл, можешь идти назад и искать ещё, — старичок задумчиво посмотрел на меня. — Хозяин расширяться думает. Ты-то как, сынок, с деревом работать умеешь?
— Не пробовал, — растерялся я, не сразу сообразив, что обращаются ко мне.
— Научим, — утвердительно кивнул Валерий Иванович. — Паша, скажи отцу, пусть его ко мне запишет.
— Сделаю, — пообещал Паша, и мы прошли дальше. — Наш старший плотник. Такие чудеса из дерева делает, офигеть просто, — дал краткую характеристику парень. — Попадёшь к нему, Олег, будешь как у Бога за пазухой.
— Могу поспорить, что теперь мне не повезёт, — негромко добавил Ремизов, так, чтобы слышал только я. — Это становится традицией, счастливчик.
Я бы мог возразить, честное слово. Но я сразу понял, что он имеет в виду: я всё-таки нравился людям. Что бы со мной ни случилось, найдутся те, кому я буду небезразличен. Чего не скажешь о Нике: сибиряк добивался своего, несмотря на расположение или, точнее, нерасположение к нему окружающих. Настроение немного улучшилось.
По дороге встречались группы рабочих; с некоторыми Паша здоровался, некоторым кивал, мимо других проходил молча. Так мы добрались почти до бараков, свернув лишь у входа, чтобы обогнуть длинную постройку.
Позади стоял небольшой фургончик с наглухо закрытой дверью. Паша подёргал ручку несколько раз, потом скинул с себя рюкзак и глянул на нас с Ником.
— Подождёте здесь, — сказал он. — Папаня, наверное, к Аркадию направился. Сбегаю за ним, это на другом конце площадки. Охраняйте вещи, а то тут… всякое случается.
Он ушёл, а мы остались ждать. Прямо за фургоном лежала груда поваленных стволов, а за ними начинался лес. Я глянул на стремительно темнеющее небо и подумал, что ночью здесь, должно быть, чертовски неуютно. Лес обступает со всех сторон, и обтёсанные голые стволы, как разложившиеся трупы, напоминают о дневной работе…
— Почти как дома, — не разделил моих мыслей Ник. — Только шумно очень.
Я покосился на мужчину, но не откликнулся. За спиной заухала ночная птица, пробудившаяся после дневного сна, я обернулся.
— Не дёргайся. — Ремизов посмотрел на меня, затем вновь на поле, где работали люди. Темнота наступала стремительно; рабочий день тоже подходил к концу. — К лесу привыкнуть надо.
Я не имел проблем с адаптацией, но домой вдруг захотелось жутко. Я хотел ему сказать, что если бы он оказался у нас в степях, и впервые увидел море, я бы с ним не разговаривал так снисходительно, но за последнее время я отвык не только возмущаться, но и раскрывать рот, если можно было обойтись без слов.
Не двигаться на таком морозе просто невозможно; я принялся расхаживать вдоль тропинки перед фургоном, разминая спину и ноги. Ник за моими передвижениями следил только глазами, раскуривая сигарету. Подходивший к бараку с боковой стороны рабочий с закинутым на плечо топором остановился, увидев нас, и, поколебавшись секунду или две, решительно направился к Ремизову.
— Здорово, мужики, — сказал он, одним движением скидывая орудие труда на землю, — сигаретами поделитесь?
Я едва не вздрогнул, когда топор вонзился в землю в нескольких сантиметрах от моей ступни, и на всякий случай отошёл подальше. Ник медленно кивнул, доставая из кармана пачку.
— Вот спасибо, — обрадовался тот, — а прикурить?
Ремизов щёлкнул зажигалкой, и, пока оба были заняты, я сумел рассмотреть незнакомца. Это оказался мужчина возрастом около сорока, с короткой густой бородой, приземистый, с весёлыми светлыми глазами. Ворот его куртки был расстёгнут, волосы и лоб стали влажными от пота. Я невольно восхитился: похоже, этот не боялся ни физической работы, ни ледяного воздуха, наполнявшего лёгкие при каждом вдохе.
— Егор, — представился он, протягивая лопатообразную ладонь вначале Нику, затем мне. — Только прибыли?
— Вроде того, — без выражения ответил Ремизов.
— Это хорошо, — кивнул Егор. — Вас Паша привёл?
Я кивнул, а Ник не среагировал, глядя поверх наших голов. Я первым догадался обернуться.
— Ну здравствуйте, — поздоровался долговязый мужчина, окидывая нас внимательным взглядом. — Пойдём внутрь, что ли?
— Пойдём, конечно, — согласился Паша, стоявший рядом с ним, — холодно же!
— А ты здесь зачем, Егор? — поинтересовался бригадир. — Рабочий день закончен?
— Не зверствуй, Саныч, — попросил тот, подбирая топор. — Ты ж не Аркадий.
Мы вошли в фургон, и как только хозяин включил свет, крохотную электрическую лампочку под потолком, на душе сразу стало спокойнее: цивилизация, видимо, дошла сюда тоже.
— Садитесь, — махнул в сторону низеньких стульчиков бригадир, — сейчас печь включу. Паша, не стой столбом, вскипяти чайник. Будем знакомиться, — включив обогреватель, кивнул он нам, — меня зовут Александр Александрович.
Мы представились; он записал наши фамилии в пухлую тетрадь и уселся напротив нас, а Паша остался стоять, дожидаясь, пока закипит вода.
— Ты им всё объяснил?
Парень пожал плечами.
— Понятно. Тогда я расскажу ещё раз. — Александр Александрович наклонился вперёд, поставив руки на стол. — Работаем мы беспрерывно, в две смены, выходной согласно графику. Места вам Павел покажет, столовку тоже, люди здесь быстро обживаются. Первый отгул можно брать через месяц. Зарплата каждые две недели, обычно без задержек; выдаю либо я, либо Аркадий Степанович. Размер определяет он, смотря, куда вас определят.
— Блондина уже определил Валерий Иваныч, — подал голос Паша, разливая кипяток по чашкам.
— Повезло, — задумчиво кивнул бригадир. — Николай, тебя направим на рубку. Не успеваем с древесиной…
— Чай, кофе? Есть только чай, — предложил Паша, бухая каждому в чашку по столовой ложке сахару. — А водку папа пить не разрешает.
— Не разрешаю, — подтвердил бригадир. — Но в чай коньячку можно. Завтра тяжёлый день…
Глава 3
Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир. (Иоан. 16:33).
То, что мне действительно повезло, я понял уже когда Валерий Иванович показал, как работать за станком. Терпение у старшего мастера оказалось просто ангельским, так что на меня он потратил едва ли не час, пока не убедился, что я в состоянии шлифовать самостоятельно и не отпилить себе при этом руку.
Мы работали в длинном сарае, поставленном наспех, с целью развалять сразу же, как только дом будет достроен. Вдоль всего помещения стояли станки, от которых шёл постоянный шум. Создавалось впечатление, что мы находимся в цеху. Две печки по краям сарая прогревали воздух до почти весенней температуры, так что многие работали без курток, в одних телогрейках. Постепенно я начал привыкать к работе.
Николая я не видел с рассвета. Его определили в бригаду лесорубов, и Ремизов покинул барак, едва я проснулся. Паша зашёл за мной через несколько минут; ему тоже выпал счастливый билет работать у Валерия Ивановича. Как оказалось, Паша был на подхвате везде сразу и нигде в частности. Он появлялся в мастерской, работал за станком полчаса, затем убегал по поручениям, возвращался с морозу довольный, всегда улыбающийся, отмачивал шутки, снова пристраивался к станку, но долго на одном месте не выдерживал. Этим он напомнил мне Примо, и с этого момента я старался поменьше общаться с ним. Мы сдружились с молодым итальянцем; я тяжело переживал потерю друзей, и мне не хотелось, чтобы история повторилась. Я вообще ни с кем не хотел теперь сближаться.
Перерыв наступил даже раньше, чем я устал. Мне нравилось работать, нравилось слушать диалоги рабочих, нравилось всё, что я видел. Близость леса, чистота ледяного воздуха, дурманящий запах свежего дерева в тёплой мастерской, ненавязчивые разговоры…
Я уселся на скамейку поближе к краю, не собираясь покидать помещение. Мужики выходили наружу, многие даже не обременяли себя куртками, и спустя несколько минут быстрого перекура запрыгивали назад, в мастерскую. Над курящими подшучивали, те беззлобно огрызались в ответ. Я невольно подумал о Николае: от вредных привычек бывший десантник избавляться, по его словам, не собирался.
— Эй, — меня дёрнули за рукав, и я повернулся к усевшемуся рядом мужчине, — тебя как зовут-то?
— Олег, — ответил я.
— А я Глеб, — он протянул мне руку, я осторожно пожал. — Как ты сюда попал?
Я неуверенно усмехнулся. Оставшиеся в помещении мужики столпились вокруг меня, знакомство получалось массовым. И то верно, чем ещё занять перерыв, как не изучением нового субъекта.
— Да… так… за компанию с товарищем, — наконец невнятно сформулировал я.
— Это который? — поинтересовался Глеб.
— Николай, — подал кто-то голос, — к лесорубам пошёл.
— А-а-а… этот… — протянул Глеб. — Давно дружите?
— Месяца два.
— И ты решил составить ему компанию? — присвистнул один мужиков, усаживаясь на корточки. — А человек-то он надёжный?
Я ответил не сразу, и это неверно истолковали.
— Всегда смотри, прежде чем за кем-то идти. Вот этот твой Николай завёз тебя к нам, — мужик обернулся к народу и подмигнул, — и бросил!
Мужики расхохотались, а я внезапно понял, что он прав. В Америку я тоже летел вроде как за компанию. И так и не сделал никаких для себя выводов.
— Ник надёжный, — сказал я, — а то, что несдержанный… ну так со всеми бывает.
— Ишь, защищает, — уважительно признал мужик и протянул мне руку, — Пётр.
Я пожал протянутую ладонь.
— А где с Колей познакомились-то?
— В Америке, — врать я никогда не умел, так что пришлось говорить правду.
— Ух ты! — первым среагировал Глеб. — А ну расскажи!
Я посмотрел на загоревшиеся глаза работников и с глубоким сожалением понял, что если не сделаю рассказ интересным, меня до конца рабочих дней будут считать занудой.
— Работать туда попёрся, — начал я. Помолчал и добавил, — тоже за компанию.
Грянул хохот, и я улыбнулся. На этот раз — совершенно искренне.
— Где работал? — поинтересовался Петр.
— Охранником в клубе и компьютерным техником. В две смены.
— На английском хорошо шпаришь?
— Да, — отмахнулся я. — Но они говорят не на английском, а на сленговом американском. Это как если набрать полный рот жвачки…
— Ух ты, — вставил Петр, — я сразу подумал, что ты паря с образованием.
— Сильно видно? — не стал спорить я.
— Аж прёт, — подтвердил Глеб, и окружающие согласно закивали головами. — Вот поэтому я сразу себя спросил, какого лешего тебя сюда занесло.
— Да ещё с хвостиком, — задумчиво добавил Петр.
Я инстинктивно пригладил отросшие волосы.
— Где учился?
— Академия связи. Одесса…
— О-о-о… — дружно откликнулись мужики. — О-одессит?
— Есть такое, — вздохнул я. Внезапно очень захотелось оказаться дома, пройтись знакомыми улицами, заглянуть к друзьям и родственникам… вдохнуть воздух с привкусом моря…
— Ну а с Николаем как познакомился? — не выдержал кто-то.
— На улице. Случайно, — коротко ответил я. — У меня были проблемы, а он помог.
— Так вы сюда прямо из Америки? — восхитился Глеб. — Ух ты!
— Да.
Про проблемы меня не спросили, и я успокоился. У них хватило такта промолчать.
— Ну и как Америка-то? Понравилось?
Я посмотрел на Петра, затем скользнул взглядом по столпившемуся народу.
— Нет, — ответил я.
— Здесь лучше? — улыбнулся Глеб.
— Да.
Повисло молчание, и я понял, что отвечал слишком уж лаконично. Это неважно, то, что со мной там произошло. Эти люди интересовались мной, принимали меня в свой круг. Я должен был проявить чуть больше благодарности.
— Там всё по-другому, — заставил себя говорить я, — всё наоборот. То, что у нас запрещено, у них приветствуется. То, что для нас свято, у них смешано с грязью. Нам нечему у них учиться, и незачем с ними связываться. Нам на них не повлиять, а вот нас они к себе затянут с радостью. И изменят…
— Ого, — только и сказал Глеб.
— А я ни хрена не понял, — протянул кто-то.
— И впрямь образованный, — подметил его сосед. — А конкретнее, братишка? Чем они тебе так насолили-то, эти несчастные американцы?
— Ну пристали, — повысил голос Петр. — Отстаньте уже от человека, дайте подышать свободно! Ишь, вороньё, развесили уши!
Я удивленно посмотрел на окружающих. Большинство и в самом деле потупилось, точно они вдруг стали свидетелями какой-то личной сцены. Я вопросительно глянул на Петра.
— Много надеешься заработать? — с лёгкостью переменил тему он.
Я покачал головой и улыбнулся.
— Я же за компанию, — напомнил я. — Мне бы ровно столько, чтобы домой потом добраться. Я вообще ни на что не надеялся, когда ехал сюда.
Мужики заулыбались; один или два человека одобрительно хлопнули меня по плечу, прежде чем вернуться к своим рабочим местам. Пётр усмехнулся, поднимаясь с корточек.
— Славный ты малый, — сказал он. — Только всё равно делать тебе здесь нечего. Так своему Николаю и передай.
Я так и не узнал, что он имел против Ника. Вместо этого я решил спросить об этом самого Ремизова, вечером, когда мы соберёмся в бараке. Я выяснил, что далеко не все рабочие ночуют прямо на стройке, как это делали мы. Многие снимали комнату у хозяев в близлежащей деревне Суворово, той, которая находилась по ту сторону железной дороги. Я даже удивился — родной район в Одессе, в котором я жил всю сознательную жизнь, назывался Суворовским. Если так рассудить, то недалеко же я уехал.
Водку, сигареты, и прочие мелкие радости покупали там же, в местных магазинчиках. На Рождество в этом году, впервые за всю историю стройки, всем рабочим давали сутки отгула. Мужики в своем большинстве собирались гулять всё в той же оживившейся после начала стройки деревне. Что было логично, учитывая, что добрая четверть рабочих была родом из неё же, а ещё половина снимала там комнаты. В бараке оставались единицы. На самом деле, если бы я собирался оставаться здесь надолго, то однозначно выбрал деревню. Тёплые протопленные комнаты, чистая постель, хоть какое-то разнообразие после тяжёлого рабочего дня.
То, что меня приняли в компанию, я понял сразу. Со мной общались, моё мнение что-то значило, и никто не делал двусмысленных замечаний в мой адрес. После общества латиносов, а затем итальянцев, где постоянно требовалось следить за каждым своим и каждым чужим словом, такая простота казалась блаженной. Я мог не опасаться недоразумений. Здесь достаточно извиниться, чтобы тебя поняли.
Мне даже предложили разделить комнату. Вдвоем было легче платить хозяевам, и безопаснее добираться от стройки до деревни. Я пообещал подумать.
Николая тоже приняли. Правда, у бывшего десантника это получилось не сразу. Ремизов явился в барак позже меня, плюхнулся на постель, и тяжело уставился мне в переносицу.
— Ну спрашивай, — прорычал он. — По глазам вижу, уже донесли.
Я коротко и осторожно улыбнулся.
— Поссорился с кем-то?
Взгляд Ника переменился с раздражённого на удивлённый.
— А я разве сдружился с кем-то, чтобы ссориться? Просто мужик меня не понял, а я не потрудился объяснить вежливо. Хочешь подробностей?
Я честно задумался. С Ником я никогда не бывал уверен, стоит ли мне знать больше, чем он открывал о себе сам.
— А я всё равно расскажу, — неожиданно и с силой выдохнул Ремизов. — А то потом услышишь от кого-то и будешь на меня коситься…
Всё оказалось не так драматично, как можно было бы ожидать. Кто-то сделал замечание по поводу наколок Ника, бывшему десантнику это не понравилось, ответил грубо, на что отреагировал сразу весь отряд лесорубов. Слово за слово, начала назревать драка. А после того, как Ник скрутил самого зачинщика, народ и вовсе воспылал жаждой мщения. Закончилось дело вмешательством Александра Александровича, искренними и длительными извинениями Николая, примирительным презентом обиженному Ремизовым товарищу в виде пачки сигарет, и взаимными заверениями в вечной лояльности друг другу.
По мере того, как Ник рассказывал бурно прошедший для него первый день, я вспоминал свой. Я думал, что никогда не вольюсь в эту среду, не горел желанием сближаться с людьми и вообще надеялся избежать любого общества. И меня всё равно приняли, с готовностью, без длительных испытаний, просто потому, что я оказался в тех же условиях, что и остальные. Ремизов должен был справиться с этим легче, как мне казалось. Вот уж точно неисповедимы пути Господни.
— А ты народу понравился, — угрюмо закончил повесть Николай. — Но в этот раз, слава Богу, внимание к твоей персоне ничем страшным не грозит.
Это был, пожалуй, первый раз, когда Ремизов позволил себе упомянуть прошлое. Наверное, моё лицо как-то изменилось, потому что Ник разом успокоился и даже сник.
— Неудачный день, — шумно вздохнул русский, бросая на меня взгляд исподлобья. — Вот и тебе покоя не даю, а вроде делить нам нечего.
Я сумел оценить тот максимум, который услышал от Ника в плане извинений. Ремизов адаптировался здесь не с той лёгкостью, на которую сам рассчитывал, и я его понимал.
— Холодно, — только и сказал я.
— Сейчас чай принесу, — кивнул он.
Когда чуть позже мы пили кипяток из больших алюминиевых кружек, между нами впервые образовалось нечто вроде вполне уютной тишины. Я уже не собирался ничего ему доказывать, а он не проверял меня на вшивость при каждом удобном случае. Может, лёд тронулся ещё в новогоднюю ночь, когда мы слонялись по улицам Москвы, но на самом деле только сейчас я начинал себя чувствовать рядом с ним по-настоящему уверенно.
Здесь привыкли рано ложиться и рано вставать. В ту ночь я закрывал глаза, ощущая, что наконец начинаю обретать равновесие.
Следующие три дня я привыкал к новой жизни. В работе и общении я проходил своего рода терапию, ту самую, о которой так много говорят профессиональные психологи. И, наверное, ни один из них не смог бы оказать мне такую помощь, какую я получал здесь.
— Здорово, — пробегая мимо мастерской, Паша всегда находил время перекинуться парой-тройкой фраз с рабочими. — Прохлаждаетесь?
— Ага, — ответил за всех Петр, щурясь на зимнее солнце. — Кто не работает, тот ест. Учись, студент…
— Студентом у нас одессит был, — кивнул в мою сторону парень. — А я честный рабочий.
И, подмигнув мне, сын бригадира быстро уматывал в неизвестном направлении.
Я любил наблюдать за стройкой, когда мужики из мастерской выходили на перекур. Дом рос на глазах. Настоящая деревянная крепость, роскошная, потрясающая, укреплявшаяся на живописной поляне с каждым днём всё увереннее. Непроходимый лес, видный из каждого окна дома, служил естественной стеной между поляной и внешним миром. Валерий Иванович сказал, что к Пасхе дом должен быть закончен, а к майским праздникам выложена дорога от шоссе к дачному участку. Шоссе располагалось километрах в двух от дома, но хозяин не возражал против расходов. Мужики поговаривали, что хозяин, мужичок хилый да тихий, планировал перебраться на свою потенциальную дачу после того, как будут подведены все коммуникации. Ходили слухи, что он выходил на вынужденную пенсию подальше от столицы и собственного бизнеса. Я решил не вникать в сплетни и местных мафиози: хватило опыта с итальянцами. Чем дальше находишься и меньше знаешь, тем выше вероятность разойтись мирно. На самом деле бизнесмены, похоже, везде одинаковы, с той только разницей, что русские, как исторические победители, народ, который не привык проигрывать, стремились и в преступных делах быть первыми. Обхитрить западных партнёров, акул денежного бизнеса, зачастую не удавалось, и в ход шла жестокость. Русские всегда и во всём первые. И если люди честные используют этот дар во благо, то гнилые торгаши не знают границ собственного безумия. Обманутые, доверчивые к любому злому делу, как дети, и такие же бессмысленно беспощадные. Я даже думать не хотел, на что способна разозлённая русская мафия.
— Хороша погодка-то, — Петр незаметно подошёл сзади, остановился в двух шагах, с удовольствием вдыхая ледяной воздух. — Не замерз, одессит?
Я улыбнулся посиневшими губами и отрицательно помотал головой.
— Нет.
— Я так и понял, — вежливо кивнул Петр, усаживаясь на гору брёвен. — А почему за станком не остаёшься, если на улице зубами от холоду клацаешь?
Нижняя челюсть у меня и впрямь подрагивала. Я передёрнул плечами, но равнодушие изобразить не смог.
— Не могу сидеть на одном месте.
— Живчик, — улыбнулся Петр, и неожиданно поинтересовался, — одиноко тебе здесь?
Я покосился на него, но он имел в виду только то, что спросил. Ни издёвки, ни изматывающего душу праздного любопытства.
— Нет… не то чтобы, — тяжело ответил я. — Я просто… сам… не очень…
— Ты всегда такой замкнутый или только с нами? — снова спросил Петр.
— Только с вами, — вынужденно признал я. — У меня сейчас просто не самый… приятный период в жизни…
— А жизнь и состоит-то из одних только проблем и испытаний! Чем раньше ты это поймёшь, тем легче будет, — Петр вздохнул, окидывая меня взглядом. — Вот поэтому ты никак и не справишься…
Отвечать не хотелось; вполне возможно, он был прав. Мы помолчали. Я смотрел на стремительно темнеющее небо и царственный, чужой, живущий своей жизнью лес, прекрасный, несмотря на усилия бригады Николая. Каким несправедливым казалось то, что у этого бизнесмена появились вдруг права на эту поляну, на эти деревья, на этот замечательный дом и на такую жизнь. Я ни в коей мере ему не завидовал, но смысл таких испытаний, выпавших мне, и испытаний богатством, выпавших ему, не понимал. Только годы спустя православный священник мне объяснил, и тогда я перестал обижаться на судьбу, с благодарностью принимая как испытания, так и подарки. Но стоя на опушке леса в ту минуту и зная, что вокруг хотя и доброжелательные, но по-прежнему чужие мне люди, я считал положение, в котором оказался, нечестным, несправедливым, и, скорее всего, именно за эти мысли вскоре и поплатился.
— А пойдём с нами в баню?! — вдруг с азартом предложил Петр. — Хозяин даёт полтора дня выходных на Рождество. Впервые на моей памяти! Хочешь, в храм сходи, а хочешь, колядовать с нами пойдём! Вся деревня гулять будет, ну а мы чем хуже? Глеб организовал в своей избе поляну, а у хозяина на заднем дворе такая банька, да что ты! Расскажешь нам про академию свою, анекдоты одесские вспомнишь, чем народу больше, чем ужин веселее! А?!
Я покачал головой.
— Ник… то есть Николай…
— Ты не думай, что я тебе предлагаю друга одного на праздник бросить, — посерьёзнел Пётр. — Колю, конечно, его бригада к себе пригласит, да только они все тут остаются, будут в бараках гулять. Согласится же твой товарищ к нам присоединиться-то, как думаешь?
— Я спрошу, — я благодарно посмотрел на Петра, — спасибо.
— Славный ты малый, — потрепал он меня по плечу. — Совсем не похож на столичных студентов.
Я рассмеялся и направился на работу, присоединяясь к веренице курильщиков, исчерпавших свой перерыв.