Глава 4
Итак, оправдавшись верою, мы имеем мир с Богом чрез Господа нашего Иисуса Христа, Чрез Которого верою и получили мы доступ к той благодати, в которой стоим и хвалимся надеждою славы Божией. И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, От терпения опытность, от опытности надежда, А надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам. (Рим. 5:1–5).
Я споткнулся о корягу и рухнул в сугроб, даже не попытавшись задержать падение. А толку? Шёл крупный снег, ветра не было, и вечер казался просто сказочным. Но если я выглядел так же, как Николай, то бояться лишнего снега на куртке не стоило: всё равно оба выглядели как два снежных человека, продиравшихся лесом к цивилизации.
Глеб и компания ждали нас в церкви. Всего верующих среди рабочих оказалось не так много: на службу отправились человек десять. Желавших причаститься получилось ещё меньше. Паша вырваться не смог: Рождество он обещал провести с отцом, да и надо было кому-то остаться на участке, один Александр Александрович с устроившими в бараках попойку рабочими мог и не справиться. Пётр обещал, что после службы будет весело, и я с некоторым беспокойством ему поверил. Частично поэтому отказался сразу идти с ними и решил дождаться Николая, чтобы убедиться, что участвовать в компанейских безумствах буду не один.
— А твоя невеста, Лада, красивая? — вдруг спросил Ник, пока я выбирался из сугроба.
— Очень, — поднявшись на четвереньки, выдохнул я. — А тебе зачем?
— Интересуюсь, — уклончиво ответил Ремизов, не потрудившись предложить мне помощь. — Тебе там понравилось, что ли?
Я раздражённо глянул на него снизу вверх, в очередной раз дёрнув застрявшей под корнем ногой. На этот раз вырваться из-под гостеприимной коряги удалось, и я сумел принять вертикальное положение.
— Тебе вот не понять, а я по бабам скучаю.
Я вспыхнул и не сразу нашёлся, что ответить на такое признание.
— В твоём возрасте и с твоим опытом ты не знаешь, что теряешь, — решил окончательно добить меня откровенностью Николай, — а я знаю.
— Здорово, — наконец среагировал я. — Идём дальше?
— И вправду, — неожиданно легко согласился Ник, — ты же ни черта в этом не соображаешь. А вот в деревне там, наверное, девчонки есть… ладно, белобрысый, пошли.
— Отлично, — сказал я ему уже в спину, потому что у бывшего десантника слова с делом никогда не расходились. — Ты будешь гоняться за девчонками, потом нарвёшься на какого-нибудь местного жениха, опять будет драка, ты сломаешь кому-то руку или, если повезёт, только нос, потом тебя придёт бить вся деревня, и ты снова испортишь всем вечер.
— Только тебе, — поправил меня Ник.
И тут раздался вой.
От неожиданности мы оба вздрогнули, Ремизов даже ругнулся с перепугу — казалось, леденящий кровь, хриплый, злой рёв раздался за нашими спинами. Я резко развернулся, помотал головой из стороны в сторону, но никого не увидел.
Несколько мгновений мы оба стояли молча, не шевелясь.
— Это волк? — едва слышно выдохнул я.
— Не похоже, — негромко откликнулся сибиряк.
Волков я уже слышал — по ночам они выли в лесу целыми стаями, и нас, рабочих, честно предостерегли по вечерам из бараков не шастать, а если приспичит, то брать с собой хоть какое-нибудь оружие. Здесь никто не шутил: по вечерам мужики и в самом деле ходили кто с топором, кто с ножом, и никто не рисковал выходить без фонаря.
— За мной, — распорядился Николай, и по его изменившемуся голосу я понял, что надо слушаться.
Вначале сибиряк шёл первым, двигаясь быстро, по максимуму бесшумно, настолько мастерски выбирая путь, что под его ногой ни разу не хрустнула ветка, и почти не скрипел снег. Через минуту я начал отставать.
— Быстрей, — резко окликнул меня Ремизов.
Я не ответил — идти так же быстро и бесшумно, как он, у меня не получалось, и я старался изо всех сил, чтобы не выдохнуться прежде, чем нас догонит зверь.
— Не отставай, ну же! — сквозь зубы выдавил Ник, обернувшись и рванув мой рукав на себя.
Если он хотел ускорить моё движение, то у него не получилось: я рухнул ему под ноги, и тут же вой раздался вновь. Я даже глаза зажмурил: рычащий, сдавленный, злобный стон прозвучал совсем близко, так, что я почти ощутил дыхание зверя у себя на загривке.
— Твою… чтоб тебя… Олег! Вставай!
Ник одной рукой вздёрнул меня на ноги и почти потащил за собой. Мы побежали так, словно за нами гналась целая стая, и я в жизни не повторил бы подобный марафон. За нашими спинами раздавалось утробное рычание, я слышал сбитые, жаркие всхрипы, так, будто невидимый зверь вот-вот готовился к прыжку.
И когда я понял, что всё, сейчас рухну в снег и умру, впереди забрезжили огни станции.
— Выбрались! — непонятно чему обрадовался я, словно электрические лампы сторожки могли отогнать зверя. Мы выскочили из леса, припустив к переезду.
И тут что-то толкнуло меня в спину!
Я рванул вперёд, обогнав Ремизова на несколько шагов, и, судя по сдавленному звуку от него, догадался, что он ощутил то же самое. Мистический, животный страх наполнил всё моё существо настолько, что я не сразу заметил, как Николай одним махом перепрыгнул через две колеи, обернулся…
До конца жизни не забуду выражение потустороннего ужаса, застывшего на его лице, когда он глянул поверх моей головы.
Что-то вновь толкнуло меня в спину, так сильно, что я буквально вылетел на рельсы, споткнулся, и упал на живот, едва успев выставить перед собой ладони. Почти в тот же миг я ощутил, как чьи-то руки вздёргивают меня, почти волоком перетаскивая на другую сторону, а через три секунды мимо нас по рельсам прогромыхал целый состав.
Ник, вытащив меня, рухнул вместе со мной в снег, и так, полусидя, мы наблюдали, как перед глазами мелькают вагоны, своим грохотом заглушая тихое рычание, оставшееся на другой стороне. Почему-то никто из нас не подумал о том, что следует немедленно вставать и бежать дальше. Зато Николай первым высказал вертевшуюся у меня в голове мысль:
— Поезд… и откуда вылетел… я даже не заметил…
Я тоже не видел и не слышал состава, когда мы бежали сюда. Поезд явился из ниоткуда, словно тот, кто гнал нас сюда, точно знал, в какое время мне или Нику стоит оказаться на рельсах.
Я вздрогнул.
— Тьфу, нечисть… идём отсюда, Олег…
Мы поднялись без особой спешки, но и не медля, и быстрым шагом направились прочь от странного места. До посёлка от станции оставалось не так много, мы прошли узкую полосу леса, разделявшую их, и спустились к дороге, петлявшей между зарослями кустарника, когда я решился задать Ремизову вопрос.
— Что там было, Ник? Что ты видел?
Впервые Николай не посмотрел мне в глаза, а только головой мотнул.
— Да хрень какая-то. — Николай задумался, а затем хлопнул меня по плечу и выдавил кривую усмешку. — Канун Рождества, Олег! Ничему не удивляйся.
Впереди показались золочёные купола церкви, присыпанные снегом, и мы с Ником одновременно перекрестились.
— Пронесло, — выдохнул Ремизов. — Ну и слава Богу…
И больше мы об этом не говорили. Так, будто ничего не было. Так, что спустя годы я начал сомневаться в том, что это действительно произошло. Тем более что в моем больном сознании так всё перемешалось, что уже лет через пять я не мог с полной уверенностью восстановить хронологию событий. Кое-что забыть и вовсе удалось, а что-то вспоминалось туманно и неуверенно, как вот этот канун Рождества.
На службу мы всё-таки опоздали, успели только к Елеопомазанию. Народ выстраивался в длинную очередь, мы пристроились в самом конце, не уверенные, что вправе вообще находиться в храме. Не знаю, какие мысли посещали Николая — убийцу и преступника, но я даже глаз не поднимал — стыд и отвращение к самому себе доставляли почти физический дискомфорт. В церкви хорошо натопили, стоял чудесный запах восковых свечей и благовонного кадила, но меня трясло, как в лихорадке. Переступая порог храма во время службы, оказываешься в другом мире. Я к этому миру не привык, но в то Рождество очень захотел в нём побывать. Странное дело: я сразу почувствовал себя в безопасности. Впервые с того памятного дня, как я прилетел в Чикаго. И решил, что больше не хочу терять обретённого в душе покоя.
— Здесь, наверное, вся деревня собралась, — негромко буркнул Ник.
— Наверное, — тихо согласился я.
Глеба с компанией я заметил уже после службы. Народ зашевелился, продвигаясь к выходу, и нас почти столкнули друг с другом.
— О, — удивился он. — Нашли нас всё-таки?
— А ты уже и не ждал? — улыбнулся я.
— Сомневался, — согласился Глеб.
Мы вышли из храма и остановились у церковной изгороди, дожидаясь Петра с товарищами: на службе действительно собралась почти вся деревня. У людей заканчивался рождественский пост, большинство собиралось причащаться на следующее утро, и на вечерней исповеди побывало немало народу. Неудивительно, что пройти к выходу оказалось проблемой.
— Эх-ма! — Петр почти выкатился за ограду, поправляя на себе расстегнувшийся воротник. — Все в сборе?
— Остальные знают, где нас искать, — пожал плечами Глеб, натягивая шапку. — Главное, что новички с нами.
Ремизов буркнул что-то неразборчивое, и мы тронулись по дороге вдоль узкой улочки. Это была главная улица деревни, народ всей толпой двинулся от церкви по освещённой тусклыми фонарями дороге. Дети, подростки, парни и девушки собирались стайками у обочин; до нас доносились взрывы смеха и возбуждённые голоса. В наших, украинских, сёлах колядки орали так, что уснуть тем, кто остался дома, было совершенно невозможно; конфеты, сладости и деньги клянчили в каждом доме, и рождественские походы по кумовьям, крёстным и родственникам затягивались до старого Нового года, а то и до Крещения. Мне было интересно посмотреть, как это происходит в русских деревнях, но мне не дали.
Глеб с компанией свернули на одну из тёмных боковых улиц, и мы углублялись в дебри чужого села, пока наш предводитель наконец не остановился у одного из домов.
— Тута, — проинформировал он, открывая калитку.
Мы всей толпой — в количестве около десяти человек — пошли следом, шумно пробираясь по двору, на свет яркой лампочки у входа в дом.
— Ого, — сказал при нашем приближении сидевший на ступеньках дедуля.
На вид я бы дал ему около шестидесяти; у него была аккуратная борода, зачёсанные назад волосы, и пронзительные голубые глаза. Несмотря на жуткий мороз, он сидел на крыльце в одной телогрейке и шерстяной рубашке, и перевязывал новенький банный веник.
— Ну так я же сказал — с друзьями, — пожал плечами Глеб. — Ты ведь разрешил, Василий.
— И сколько же вас, ребятки? — поинтересовался Василий.
Глеб оглянулся.
— Так… кто ж их считает?
Мы рассмеялись, Василий тоже улыбнулся, демонстрируя крепкие белые зубы, и поднялся с места.
— Ну, проходите, что ли, — сказал он, — а я ещё полотенец принесу.
— Куда проходить-то? — шёпотом поинтересовался я у Ника.
— Ну так твой Глеб нас в баню звал, или как? — вопросом на вопрос прояснил мне ситуацию Ремизов.
Я отстранённо кивнул. В бане на своём коротком веку мне бывать ещё не доводилось, что там делать, я не знал, да ещё и в компании практически незнакомых мне людей.
— Не парься, — вдруг сказал Ник, — все свои.
— Я не знаю, зачем туда люди вообще ходят, — начиная тихо паниковать, шёпотом произнёс я.
— Потеть ходят, — ответил Ремизов. — Садятся на лавках и потеют.
— Зачем? — почти беспомощно спросил я, вслед за Ником заходя в предбанник.
Большинство сняли куртки и уже стягивали свитера. Я глубоко вдохнул, напомнил себе, что ничего не боюсь, и последовал их примеру.
Спустя час я сидел, по пояс укутанный в толстое махровое полотенце, и наблюдал сквозь ароматные клубы пара, как Глеб с Женей, нашим младшим каменщиком, выпрашивают у Василия ещё два полотенца. Собственно, они были сами виноваты: они подшутили над Ником. Последний, надо признать, сделал всё культурно: всего лишь облил обоих ледяной водой. Им пришлось ещё раз залезть в ванну с кипятком, чтобы не простудиться, но сухих полотенец не осталось.
— Как волка ни корми… — пробурчал Женя, бросив быстрый взгляд в сторону безмятежного Ремизова.
Николай не среагировал: прислонившись спиной к деревянной стене, он прикрыл глаза, прислушиваясь к разговорам. Я сидел рядом: во-первых, следил за тем, чтобы Ник никого не покалечил — хотя вряд ли смог ему помешать, если бы он захотел это сделать — а во-вторых, мне с ним было просто спокойнее.
— Веничков возьмите, — донёсся голос Василия из предбанника. — С травами…
Я себя бить веником не позволял, только наблюдал, как сходят с ума остальные, занимаясь самобичеванием. Зато Николай присоединился к всеобщему веселью, с видимым удовольствием обхаживая себя душистыми прутьями. После бани планировалось перебраться в дом, где, по словам хлебосольного Василия, давно уже стоял накрытый стол. На щедрость хозяина скидывались все вместе.
— Вот я, как тут отработаю, да денег насобираю, вернусь домой, заберу малых у Настьки, одену их по-человечески, выучу, и буду смотреть, как они взрослеют, — Пётр потянулся на лавке, мечтательно улыбаясь в усы.
Я прислушался: после смерти жены Пётр, как мне рассказывали, сына с дочкой определил к своей старшей сестре, Анастасии, а сам подался на заработки. Всё мечтал им образование дать.
— А я квартиру куплю, — признался Глеб, — сил уже нет, с моим табором в однокомнатной клетке жить.
— А я долги раздам, — вздохнул седовласый мужчина, имени которого я не знал, но зато часто видел в бригаде каменщиков.
Ремизов усмехнулся, мы переглянулись. Я знал, что Ник хотел обеспечить семью сестры, но планов на свою жизнь так и не составил. Как-то я спрашивал его, что он собирается делать дальше. Ник послал меня с моими вопросами куда подальше, из чего я сделал вывод, что бывший десантник сам не знает ответа.
Сказать по правде, я сам ещё не решил, что делать. В последнее время я всё чаще вспоминал свой дом, без всякой уверенности, что смогу без проблем вернуться к прежней жизни. Я чувствовал, что придётся что-то менять, когда я вернусь, и начинать жизнь набело и по возможности уже без ошибок. Только ещё не придумал, как именно.
— Помечтай, — хохотнул кто-то, и вся баня наполнилась смехом. Седовласого похлопали по плечам, и какое-то время ещё обменивались шутками и колкостями, наслаждаясь теплом и покоем.
Ещё через полчаса тело размякло настолько, что уходить не было никакого желания. Хотелось лечь и уснуть если не здесь, то в предбаннике точно. Голоса стали доноситься как сквозь вату, а через несколько секунд изображение перед глазами дрогнуло и заменилось белыми пятнами.
— Подъём, — выдернул меня из сладкой полудремы Николай. — Развалился, как в люльке…
Для пущей убедительности Ремизов бесцеремонно плеснул в меня ледяной водой из ковша. Я заорал и вскочил на ноги, едва удержав полотенце. Оказалось, в бане остались только мы с ним: весёлые голоса наших товарищей раздавались из предбанника. Хлопнула входная дверь: похоже, компания переместилась в натопленные комнаты, за накрытый стол.
— Не кипятись, — флегматично проронил Ник, — я не со зла.
Куда уж тут кипятиться! По лицу стекали ледяные капли, и распаренная кожа противилась их продвижению, как могла. Я застучал зубами и первым выскочил наружу. Оделся до того, как за мной выполз Ник, но решил всё-таки подождать его, прежде чем идти за стол.
— Накинь, — Ремизов кивнул на телогрейку, забытую кем-то на лавке. — Это тебе Василий притарабанил.
— Зачем? — удивился я.
— Ты меня спрашиваешь?
Я фыркнул.
— Одень, — посоветовал Ник. — А то старик обидится.
Я подумал, что Ремизов прав, и нехотя натянул старческую телогрейку. Не то чтобы здесь кто-то обращал внимание на внешний вид, но детские комплексы живут с нами всю жизнь, верно? Тогда я ещё не понял, что и идея с телогрейкой, и дальнейшая почти незаметная, ненавязчивая опека исходили от Ника. Даже не знаю, как у него получилось увидеть то, что просмотрел в себе даже я сам, но… это же Ремизов. Человек, рисковавший жизнью ради незнакомца. Так никогда и не понятый мной, и единственный мой друг.
Мы прошли в опрятную прихожую, где посредине стоял стол, и подсели к сидевшей вокруг весёлой компании. Постящихся оказалось только трое, не считая хозяина, все остальные без зазрения совести накладывали себе крупные куски мяса. Ник последовал их примеру, и мне ничего не оставалось, кроме как присоединиться к группе грешников.
— Да поешь ты по-человечески, — предложил Петру Женя. — Сколько можно себя голодом морить?
— До утра, — спокойно ответил Пётр, загребая к себе миску с картошкой, — ещё несколько часов осталось. А после Причастия уже можно будет…
— Ага, на стройке… гуляй — не хочу, — съязвил Женя. — До следующего отпуска-то сколько?
— Доживу, — так же ровно ответил Петр. — За собой смотри.
Ник усмехнулся: ему нравились люди, стоявшие на своём. Такие же, как он сам. Мне тоже нравились, но в их присутствии я всегда чувствовал себя неуютно: сам-то ничего из себя, как оказалось, не представлял. Как же я сейчас отличался от себя самого, прилетевшего в Америку целую вечность назад!
Вечер только начинался. Не пить разрешалось только постящимся, у всех остальных извинения не принимались — это обо мне. Когда я понял, что избежать попойки не удастся, было уже поздно. После первой рюмки на голодный желудок дело, как мне показалось, пошло веселее. Я лучше понимал товарищей, мне стало легче поддерживать разговор, и я смог даже припомнить несколько любимых шуток, над которыми посмеялись от души. Я ел с удовольствием, и пил наравне со всеми.
Очнулся только когда большая часть товарищей стала расходиться — кто на перекур, кто за компанию, свежим воздухом подышать, а кто засобирался домой. Время пролетело невероятно быстро, и я совсем расстроился.
— Ник, сигареты найдутся? — поинтересовался Роман, хлопая себя по карманам.
Ремизов кивнул, доставая пачку из кармана, и перекидывая её Роме.
— С нами идёшь? — поинтересовался он.
— Не… надо за этой пьянью присмотреть, — Ник кивнул в мою сторону, а я даже не сразу сообразил, что меня обижают.
— Раньше смотреть надо было, — неблагодарно ухмыльнулся Рома, — или это его на пустой желудок так развезло?
— Да ладно, — попытался вставить свои пять копеек я. — Я и пьян?
— Ну удачи, — подмигнул Ремизову Роман и вышел на улицу.
Я огляделся. В прихожей остались только мы; Глеб с Василием ушли внутрь комнат — видимо, обсуждать, сколько спальных мест на эту ночь сможет обеспечить хозяин. Все остальные вышли на перекур, и я внезапно возмутился:
— Это почему меня развезло? Я всё отлично соображаю…
— Встать можешь? — оборвал меня Ремизов.
Раненая гордость заставила меня продемонстрировать, на что я способен. Я браво подскочил… и комната поплыла перед глазами.
— Чуть стол не перевернул, легкоатлет, — хмыкнул Ник, усаживая меня на место. Пол превратился в зыбучие пески, из тела точно вынули все кости; я обескуражено посмотрел на Ремизова, ожидая объяснений.
— Напился, — ёмко пояснил тот мое состояние, — чего уставился?
— А я легкоатлет, — совсем не в тему ляпнул я. — В школе… в секцию ходил…
— Сектант фигов, — не замедлил прокомментировать Николай. — Следи, чтобы это не вошло в привычку.
— Я не пью, — не глядя в его сторону, буркнул я. Даже думать не хотелось, как я выгляжу со стороны.
— И не пей, — назидательно кивнул Ремизов, одним махом опрокидывая стопку разведенной компотом водки. — Сегодня это у тебя просто часть лечения.
— Какого? — не понял я.
— Забудь, — посоветовал Николай так серьёзно, что я решил прислушаться.
У Василия в доме имелось два камина — один здесь, в прихожей, и ещё один в глубине дома, в одной из больших комнат. Когда-то у хозяина была большая семья. Дети разъехались, супруга умерла, так что теперь огромный дом осталось только заселять чужими людьми. Как часом ранее признался Василий, так оказалось веселее жить.
Смотреть на огонь бесконечно, вопреки расхожему выражению, у меня не удавалось: глаза уставали от жара, клонило в сон. Я откинулся на лавке, упираясь в стену, и наблюдал, как Ник подкидывает в камин поленья.
— Ник, — позвал я.
Бывший десантник не отозвался, но я знал, что он слышал, и продолжил:
— Помнишь, ты как-то сказал… что доверяешь Кириллу процентов на восемьдесят?
Ремизов выпрямился, бросил на меня тяжёлый взгляд.
— Ну, сказал.
Наверное, я сильно перепил в тот вечер: раньше склонности к душевным разговорам я в себе не замечал.
— А мне?
Ник фыркнул.
— Тебе зачем, харя пьяная?
— Интересно, — ответил я. — Насколько я… честно выгляжу…
Ремизов скосил на меня зелёные глаза.
— Процентов на девяносто пять.
— Почему?
— Потому что предательство не в твоем стиле, белобрысый, — вздохнул Ник. — Я, сам по себе, тебе дороже, чем то, что можно с меня поиметь.
— Я не о том, — отмахнулся я, невольно вспыхнув от такой лестной характеристики. — Почему на девяносто пять? Почему не на сто?
— Всегда оставляю человеку свободу выбора, — усмехнулся Ник. — Эти пять процентов принадлежат тебе.
Я не нашёлся, что сказать, и несколько секунд молчал.
— Выходит, у Кирилла свободы больше, — наконец улыбнулся я, взглянув на Николая.
— Ну, выходит.
— Нелогично как-то, — развеселился я. — Своим процентом доверия ты… лишаешь людей свободы…
Ремизов щёлкнул зажигалкой, задумчиво ощупывая пачку сигарет в кармане.
— Никто не может лишить человека свободы выбора и мысли. Но чем больше доверяешь, тем дороже становится человек, и тем сильнее стремишься сделать ему хорошо. Не спрашивая у него на то согласия.
— Это в плане…
— Это в плане спасти ему жизнь, не дожидаясь, пока он позовёт на помощь.
Я умолк.
— Или вступаться за него, когда он вполне справился бы и сам. Не все согласны на такое доверие, — хмыкнул Ремизов. — Вот поэтому я и оставляю людям их проценты. Возможность капитуляции.
Я промолчал, и Николай закончил мысль:
— Слыхал выражение? Мы в ответе за тех, чьи жизни спасаем. Кто знает? Может, ты должен был в тот день помереть… Но раз случилось иначе, я хочу быть уверен, что… не зря старался…
Тут он умолк; я с трудом переваривал неожиданное признание, когда в комнату ввалилась толпа окончивших перекур товарищей. Я уже не особо вслушивался в разговоры и шутки: мне было хорошо.
Впервые за долгое время я хотел… жить. С тех пор, как мы прилетели в Россию, прошло не так много времени, но я уже ощущал перемены. Я давно догадывался, что всё обстоит не так, как я себе это представлял. Мне оказали помощь, какую не в силах предоставить ни один дипломированный психолог. Я больше ничего не боялся и мог вспоминать прошлое если не безболезненно, то хотя бы внешне спокойно. Ещё одно я понял: есть люди, которым не плевать. Есть настоящие друзья, есть хорошие товарищи, есть просто честные люди, которые придут на помощь, если заметят, что человек в этом нуждается. В этом мире я начал перерождаться, и за это остался ему до конца жизни благодарен.
Это оказалось здорово — найти друга. И отвратительно — знать, что когда-нибудь придётся разойтись каждый по своей дороге.