Глава 5
Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом, И не скажут: "вот оно, здесь", или: "вот, там". Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть. (Луки 17:20–21).
Николая уже третий раз вызывал к себе приехавший хозяин. Мужики косились, переговаривались, но стройной версии такого внимания к персоне бывшего десантника никто не высказывал.
Хозяин прибыл десятого числа, чтобы выдать зарплату рабочим, познакомиться с новичками и раздать указания. Неказистый, щупленький, он передвигался по стройке почти незаметно. Зато его телохранители выделялись на общем фоне, и не самым выгодным образом — модные чёрные пальто и солнцезащитные очки смотрелись бы круто где угодно, только не в русских лесах.
Я, вместе с остальными рабочими, посмеивался над гостями, выслушивал предположения внезапной проверки, и наблюдал. Когда увидел хозяина, прогуливавшегося по тропке вместе с Ником, то не поверил глазам.
Со мной знакомство оказалось очень кратким. Хозяин даже не представился, я и так знал, что его зовут Альберт Викторович. Оглядел меня цепким и колючим взглядом, глянул в ведомость, поданную ему управляющим, Аркадием Степановичем, передал мне конверт, и пожелал продуктивного рабочего дня.
А вот Николаем Альберт неожиданно заинтересовался.
Мне Ремизов ничего не говорил. То ли нарочно старался попасть в барак так, чтобы не пересечься со мной, то ли действительно графики перестали совпадать. Когда я приходил позже, он уже лежал в койке, и на мои расспросы реагировал только злобным рычанием по типу «отвали, я уже сплю». Если случалось прийти раньше, Николай не появлялся до тех пор, пока я не укладывался спать сам.
На четвёртый день таких махинаций я решил во что бы то ни стало вытрясти из Ника правду.
До обеда мы не виделись, затем пошёл такой крупный, частый снег, что стало ясно — лесорубы сегодня вернутся рано. И в самом деле, уже в обед в столовой появилась вся бригада. Ремизов, против обыкновения, сидел отдельно. Не теряя времени попусту, я решительно направился к нему, но едва приблизился, как Ник, без улыбки наблюдая за тем, как я подхожу, мрачно спросил:
— Почему горбишься?
— Удачно избегаешь расспросов, — не дал себя спровоцировать я, аккуратно усаживаясь за стол. Ник оказался ещё глазастей, чем я думал: я только недавно стал за собой замечать, что начал ходить по-другому. Мне поначалу казалось, что так, вразвалку да прихрамывая, удобнее передвигаться по вечным снегам. Иногда, правда, возникали мысли, что удобство ни при чём, просто при такой посадке спины меньше нагрузки на позвоночник, и неприятные ощущения беспокоят реже, но я гнал их подальше.
— Каких, к дьяволу, расспросов? — взорвался Ник, тут же оглядываясь по сторонам. В столовой было шумно, но нас могли услышать. — Я тебя как нормальный человек спрашиваю, пока что по-хорошему: почему горбишься?
Зелёные глаза стали злыми, незнакомыми. Так Ремизов смотрел на меня ещё в Нью-Йорке, когда мы впервые встретились.
— Да не горблюсь я, — растерялся я. — Всё нормально…
— Спина болит? — прищурившись, ядовито поинтересовался Ник.
— Да так, немного, — вынужденно признался я. — Ну так после работы…
— Ты сам ничего не замечаешь? Почему я должен с тобой нянчиться?
— Успокойся, — попросил я. — Хватит на меня наезжать. Проблемы, кажется, не у меня…
— Черта с два не у тебя, — процедил Ремизов. — Спина у тебя не от работы болит, придурок. У тебя даже походка изменилась! Я ещё на прошлой неделе заметил. И спину постоянно растираешь, когда никто не видит. Чтоб тебя…
Я помедлил.
— Знаешь, проблемы всё равно не у меня, — тихо произнес я, глядя на него. Николай был прав, но как-то инстинктивно я понимал, что сейчас важнее — помочь ему разобраться в том, что его терзает. — Расскажешь?
Ник мрачно уставился на меня, но я не отвёл взгляд. Наконец он отвернулся и отрицательно покачал головой.
— Хозяин тебе что-то предложил? — спросил я, и по тому, как Николай вскинул на меня глаза, я понял, что попал в точку.
Что-то такое увидел я в них, что все расспросы вдруг стали бессмысленными. Ремизов мне всё без слов сказал.
Всё это так быстро промелькнуло между нами, что я даже не сообразил, что мы по-прежнему сидим в общей столовой, в безопасности, среди исцеляющих русских лесов…
Точно вся грязь Америки вернулась ко мне. Я уже почти забыл, как это. Здесь я научился улыбаться искренне, смеяться от души и никого не подозревать. Поразительно, как быстро я всё вспомнил! Затравленность, злость, бесконечная и бессмысленная гонка…
— Ник, — дрогнувшим голосом позвал я. — Не смей соглашаться.
Я ещё ничего не знал о том, что предложил местный мафиози. Но хорошим это быть не могло, если, ещё не начавшись, это уже так изводило Ремизову душу.
— Ты не понимаешь. Я же обеспечу Верку с племяшами до конца дней, — задумчиво проговорил Ник, и взгляд его затуманился. — Квартиру куплю…
Я ему врезал.
Не знаю, что на меня нашло. Мне вдруг до смерти захотелось встряхнуть друга, влепить по глупой роже, лишь бы убрать это тупое, одурманенное выражение с его лица!
Ник рухнул вместе со стулом, смахнув со стола наши подносы; я вскочил.
— Эй, мужики, держи его! — раздалось за спиной, и меня ухватили за руки сразу трое.
Могли не стараться: мне уже стало стыдно. Предположительно, я должен был разубедить его, спокойно выслушать, дать мудрый совет…
С трудом поднявшегося Ника удерживали со спины, наверное, сразу человек десять: о силе бывшего десантника ходили слухи. Не то чтобы Ремизов выражал хоть какую-то волю к сопротивлению, впрочем.
— Олег… ты чего? — раздался над ухом шёпот Петра. — Тихо…
— Да чего это с ними?!
Наши с Николаем глаза встретились.
— Не дай им сделать это с тобой, — сказал я на английском. Голос у меня противно дрожал. — Ты хотел завязать, помнишь? Уйти от войны!
— Да пошёл ты, — процедил сквозь зубы Ремизов, и столько злости было в его глазах!
Я поступил неправильно! Я всегда поступал неправильно. И вот теперь я не только не смог его переубедить — я заставил его возненавидеть меня.
Нас отпустили; на нас смотрели молча, окружив всей толпой, и — я чувствовал это — смотрели с отчуждением. Да, английская речь мне тоже резала слух. Но особенно неприятно звучала она для тех, кто не разбирал ни слова — теперь они понимали, что мы им не доверяем.
— Ник… это нужно им, а не тебе…
Я уже ни в чем не пытался его убедить. Мне стало по-настоящему больно: после того, как я начал считать Николая своим другом, мысль о том, что передо мной незнакомый, равнодушный человек, оказалась невыносимой.
— А ты умный, да? — с прежней злобой, и уже на русском, процедил Ник. — Посмотри, куда завела тебя твоя болтология! Ты влез в такое дерьмо, Олег! И с чем ты вылез? С искалеченной спиной, шрамами, затравленным… волчьим взглядом! Посмотри, чёрт тебя дери, посмотри на себя, прежде чем раздавать советы! Тебя изуродовала какая-то мразь, которой ты перешёл дорогу, и никакая философия тебя не спасла, а всё почему? Потому что ты не можешь промолчать, не можешь просто… вовремя заткнуться!!!
И упала тишина.
Именно упала, накрыв собой всех, находившихся в столовой, потому что у каждого нашлись причины молчать. И прежде всего у меня, как рыба, глотавшего воздух, будто я вдруг разучился дышать.
Пётр, до этого державший моё предплечье, медленно разжал пальцы. Мужики смотрели то на меня, то на Николая, который так резко поменялся в лице, что я в какой-то миг просто перестал его узнавать.
Тишина длилась, кажется, вечность. Я открывал и закрывал рот, собираясь заговорить и не находя в себе для этого сил. Перед всеми, здесь. Рассказать всё сразу в нескольких выражениях… так, наверное, только Ник умел.
— Олег… — хрипло выговорил Ремизов.
Он сделал какое-то движение рукой, будто собирался схватить меня; я шатнулся назад. Почувствовал за спиной людей, опомнился. Внезапно понял, что дрожу — всем телом, мелко и противно. Это то состояние, когда хочется сказать и сделать много, но понимаешь, что на самом деле не сделаешь ничего.
Наконец я закрыл рот и попытался улыбнуться. Как в детстве, когда тебя обидели, и хочется заплакать, но знаешь, что нельзя, и кривишься в улыбке, чтобы никто не заметил слезящихся глаз.
Взгляды стали невыносимыми, в ушах зазвенело, я быстро развернулся и пошёл к выходу. И сразу подумал, что Ник, кажется, был прав. Походка у меня изменилась. От этого на душе стало ещё гаже.
Я не слышал, чтобы кто-то звал меня, и никто не пытался меня остановить. Я шёл, не разбирая дороги, никого не желая видеть, и с трудом понимал, что происходило вокруг. Добравшись до барака, уселся на свою койку и уставился невидящим взглядом в стену. Всё то, что я так упорно загонял в самые отдалённые уголки своего мозга, о чём пытался забыть, Ник поднял на поверхность одним кратким монологом.
Он не только напомнил мне Спрута и всё, что с ним связано; он напомнил мне разбитые иллюзии о том, кто я есть. И теперь все на стройке будут об этом знать.
Я не хотел терять такого друга, как Николай, и всё-таки я его терял. Болезненно и безвозвратно. Он знал, куда бить, и, как профессиональный солдат, он туда ударил.
Я просидел бы в тупом недоумении до вечера, но в бараке появился Глеб. Огляделся, точно проверяя, нет ли кого ещё, и приблизился.
— Идём, — сказал он, — перерыв кончился. Нельзя тут сидеть.
Я послушно поднялся, и мы с ним вышли. Глеб не задавал вопросов, я не искал ответов, мы не смотрели друг другу в глаза. Взглядов я избегал, даже оказавшись в мастерской. Мне казалось, все смотрели только на меня, но на самом деле, на меня старались не смотреть.
Постепенно я втянулся в работу; механически шлифовал, затачивал, но мысли крутились в голове, не давали покоя. К концу смены я устал так, что с трудом держался на ногах. Как назло, разболелась спина, даже поднялась температура. Впереди меня ждал разговор с Ником — ведь придётся же с ним когда-нибудь говорить — а я не знал, что ему сказать и как вести себя при встрече.
— Всё нормально? — спросил Глеб, когда мы вышли из мастерской.
— Конечно, — соврал я, зная, что он всё понимает.
Пётр, показавшийся из смежной двери с компанией наших плотников, остановился рядом.
— Идём, что ли, — запахивая ворот куртки, предложил он Глебу. В деревню через лес, да ещё и по темноте, мужики всегда ходили исключительно в компании.
— Спокойной ночи, — сказал я, давая им дорогу.
— На Колю не серчай, — вдруг проговорил Пётр, — ты и сам не подарок. Ссору-то оба затеяли…
Я мрачно посмотрел на него, и Петр улыбнулся виноватой улыбкой.
— Да ведь оба страдаете, друг от друга бегаете. Остынь, Олежка, ему сейчас тоже нелегко.
— Предлагаешь забыть?
— Простить, — подсказал Пётр. — Ты извинись перед ним. С таким, как он, должно сработать.
— Я попробую, — неожиданно согласился я.
Мы попрощались. Сказать легче, чем сделать. Я уселся на скамейку перед мастерской, наблюдая, как расходятся работники. На меня внимания обращали не больше, чем обычно: за день о нашей с Ником ссоре узнала вся стройка, успела перетереть, обсудить, и забыть. Но они не знали Ремизова так, как я, и никто из них не понял, о чём говорил мне бывший десантник. Это было подло с его стороны; но всё это мне предстояло предать забвению, потому что так правильно.
— Олежка! — позвал меня Валерий Иванович, выходя из мастерской. — Что ты тут сидишь? Мороз лютый! Иди быстро внутрь!
— Да не холодно мне, — совершенно искренне отозвался я, не торопясь вставать. Идти в барак или столовку категорически не хотелось, встречу с Ником я оттягивал, как мог. — Просто устал.
— А ну глянь на меня, Олег, — попросил Валерий Иванович. — Щёки у тебя от мороза такие красные?
— Наверное.
Старый мастер посмотрел на меня внимательнее и покачал головой.
— Жар у тебя! Зайди к Сан Санычу, пусть выдаст тебе чего лечебного.
— Саныч к Альберту пошёл, — отозвался я. — Только что с Аркадием мимо проходил.
— Пашка в будке, — возразил Валерий Иванович. — Он у отца все потаённые места знает. Пусть нальёт тебе чего согревающего, и на боковую сразу, и чтоб завтра был как огурчик!
— Обязательно, — мрачно отозвался я.
Старый мастер был таким добродушным и искренним, что перечить мне расхотелось. Я попрощался и пошёл в барак.
В это время почти все сидели в столовой. Я надеялся прийти и сразу уснуть, чтобы избежать расспросов и взглядов, но не получилось.
Едва переступив порог, я увидел Ремизова. Ник сидел на моей кровати в полной темноте, а рядом, на столе, стоял поднос с едой. Я замер; тишина продлилась несколько секунд.
— Так и знал, что ты не пойдёшь в столовую, — глухо произнес Николай. — Подумал, ты голодный.
— Спасибо, — сказал я, хотя есть мне не хотелось.
Я прошёл внутрь, включил лампочку под потолком, снял верхнюю одежду, и уселся напротив Ремизова. Ник не поднял низко опущенной головы, когда я потянулся к дымящейся кружке с чаем, только буркнул:
— Без сахара.
— Да мне всё равно.
Я сделал несколько глотков, не глядя на Ремизова, а потом мы заговорили одновременно:
— Правильно сделал, что мне врезал…
— Прости, что ударил…
Мы посмотрели друг на друга и облегчённо выдохнули.
— Дебил я, — признался Ник.
— Есть немного… — согласился я.
Мы помолчали.
— Ешь, — кивнул на поднос Ник.
— Только вместе с тобой, — я пододвинул тарелку с вареными картофелинами в постном масле к нему. — Не буду же я сам…
— Боишься, что отравлено?
— Ну, надеюсь, Альберт нанял тебя не по мою душу.
Я его ни в чем не обвинял, он не собирался оправдываться. Наверное, наше примирение и развязало Нику язык. Сибиряк шумно вздохнул.
— Нет… того, под кем порвалась висельная верёвка, я бы трогать не решился ни за какие деньги. Живи, чего уж там. Он предлагает мне не разовую работу. Штатных убийц у него немного, нужны профессионалы. Зато теперь всё стало на свои места, — Ник усмехнулся и откинулся на спинку кровати, — я-то никак не мог въехать, каким местом Кирилл оказался связан с таким, как Альберт. Бизнес бизнесом, а старые счета отдельно. Ясно, чего он так рвался пристроить меня: хозяин поручил ему найти надёжного человека. Вот тебе и вся стройка…
— И что ты собираешься теперь делать? — спросил я.
— Он не мой хозяин, а я не его человек. Думаешь, раньше у меня таких ситуёвин не было? Я умею вежливо отказывать. Схема проста: вначале твёрдо стоишь на своём, затем кидаешься валенком в ответ на любые попытки развести тебя. Ты всё-таки прав, не царское это дело, руки в крови марать… раз решил завязать, завяжу.
— Приятное это дело — спасение душ человеческих, — усмехнулся я.
Николай расхохотался, и ткнул меня кулаком в плечо.
— Если не ты скажешь мне, что я дурак, то кто?!
Я рассмеялся и взял в руки вилку. Мы сидели потом ещё долго, пока не начали приходить ребята на ночёвку, и говорили ни о чём. Я рассказывал о том, что собираюсь сделать после возвращения домой, Ник слушал, с каждой минутой всё больше расслабляясь. Я говорил, что хочу встряхнуться, привести мозги в порядок, вспомнить выученное и забытое, получить права, прикупить машину, и найти наконец работу по специальности. Ник интересовался, позову ли я его на свадьбу; я пообещал, что непременно. Потом мы разошлись, и я лёг спать с чувством полного удовлетворения и покоя.
Наутро подняться не смог. Меня растолкал Паша, холодный с мороза, румяный, как буряк, и шумный, как центр мегаполиса.
— Олег! Олег, да ты что?! Ты работать собираешься?! Все уже давно в мастерской и на местах, я пробегал мимо, Валерий Иваныч просил найти тебя… а ты тут дрыхнешь!
— Сейчас приду, — пробормотал я, усаживаясь в койке. — Скажи Валерию Ивановичу, я скоро буду…
— Давай быстренько! Я убежал!
Паша вылетел из барака как смерч, смахнув керосиновую лампу у входа — благо, упала на половичок и не разбилась — и хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка. Я приложил ладони к вискам и поморщился: каждый звук набатом разрывал голову. Только неприятное чувство того, что я безбожно проспал, заставило меня выбраться из-под одеяла. Комната плавно покачивалась перед глазами, но испугался я вовсе не поэтому: я не ощущал ног. Всё, что ниже пояса, точно не существовало. Страх окутал меня липкими щупальцами, пока я судорожно растирал бёдра и икры, и только потом я решился снова подняться на ноги.
Я мог стоять, кажется, даже ходить, но в спине кололо так, что я едва не упал обратно. С трудом одевшись, я вышел из барака и поплёлся к мастерской. Бежать я не стал: всё равно опоздал на целый час, а память о неприятной боли заставляла прислушиваться к себе после каждого шага.
На стройплощадке было почти безлюдно. Мужики работали вдоль лесопилки, внутри здания и на втором этаже. Окна мастерской выходили на внутреннюю сторону предполагаемого двора коттеджа, поэтому видеть меня никак не могли. Что оказалось не совсем хорошо, когда я упал.
Это оказалось так странно: в один момент я уверенно шёл по узкой заснеженной тропе, а в другой уже лежал в сугробе, пытаясь сообразить, что произошло. Будто ноги разом отказались служить, и взяли бессрочный отпуск.
Это оказалось страшно, почти так же, как тогда, в Нью-Йорке, в заляпанной кровью комнате заброшенного дома. Тогда я ожидал пыток, сейчас предчувствовал их последствия. Боли я не боялся, но такого вот унизительного бессилия…
В ту минуту я опасался сразу двух вещей: что кто-то придёт и увидит, что со мной неладно, и что никто вообще не придёт. Раз за разом я пытался подняться, не обращая внимания на короткие разряды боли внизу позвоночника, и мне удалось перекатиться набок, даже принять сидячее положение, но согнуть ноги в коленях, оттолкнуться от заснеженной земли, подняться во весь рост я не мог.
Я беспомощно просидел так, на снегу, ещё минут двадцать. Время текло мучительно медленно, и, как назло, никто не выходил из мастерской. Я всё пытался подняться, но острая боль раз за разом откидывала меня назад. Когда наконец дверь рабочего барака приоткрылась, и на воздух вышел Роман, крутя в пальцах сигарету, я не нашёл в себе сил, чтобы окликнуть его: меня душил стыд.
Рома щёлкнул зажигалкой, с видимым наслаждением затянулся, и окинул стройку мечтательным взглядом. Тогда-то он наконец и заметил меня, сидящего в полусотне шагов от мастерской прямо на снегу.
— Чего расселся? — весело крикнул он. — Валерий Иванович по твою душу Пашку послал, нашли друг друга? Эй, Олег! А ну вставай, а то всё хозяйство отморозишь!
Рома заржал, а на меня накатила ещё одна удушающая волна стыда и отчаяния. Ну надо же так, чтобы из всех рабочих на меня наткнулся именно он!
— Помоги встать, — сквозь зубы, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, процедил я.
— Сам никак? — покачал головой Рома, делая затяжку. — Устроил тут себе… курорт…
Наверное, моё лицо как-то исказилось, потому что Рома замер, не донеся сигарету до губ, и взглянул на меня внимательнее.
— Эй… да что с тобой, Олег? — неуверенно спросил он, делая шаг в мою сторону. — Нехорошо тебе, что ли?
— Я не могу встать! — не выдержал я. — Ты не видишь?! Мне больно, я не могу встать!
Рома шатнулся назад, глянул на меня, и скрылся в мастерской. Я закусил губу, наблюдая, как оттуда вываливается народ — впереди Пётр с Глебом, за ними другие, силящиеся разглядеть, что случилось.
— Олег, — Пётр успел первым, опустился рядом на корточки, — как ты?
— Встать не могу, — повторил я, закрывая глаза, чтобы не видеть чужих взглядов. — Помоги подняться на ноги…
Пётр с Глебом осторожно подхватили меня подмышки, и я почувствовал себя легче, когда ощутил твердь под ногами. Теперь я снова мог ходить — ноги слушались — но мне было по-прежнему нехорошо. Я пошатнулся.
— Где болит? — снова спросил Пётр.
— Спина… позвоночник… ног не чувствую…
— Я предупрежу Валерия Иваныча, — выдохнул Глеб, — и Сан Саныча… Нельзя тебе сейчас работать.
— Но ведь не работать тоже нельзя, — морщась, выдавил я.
— Придётся выбирать, — пожал плечами Глеб.
Времени на раздумья мне не дали: Петр отвёл меня обратно в барак, Глеб предупредил начальство. Врача стройбригаде не полагалось: в случае чего бежали в деревню, к местному аптекарю и его жене-медсестре. Пётр предложил мне помощь, я поспешно отказался и отослал его обратно на рабочее место, пообещав, что со мной ничего страшного уже не произойдёт. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь воочию увидел то, о чём я мог только догадываться.
Я улёгся под одеяло прямо в одежде: меня морозило. Ещё несколько минут боролся со сном, а потом провалился в тяжёлое забытьё. Не знаю, сколько времени провёл так; помню, что приходил бригадир, тряс меня за плечо, что-то спрашивал, и я, кажется, даже отвечал. Окончательно я проснулся оттого, что кто-то пытался стащить с меня свитер.
— Н-не… не трогай… — отмахнулся я, проснувшись не до конца, и не осознавая, что говорю вслух.
— Да пошёл ты, — не обратил внимания на мои протесты Николай. — Кретин. Почему ты молчал, молокосос? Какого хрена ждал?
От такого напора я спросонья не нашёлся, что ответить. Ник склонился, рассматривая мою спину молча и пристально.
— Что там? — хрипло поинтересовался я. — А-а-а!!!
— Больно? — ёмко поинтересовался Ремизов, убирая пальцы с позвонка. — Это называется опухоль, недоумок.
— Может, хватит уже? — взорвался я. — Да, больно!
Ник поднялся, начал стягивать с себя куртку. Видимо, примчался прямо со смены, когда узнал. Мне стоило проявить терпение: человеку было не всё равно, что со мной происходит. Я сглотнул.
— Ник… насколько серьёзно всё выглядит?
Ремизов глянул на меня одним из тех своих пронзительных взглядов, которые заставляли человека ощущать себя очень маленьким.
— Я не доктор, — сказал он, — но такое один раз видел. Похоже на воспаление спинного мозга. Врачиха его, правда, другим словом называла, но смысл приблизительно такой.
До меня дошло секунды через три.
— Ми… миелит? — не веря своим ушам, переспросил я.
— Какой умный, — без улыбки произнес Ремизов. — Ну да, звучит похоже. И хотя я не доктор, но подозреваю, что без кортикостероидов и терапии тебя парализует в два счёта.
Наверное, на моём лице всё-таки отразился тот ужас, который я испытал, иначе бы Ник не сжалился надо мной. Бывший десантник уселся на соседнюю кровать и не очень весело улыбнулся.
— Я могу и ошибаться, но выглядит… ну очень похоже. Товарища тогда в больничку быстро доставили, лечение начали, мы ещё всем взводом скидывались, кто сколько мог. Я его в Питер лично сопровождал, оттого и запомнил… Олежка, ты, главное, не паникуй. Прорвёмся.
И вот после этих слов мне стало ещё хуже. Пока я молчал, переваривая новость, Ник говорил, чтобы заполнить гнетущую тишину.
— Вот ведь чувствовал, что не стоило тебя сюда тянуть! За психику твою боялся, а о физике как раз не подумал. Мало мне ошибок прошлого, тебя вот… дёрнул… придурок, — горько добавил Ремизов.
— А вот ты здесь ни при чём, — кое-как выдавил я. — Это же не ты меня… там, в Нью-Йорке…
Я натянул на себя одеяло и осторожно уселся в кровати. Ник ждал, уставившись на меня исподлобья.
— Что мне теперь делать?
— Бежать отсюда, — немедленно отозвался Ремизов, — к цивилизации. Туда, где есть нормальные врачи. И родственники, желательно, чтобы в случае чего ты не остался совсем один.
Я посмотрел на Николая так, словно видел в первый раз. Я приехал сюда, в русские леса, подавленным, разбитым, сломанным. Здесь я начал приходить в себя. Я снова научился улыбаться, смеяться от души, доверять людям и строить планы на будущее. И как только я понял, что хочу жить, со мной случилось… это.
— Это время задуматься, — вдруг сказал Николай. — Когда я служил, и случалось похожее… я всегда наблюдал одну и ту же картину. Кто злился, проклинал судьбу, обвинял товарища, который не прикрыл, Бога, Который попустил… тот погибал. Кто смирялся, не паниковал, рассуждал, того жизнь миловала. Кто помнил, что у него есть семья, где нужна его помощь, и обязательства, что не дадут ему уйти в могилу со спокойной совестью, тот почти всегда выкарабкивался. Некоторые в таких случаях понимают, что получили последнее предупреждение. Дальше два пути: идти по старому пути сознательно, попирая глас совести, или отказаться от всей прежней жизни и признать, что всё это время воевал не с тем врагом. Не каждый на такое способен. Человеку нужно пострадать, чтобы у него появилось время задуматься.
Ремизов говорил мне о войне, которой прожил самую значительную часть своей жизни. Я на войне не бывал, но, кажется, понял, что он пытался мне сказать. В моменты, когда стоит выбор перед отчаянием и мужеством, очень быстро всё понимаешь.
— Ладно, — сказал я. — Сделаю всё так, как ты говоришь.
— Ну и дурак, — плохо скрывая удовлетворение, кивнул Ремизов. — Тоже мне, нашёл гуру…
Следующие дни показались мне сущим адом, но, памятуя наставления Ника, я не дал собой овладеть ни отчаянию, ни боли. Время то летело, то тянулось, то превращалось в фрагменты воспоминаний, но никогда я не думал, что меня ждёт дальше. Так оказалось легче: если я начинал думать больше минуты о том, что может мне принести эта болезнь, то моментально либо впадал в отчаяние, либо испытывал жгучую ненависть к человеку, который был виноват и в моих ранах, и в их последствиях. Такие мысли не приносили облегчения, только усугубляли боль, и я отмахивался от них, как от злых мух, пытаясь размышлять о ситуации так, как предложил Николай.
Расписание поездов и электричек Пётр знал почти наизусть, и ближайший рейс до цивилизации, в нашем случае до Михнево, был через четыре дня, так что у меня оставалось время на спокойные сборы и отъезд. Я предлагал ехать электричкой до ближайшего пгт, а оттуда сразу на Москву, но Ник не согласился.
— Заедем к твоей сестрёнке, — сказал он.
Ремизов, как всегда, оказался прав. Я нуждался в перевалочном пункте. Следующий острый приступ, едва не приковавший меня к постели на полдня, случился уже на следующий день. Мороз не шёл мне на пользу: у меня то и дело поднималась температура, но сбивать её Ник запретил.
Последовательно и методично я закрыл все хвосты, невыполненные наряды у Валерия Ивановича, объяснил причину неожиданного увольнения и отъезда Аркадию. Последний моему увольнению был не рад: хозяин требовал закончить стройку в срок, рабочих рук не хватало. Мой отъезд подразумевал, помимо прочего, отгул Ника, а Ремизова по многим причинам не хотели отпускать. Напоследок я заглянул к Александру Александровичу, предупредил об отъезде, выслушал возмущение Паши и вынес сочувствующие взгляды самого бригадира.
Следующим шагом, по Ремизову, был курс лечения уже дома, в Одессе. По его подсчётам, если мы поторопимся, можно будет обойтись без таких жутких понятий, как пересадка спинного мозга, и провести замечательную жизнь с обязательной профилактикой каждые несколько месяцев.
Дни шли, и я всё больше рвался к цивилизации: боли становились хроническими.
— Я твоей сестре звонил, — заявил как-то Ник, вернувшись со смены. — Три дня назад.
Официально я уже не работал, но всё равно помогал в мастерской, выполняя почти полный наряд. К моему уходу отнеслись философски, хоть и не совсем безразлично: мужики подшучивали, что я, одессит, не привык к их русским морозам. Советовали закаляться и возвращаться, как только обрасту шерстью. Я смеялся вместе с ними, вспоминал забытые анекдоты из прошлой жизни, и за эти последние дни сблизился с этими людьми больше, чем за прошедший месяц.
— В деревню ходил?
— У Пашки мобилку позаимствовал. Твоя Леся нас уже ждёт. Волнуется.
Я фыркнул: в сестринскую любовь не верилось, мы с Олесей выросли слишком разными людьми. Но, наверное, бывают периоды, когда мы готовы глотку перегрызть за тех, в ком течёт родная кровь.
— Жаль уезжать, — признался я. — Тут столько людей… по-настоящему хороших.
— И дома будут, — отмахнулся Ремизов. — По жизни встречаются отличные люди, ты проживаешь приятные и не очень моменты, но очень часто точка пересечения так и остаётся единственной. Кто знает, может, и это к лучшему.
— Вот уж нет! — горячо возразил я. — Я не хочу терять человека, который спас мне…
— Да, — прервал меня Николай. — Я о тебе тоже нескоро забуду.
В тот вечер мне устроили прощальную вечеринку. Тайком от бригадира и Аркадия в барак пронесли выпивку и закуску, сдвинули койки, поставили стол. Пришли рабочие со стройки и из мастерской, только из лесорубов не появилось никого, кроме Ника. В числе первых были, конечно, Пётр и Паша, потом подтянулись Глеб, Рома, и почти все рабочие из мастерской. Заглянул даже Валерий Иванович, но надолго не задержался. Я поблагодарил старого мастера от чистого сердца: если бы не он, моя адаптация прошла бы куда болезненней.
— Хреново, если копыта парализует, — высказался Рома, когда часть принесенного была выпита и съета. — Хотя, может, и пронесёт.
— Нашёл, что сказать! — возмущённым шёпотом осадил его Паша. — Мы же договорились!
Я фыркнул: подробности моего отъезда оказались известны уже всей стройке.
— Да ладно, — примирительно сказал я. — Я тоже думаю, что будет плохо, если парализует. Но ключевое слово здесь «если».
Я уехал рано утром, ещё до начала работ. Ник вызвался проводить меня до Михнево и отпросился для этого на целые сутки, за что у него вычли с зарплаты едва ли не четверть. Я отругал его за такую трату времени и денег, но в душе порадовался: возвращаться придётся не самому. Контактами с рабочими я не обменивался: по-честному, Ник был прав, и многих людей единственная точка пересечения в жизни устраивала. Только Паша, глубокой ночью, когда все разошлись после гулянки, сунул мне в карман мятый клочок бумаги.
— Номер мобилки и и-мэйл, — сказал он. — Напиши, как доберёшься. Жаль, — искренне выдохнул он. — Ты тут единственный умный был, останусь с одними стариками. Пообщаться нормально не с кем…
Я его понимал: в его возрасте нужны сверстники. Только со мной он мог говорить о компьютерах, играх, и курсовых работах.
— Обязательно позвоню, — пообещал я. — Если тебе помощь вдруг понадобится, по технической части, пиши, всегда подскажу.
— Знаю! — широко улыбнулся Паша. — Поэтому и не хочу, чтобы ты потерялся.
Мы с Николаем уехали ещё до рассвета, а точнее, уже через три часа после прощальной вечеринки. Я даже спать не ложился. Было совсем темно, когда мы вышли. Ник махнул рукой сторожу, и мы молча направились к лесу. За плечами Ремизова висел мой рюкзак и его сумка, пробирался вперёд сибиряк молча и быстро, и я пытался не слишком сильно отставать от него.
К станции выбрались на этот раз без приключений. Ник сверился с часами и поднялся на крытую платформу. Я подошёл и посмотрел на него. Говорить не хотелось, я слишком устал от бессонницы и боли, а Николай в лишних беседах не нуждался.
— Минут через десять, — только и сказал он.
Садиться Ремизов не разрешил: скамейка была заснежена, кое-где покрыта ледяной коркой, и подхватить ещё и воспаление почек не хотелось. Поезд подошёл скоро. Мы забрались в первый же вагон, куда нас впустила сонная проводница, и через минуту состав тронулся.
Глава 6
Умоляем вас, братия, вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте долготерпивы ко всем. Смотрите, чтобы кто кому не воздавал злом за зло; но всегда ищите добра и друг другу и всем. Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За все благодарите: ибо такова о вас воля Божия во Иисусе Христе. Духа не угашайте. Пророчества не уничижайте. Все испытывайте, хорошего держитесь. Удерживайтесь от всякого рода зла. Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа. (1 Фес. 5:14–23)
Леська встретила нас на станции. Я удивился: сестра редко проявляла такие признаки родственной заботы.
— Ну что, наработался? — сварливо спросила она. — Родители уже раз пять звонили, вру им каждый раз безбожно. Ты там не распространяйся, что тебя паралич хватить может, а то мама, сам знаешь…
— Я и не собирался! — опешил я: похоже, Ремизов разболтал Леське даже больше, чем я думал.
— Гостей встретила? — спросил вдруг Ник.
— А то, — буркнула Леся. — Она только что приехала, я решила не раздеваться и встретить вас заодно. Замёрзла уже как цуцик!
— Кто приехал? — подозрительно переспросил я.
Сердце вдруг забилось сильнее, хотя никто из заговорщиков не проронил ни слова. Николай молча пошёл вперёд, Леся отрезала «Не твоё пока что дело!», и мы тронулись в путь от станции к дому.
На базаре Леська задержалась, чтобы купить хлеба и молока, а мы прошли немного дальше. До дому оставалось совсем недалеко, когда я заметил впереди, на заснеженной дороге, одинокую фигурку, неуверенно и напряжённо вглядывавшуюся вдаль. Сделав ещё несколько шагов, я споткнулся и остановился.
— Чего встал? — недовольно спросил Ник, которому пришлось оборачиваться.
— Так это же она, — ответила ему подоспевшая Леська. — Ты с ней по телефону говорил. Лада.
Ремизов издал понимающий звук, но я его уже не слышал. В ушах зашумело, сердце бешено и радостно дёрнулось в груди, и я сорвался с места, побежав навстречу девушке в коротком замшевом пальто.
По снегу получилось не очень-то ловко, но Лада заулыбалась и двинулась ко мне, осторожно переставляя ноги в зимних ботиночках по скользкой дороге.
Кажется, прошла целая вечность, прежде чем я подлетел к ней, стиснув тонкую фигуру в объятиях. Целая вечность между прошлым и настоящим, и только одна ниточка из «вчера» к «сегодня» — Лада.
Это как шагнуть в машину времени и оказаться там, где ещё нет Спрута, мерзости, грязи, шрамов и болезни. Это как вдохнуть запах рождественской ёлки, ощутить тепло домашнего очага, оказаться в полной безопасности…
— Как? — выдохнул я, отстраняясь.
— Леся позвонила, — Лада поправила съехавшую шапочку, отвела со щеки тёмную прядь длинных, припорошенных снегом волос. — Три дня назад. Сказала, что если я тебя ещё люблю и готова простить за бестолковое поведение, то должна срочно выезжать в Москву. А потом звонил твой друг… и я поняла, что просто обязана приехать. Саша встретил меня на вокзале, довёз до Михнево. Я решила пойти навстречу…
Три дня назад! Значит, всё это дело рук Ника!
— Я люблю тебя, — торопливо сказал я, прикрыв глаза и почти касаясь губами её губ. — Я так сильно люблю тебя!
— Тогда почему уехал в свою проклятую Америку один? Почему оставил меня?
— Я дурак, я такой дурак! — признался я, крепче стискивая её в объятиях. При мысли о том, что Лада могла подвергнуться тем же испытаниям, что и я, в животе разлился неприятный холод. — Я больше никуда не уеду. И ты никуда не уедешь.
— Да что ты? — удивилась она, не отстраняясь, впрочем, от меня. — Почему это ты так решил, мышонок?
— Потому что ты выйдешь за меня замуж, — с улыбкой ответил я. — И останешься в Одессе.
Лада фыркнула, а потом закинула руки мне на шею и поцеловала. Слова, ссоры и выяснения отношений можно было оставить на потом. Впереди ждала целая жизнь…
…В прихожую, где разместили нас с Ником, я вернулся только за полночь. Вначале я хотел остаться с Ладой, но она уснула в детской, а вид дяди Олега, развалившегося с «красивой девочкой», как окрестили Ладу малые, на одном диване, возымел бы отрицательный воспитательный эффект. Леся с Сашей ушли в спальню сразу после долгого ужина, Ник последовал за ними. Впрочем, когда я осторожно, не включая света, уселся на соседнем с ним кресле-кровати, Ремизов тут же открыл глаза.
— Нацеловался?
Я порадовался, что в темноте не так видны румянец и блеск в глазах, и улыбнулся.
— Нет ещё.
Ник усмехнулся, и какое-то время мы провели в молчании. Затем глаза привыкли к темноте, и я смог разглядеть лицо Ремизова. Он смотрел на меня и улыбался. И такая это была улыбка, какая бывает только у хороших, надёжных людей — только у наших людей.
— Ну что, — сказал он, — на этом твоя Одиссея заканчивается, Олег.
— Сдаёшь с рук на руки, — тихо рассмеялся я. — Ник, а как же ты?
— Жив-здоров, — слегка удивился он. — Справлюсь, герой, и без тебя тоже справлюсь. Просто… ты был мне какое-то время нужен. Сейчас я уже адаптировался.
— Ник.
— Возьми, — вдруг перебил Ремизов, протягивая мне конверт. В таких нам выдавали зарплату. — На билеты, — прежде, чем я успел открыть рот, сказал он. — Не позорься перед невестой.
— Возьму, — помолчав, сказал я. — Чтобы была причина снова встретиться и отдать долг.
Николай пожал плечами.
— А ты? — тихо спросил я, засовывая деньги в карман. — Что будешь делать дальше?
Ремизов перевернулся на бок и сощурил на меня блестящие в темноте зелёные глазищи. Как гепард, подумалось мне. Обманчиво-спокойный, и неумолимый, как смерть.
— Когда надоест лес валить… уеду домой. Найду себе другое дело.
— И какое же? — заинтересовался я.
— Деревья буду сажать, — ответил Николай.
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.
…Забегая вперёд, скажу, что Ник своё слово сдержал. Несколько лет спустя я, пытаясь связаться с потерявшимся другом, созвонился с его сестрой Верой и узнал, что бывший десантник устроился лесником. Мне удалось вытащить его к себе, в цивилизацию, несколько раз, но Ремизов всегда возвращался обратно в свою глушь. Мой лучший друг так и не женился, но с большим удовольствием проводил время с моей семьёй и моими детьми.
Паша ещё звонил мне какое-то время, готовясь поступать в электротехнический институт, и забрасывал меня по электронке вопросами, на которые я едва успевал отвечать. Поступил он или нет, я так и не узнал: Павел писать перестал.
Мы с Ладой поженились в том же году. Лечение миелита дало свои результаты, и на долгие годы болезнь отступила, хотя в профессиональный спорт я больше не вернулся. Хронические боли продолжались, но у меня никогда не хватало времени обращать на них должное внимание, потому что уже через год у нас с Ладой родился первый ребёнок.
В тот момент, когда я разговаривал в Михнево с Николаем перед нашим расставанием на долгие, долгие годы, я думал, что больше не позволю случиться в своей жизни никакой глупости. Впереди меня ждало прекрасное будущее, и я впускал его в свою жизнь с благодарностью и внутренней уверенностью, которую никогда раньше не испытывал. Лада, моя детская любовь, единственная женщина и верный друг на всю жизнь, была рядом, и других подарков от жизни я даже не желал. Николай не мог придумать лучшего сюрприза. Наверное, прав был Элберт Хаббард, когда сказал, что горе можно пережить в одиночестве, но для радости нужны двое.
Кажется, в моей жизни настало время для такой радости.
***
— Постарайся выспаться, родной! — посоветовала супруга, звонко чмокнув меня в нос.
— А мы пойдём играть вечером в футбол, па? — дёрнул меня за рукав Иван.
Я был против, чтобы сына назвали Иваном. С моей фамилией бедного ребёнка ждала весёлая жизнь! Но Лада хотела назвать его в честь своего отца, и я смирился. Ну а потом… когда-то человек по имени Джон говорил, что мечтает о том, чтобы кто-то назвал ребенка в его честь. Почему-то при регистрации первенца я вспомнил о нём, хотя, казалось, напрочь забыл события прошлых лет.
— Папа устал, — заметил проницательный младшенький, Святослав. — Он спать хочет!
Лада пригладила волосы, провела кисточкой с румянами по щекам, и улыбнулась мне. Обменяться поцелуем мы не успели: уставшая ждать маму Василиса угрожающе захныкала.
— Я позвоню от родителей, — пообещала Лада, и моя обожаемая семья с шумом выкатилась на улицу.
Я проводил их взглядом из окна — с пятого этажа мои малыши казались совсем крошечными — увидел, как семейство Грозных садится в маршрутку, и со спокойной душой улёгся спать. Последние годы выдались нелёгкими: я похоронил родителей, прошёл курс лечения, зарабатывал, как мог: рождение вначале Ванюхи, а потом двух близнецов, Тоши и Василисы, принесли вместе с огромной радостью большие финансовые сложности. Но слава Богу, жизнь начала налаживаться. Вот и сегодня выдался редкий выходной: Лада решила оставить малышей у своих родителей, чтобы мы смогли провести вместе хотя бы пару дней.
С этой блаженной мыслью я и закрыл глаза.
Дверной звонок требовательно тренькнул несколько раз, вырывая меня из полусна. Я подскочил. Мы никого сегодня не ждали, и я подумал, что это мне только приснилось, как трель повторилась. На этот раз ясно указывая на нетерпеливость человека за порогом. Простонав, я поднялся с дивана и недовольно поплёлся открывать.
Долговязый брюнет, похоже, только и ждал, пока распахнётся дверь.
— Олег!
Признаться, я невольно отступил, оглушённый и обескураженный радостным приветствием незнакомца. Не теряя времени, тот схватил обеими руками мою кисть и энергично затряс. Половину лица скрывали упавшие на лицо волосы и огромные солнцезащитные очки, непривычно смотрящиеся в наших широтах в середине октября. Осень у нас наступала рано, с дождями и холодным ветром.
— Простите? — нахмурился я, решительно потянув ладонь из цепкого капкана пальцев незнакомца.
Тот не отпускал. Наоборот, хватка стала ещё сильнее, а улыбка — шире.
— Мамма миа! — воскликнул мужчина на английском, делая шаг вслед за моей безуспешно выдирающейся рукой. — Русский, ты меня совсем не помнишь?
Всё ещё не до конца веря собственным глазам, я опустил взгляд на наши тесно переплетённые пальцы. Потом перевернул ладонь гостя и уставился на его кисть. Я хорошо помнил эту изувеченную руку. На ней не хватало двух пальцев, потому что пистолет разорвало, и…
— Это я, — не выдержал мужчина, выдёргивая правую руку из моих вспотевших ладоней. — Примо!
Я издал сдавленный звук, в то время как Манетта, чёртов живучий итальяшка, облапил меня, хлопая по спине и осыпая сразу десятком вопросов. Здесь, столько лет спустя, человек из прошлого, в лабиринте спальных микрорайонов Одессы! Это не могло быть правдой просто потому, что… такие встречи и такие гости не бывают случайными.
На душе сразу стало тоскливо.
— Примо!
— Мадонна, он вспомнил! — прослезился Примо, с улыбкой глядя в моё ошарашенное лицо…
Больше книг на сайте — Knigoed.net