Глава 3.
Посему, кто думает, что он стоит, берегись, чтобы не упасть. Вас постигло искушение не иное, как человеческое; и верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, так чтобы вы могли перенести. Итак, возлюбленные мои, убегайте идолослужения. (1 Кор. 10:12–14).
Я проснулся не то чтобы выспавшимся, но достаточно бодрым для функционирования. Похожее состояние у меня было на третьем курсе института, когда помимо стационара и военной кафедры я начал работать. Я тогда не мог расслабиться даже во сне. Спал пару часов в сутки, ел раз в день, брался за любое дело и даже доводил его до конца. А через два месяца на нервной почве у меня появился жуткий дерматит, который прошёл только когда я бросил работу. Перед отлётом отец велел не перерабатывать и не задерживаться. Приехал, посмотрел, попробовал, уехал. Возможно, так мне и стоило поступить. Но мне хотелось вернуться героем, привезти побольше денег и впечатлений.
Хорхе в квартире не было. Либо он в воскресенье работал, либо ушёл подальше из квартиры, которая принадлежала теперь не только ему. Сказать по правде, я не расстроился. Хорхе, похоже, происходил из той незаметной породы людей, присутствие или отсутствие которых ничего не меняет.
Я скатал матрас, устроил его вместе с подушкой в углу, оделся и отправился на кухню в поисках еды. На столе стояла одинокая булка, купленная вчера мной в супермаркете, и я без всякого аппетита принялся жевать почти безвкусное тесто. Поставив чайник, я дожёвывал булку и смотрел в окно. Оно выходило во двор, как раз с той стороны, с которой располагался вход. Я видел, что у двери стояли несколько человек, но разглядеть, кто это был, не мог. Очевидно, та же компания латиносов, что и вчера. Я болезненно поморщился, потирая затылок. Джулес хорошо приложил меня в клубе. Если со спины, то я тоже так умею.
Пошарив по шкафам в поисках заварки и сахара, я пришёл к выводу, что совершенно зря переводил электроэнергию на подогрев воды в чайнике. Ни чая, ни кофе, ни-че-го в этом одиноком шкафу не было. Чертыхнувшись, я сделал пару глотков кипятка и пошёл собираться. Я хотел посмотреть город.
Старый бомж Керни сидел там же, у порога, но благодаря яркому солнечному свету я разглядел его раньше, чем мне пришлось об него споткнуться.
— Почему бы тебе не подняться на этаж выше? — поинтересовался я. — Площадка там вроде побольше.
Бомж удивлённо вскинул грязную, в струпьях, голову, и что-то невнятно пробулькал.
— Что?
Он молчал, и я уже собирался шагнуть мимо, когда внезапно зазвучал хриплый голос:
— Мистер, тем, кто живут наверху, будет неприятно видеть вонючего калеку под своими дверьми.
— Наверное, ты прав, — вынужденно согласился я. — Но, может, они бы смогли тебе помочь?
Он рассмеялся, со стороны прозвучало как клокочущее карканье.
— Мистер, я здесь уже почти четыре года. Если бы не Салливан и не Сикейрос, я бы так долго не протянул. Всем остальным плевать, мистер. Жил тут ещё русский, но недолго…
Входная дверь распахнулась, и бомж ретиво отодвинулся в угол. Стоявший в проходе Даниэль двинул его ногой в бок и кивнул мне:
— Привет.
Я посмотрел на съёжившегося бомжа и вышел на улицу. Там стояло ещё двое латиносов, они так же кивками поздоровались со мной.
— Зачем ты его так? — спросил я.
— Пожил бы тут с моё, он бы тебе тоже до чёртиков надоел, — просто объяснил Даниэль, захлопывая дверь.
Я отстранённо кивнул, хотя такое объяснение мою совесть не успокоило.
— Идёшь с нами, русский? Оттянемся, — латин смотрел мне прямо в глаза, в то время как остальные за его спиной молча курили.
Я покачал головой.
— У меня дела.
— Не будь лохом, идём, — подал голос кто-то за спиной Даниэля, и я с трудом узнал одного из тех, с кем играл в команде. — Травкой угостим, — продолжал уговаривать меня худой и невысокий парень. — Может, девочку подцепишь.
Я покачал головой и сделал шаг в сторону арки, за которой был нужный мне проулок. Других выходов из своего двора я пока что не знал.
— Удачно отдохнуть, — бросил я Даниэлю на прощание.
Латин мне не ответил, заговорив со своими на испанском. Я покинул двор как можно скорее, и только оказавшись в узком переулке, ведущему к людной улице, смог расслабиться. Меня напрягала постоянная компания у подъезда, но сделать я ничего не мог. Мне и без того стоило немалых усилий держаться непринуждённо рядом с ними и не показывать своей неприязни. Это давалось мне и впрямь с большим трудом: я был никудышным актёром.
Я вышел на широкую улицу и некоторое время просто стоял, пытаясь сориентироваться. Только что я шёл по узкому безлюдному переулку с испачканными граффити стенами, а сейчас находился посреди бурлящей реки жизни. Иммигрантский район считался в Чикаго одним из самых чистых и спокойных, и я тогда подумал, что же творится в воскресный день в центре города.
— Эй, приятель! — не веря себе, я развернулся, чтобы лицом к лицу столкнуться с тем самым негром, который так активно предлагал мне вчера свои услуги носильщика. — А круто ты отделался от меня в прошлый раз! — неестественно весело продолжал он, улыбаясь так, что видны были не только все имеющиеся в наличии зубы, но и часть пищевода. — Может, хоть сегодня будешь щедрее? Вижу, шмотки у тебя ничего, баксы, значит, водятся. Одолжишь на пару дней? Меня все в районе знают, я всегда возвращаю долги!
— Почему бы тебе не найти работу? — ляпнул я первое, что пришло на ум. — Ты здоровый и сильный мужик…
— Эй ты, крутой, — нахмурился негр, мигом прекращая скалиться. — Ты плохо меня разглядел? У меня цвет кожи немодный! Кто захочет взять грязного нигера к себе?
— Херня. — Я начал злиться уже по-настоящему: он не давал мне пройти. — Я сам искал себе вчера работу. Охранником в клубе. Так вот там половина секьюрити — чёрные. Как и бармен.
— То есть я должен отмывать блевотину и сопли с полов какого-то засранного клуба? — Черномазый едва не задохнулся от возмущения.
— Это лучше, чем просить милостыню и мешать честным людям, которые своим трудом зарабатывают деньги на жизнь.
— Ты откуда, мать твою, взялся, ублюдок?! — негр уже кричал, размахивая руками и привлекая внимание прохожих. — Ты умный, мать твою?! Можешь засунуть свои баксы знаешь куда, бледнозадый?! Я гребаный блондин, мать твою, мне плевать на твои нигерские проблемы!..
— Ясно. Ты просто не хочешь напрягаться. Не хочешь работать, — этот наглый афроамериканец добился того, к чему стремился. Меня понесло. — Мне плевать на ваши законы и вашу демократию, я здесь проездом и подстраиваться под это безумие не собираюсь. Ты не можешь найти работу не потому, что негр, а потому, что придурок! Вали с дороги!
— Как ты меня назвал, сука белобрысая? — негр, похоже, не ожидал такого напора от меня и даже оглянулся, словно в надежде на поддержку сновавших мимо и равнодушных к нашему спору людей. За нами следили только двое бомжей на противоположной стороне улицы, тыкая в нас пальцами.
Черномазый повернулся ко мне и, старательно надо мной нависая, произнёс длинную матерную тираду на сленге. Я ещё подумал, что ещё пару дней, и я тоже научусь этому нехитрому мастерству — составлять смысловые предложения из набора конфигураций слова fuck.
Я терпеть не могу, когда стоят над душой. Исключительно в целях возвращения себе ощущения комфорта я толкнул негра в грудь, заставив его сделать два быстрых шага назад, и повторил ещё раз, глядя ему в глаза:
— Вали с дороги.
Негр сделал движение как для удара, но я не отрывал от него взгляда, и момент был упущен. Я и не думал, что со всем своим куражом он мне так и не ответит.
— Ты… ты… твою мать… полиция! — вдруг неожиданно громко крикнул негр, схватив меня за рубашку. — Полиция!!!
Се ля ви, мелькнуло в моей голове, прежде чем я увидел на другом конце улицы человека в форме. Я похолодел и попытался отцепить от себя подлого негра — куда там, он вцепился в меня мёртвой хваткой. Я дёрнулся ещё раз и, уразумев, что это бесполезно для жаждущего справедливости, двинул последнего в морду. Черномазый пошатнулся, разжимая пальцы, и у меня появилась уникальная возможность сбежать от правосудия. Метнувшись наперерез роскошному «Опелю», я вылетел на дорогу, уворачиваясь от тормозящих и газующих авто. На той стороне улицы я, обернувшись, увидел, как неугомонный негр подзывает к себе полицейского, указывая в мою сторону. В подошедший как нельзя вовремя автобус я вскочил, не глядя, и уже в окно увидел, как полицай нетерпеливо отмахнулся от чернокожего бомжа.
Тяжело дыша после бега, я повернулся к водителю, невозмутимо ожидавшего платы, и полез в карман за мелочью. Вытащил, сколько надо, опустил в жестяную коробку и прошёл в салон. В салоне было невыносимо душно, кондиционера здесь явно не предполагалось. Усевшись на переднем сидении, я приготовился внимательно изучать дорогу.
Конец августа выдался сухим и жарким, но хотя в воздухе по-прежнему пахло грозой, тучи на небе так и не показались. Автобус доставил меня прямо к станции метро. Меня это устраивало — по крайней мере, приблизительную дорогу до Мичиган-авеню я помнил. Я действительно быстро и без проволочек добрался до пункта назначения, единственная заминка случилась в метро — я проехал нужную остановку, пришлось возвращаться. К метро я непривычен — в родной Одессе такого чуда современного транспорта нет; а в редкие визиты в Киев или Москву я предпочитал привычные автобусы или трамваи.
Вспоминая потом этот день, я не мог выдать ничего конкретного, и в то же время точно знал, что это был единственный продуктивный день в Чикаго. Наверное, ради него и стоило перелететь океан — только чтобы увидеть это…
Не сразу я смог понять, что же всё-таки давит мне на нервы, что заставляет оглядываться в этом странном, чужом и удивительном городе. Я побывал на Магнифисент Майл, которой здесь называют протяжённость вдоль Мичиган-авеню от реки Чикаго до Оук-Стрит. Я так и не прошел её до конца, с её пятью сотнями магазинов, тремя сотнями ресторанов и пятьюдесятью отелями. Зато я увидел два музея, которые нашел на Лэйк Шор Драйв, и посетил Музей астрономии Адлера. Насколько я смог понять из объяснений гида, распинавшегося перед группой туристов, это был первый планетариум в западном полушарии. Здесь находились древние астрономические инструменты и модели Солнечной системы, редкие книги, два театра-планетариума, один из которых полностью цифровой. Виртуальный Космос оказался не менее завораживающим и затягивающим, чем тот, настоящий, который привлекает взгляды и умы людей не одно тысячелетие. Я твёрдо решил побывать здесь ещё раз, снова увидеть волнующие панорамы, взглянуть на удивительные модели Вселенной. Забегая вперёд, скажу, что вскоре мне стало не до Космоса — у меня оказалось слишком много дел на Земле.
После того, как я побывал в Институте искусств Чикаго, расположенном на Мичиган-авеню возле улицы Монро, и которое, по слухам, содержит одну из самых больших мировых коллекций произведений искусства, я впервые догадался взглянуть на часы. Они показывали четыре часа, и я с трудом поверил своим глазам. В голове шумело от голосов, звуков, визга тормозов и режущей слух музыки со всех сторон, перед глазами стояла плотная пелена, состоящая из мириад виденных картин, звёздных панорам, мельтешащих бутиков и разномастных личностей, спешащих по своим делам. Я впервые в жизни захотел спрятаться от окружающего мира и, на моё счастье, неподалёку увидел небольшое кафе. Как я уже заметил, Чикаго изобиловал так называемыми этническими ресторанами. Итальянских было подавляющее большинство, за ними шли тайские, греческие, мексиканские, китайские, индийские, я видел даже эфиопские и, приблизительно в том же районе, ресторан с кухней Восточной Европы.
Я же попал в обыкновенную чикагскую забегаловку, производящую традиционную американскую еду, не слишком удачную помесь самых различных поваренных искусств — хот доги, сэндвичи с беконом, стейки и пиццу. Официантка, без всякой прославленной «американской» улыбки, поинтересовалась, что я буду заказывать. Я мало ел вчера, не ел сегодня, и был голодным как волк. Я заказал сэндвичи с беконом, пиццу и большую порцию минеральной воды.
Первой моей реакцией, когда мне принесли поднос с едой, оказалась поражённая мысль: «Я этого не заказывал!!!». Сэндвичи я представлял себе чем-то вроде симпатичных маленьких пирожочков, которые готовила моя бабушка, пиццу — как треугольный кусочек плоского теста с налепленными на него приправами… дудки! Сэндвичи оказались теми же хот догами, только другой формы и содержания, по размеру — как три эйфелевых башни; пицца оказалась не треугольным кусочком, а полноценным блином, порезанным на куски. Пластиковый стакан с минералкой тоже показался мне двухлитровым — наверное, сказалось общее впечатление от заказа. Мне почти тотчас стало стыдно — что подумают обо мне люди, глядя, как я поглощаю эту гору еды. Воровато оглядевшись, я понял, что мои переживания окружающему народу столь же важны, сколь проблемы вымирания диких животных в Индонезии, и с некоторым опозданием понял, что такие огромные порции считались здесь нормальными.
Я съел сэндвичи и уже доедал пиццу, когда понял, что мой желудок переполнен. Потягивая минералку через трубочку своего стаканчика, я откинулся на спинку пластикового стула и довольно сощурился на солнце, окидывая ленивым взглядом широкую и шумную улицу, на которой располагалось кафе. Обычно после еды у меня всегда поднимается настроение. Это закон, который хорошо усвоили мои родственники и товарищи, оставшиеся там, на Родине. Закон не сработал здесь.
Глядя на возвышающиеся надо мной небоскрёбы, я наконец понял, что не давало мне покоя всё время моей прогулки по центру города, в который я в детстве заочно влюбился. Гигантизм и глобализация. Наверное, это должно называться так. Я видел другое — порождения нечеловеческого разума, архитектурные монстры, поглощающие в себе тысячи и тысячи людей. Вывески на них, тоже огромные, широчайшие рекламные щиты с зомбирующими лозунгами, призывающими покупать, покупать, потреблять…
В каждом из таких зданий ютились мегакорпорации, каждая из которых представляла собой отдельный живой организм. Эти организмы могли спариваться между собой, образуя ещё большие и даже уродливые в своём гигантизме структуры, но люди, на которых строились такие проекты, были не более чем биологическим материалом для их создателей. Людям, как винтикам, как атомам клеток, из которых состояли такие корпорации, имелось в них место только до тех пор, пока они совершали требуемые от них действия. Если какая-то клетка начинала жить самостоятельно, она считалась больной, и на неё начинали действовать защитные функции организма-корпорации. Такая клетка выводилась из организма естественным путем.
Создавалось впечатление, что у подавляющего большинства здешнего населения, не имеющего никакой свободы действий, осталось только два интереса — пожевать и развлечься.
Я даже головой встряхнул, прогоняя наваждение, и снова перевел взгляд на самый высокий небоскрёб Магнифисент Майл, отлично видный с моего места. Разглядывал я его долго, наверное, несколько минут, пытаясь вспомнить, что приходит мне на ум при виде этого создания.
Вавилон! Тогда, помнится, люди возгордились и решили построить башню, которая бы царапала небесный купол и достала до Бога. Всевышний прогневался за их гордыню, и покарал взбалмошный народ тем, что разделил его. С тех пор мы имеем чертову кучу языков и такую профессию, как переводчик.
Я поднялся со стула и, завернув оставшиеся два сэндвича в салфетки, уложил их в бумажный пакет. Допил минералку и направился к станции метро.
Первое ошарашивающее впечатление от Чикаго прошло, голод был утолен, и теперь я медленно шёл по городу, спокойно и внимательно разглядывая вывески, здания и людей. Последние меня неприятно поражали. У каждого первого — серьги в бровях, ноздрях, губах. Странная обувь на ногах, писк моде, надо полагать, иначе зачем человек добровольно наденет на себя эти колодки; подобие штанов с длинной мотнёй, словно он не добежал до туалета. И — бренды. Бренды, бренды… где-то я слышал, что это слово переводится как «клеймо», которое ставят рабу или скотине, чтобы определить их принадлежность к определённому хозяину. Надо поставить себе на лоб клеймо, чтобы все знали — я тоже счастливый потребитель. От мельтешения торговых знаков на футболках и банданах я почувствовал лёгкое головокружение — наверное, начинал привыкать.
Глаза выхватили среди многообразия рекламных идолов вывеску с картинками из популярных компьютерных игр, и я метнулся к ней, как к спасительному кругу. Когда человек видит что-то знакомое за рубежом, он проникается умилением и ностальгией. Для меня таким предметом были игры, компьютеры, железо, и всё, с ними связанное.
— Да? — не отрывая глаз от монитора, невнятно бросил администратор, когда я облокотился о стол.
— Доступ в интернет на час.
— Пять баксов. Машина одиннадцать, — парень лениво принял купюру, игнорируя мой возмущенный такими расценками взгляд, и снова уткнулся в монитор.
Я отыскал свой компьютер, плюхнулся в кресло. Бумажный пакет с едой я положил за спину — на случай, если пребывание с пищей здесь запрещено.
Я писал письмо сорок минут. Под конец я мудро приписал: «Не волнуйтесь, я справлюсь!» и поставил смайлик. Моя мама была достаточно современным человеком, и с ней я мог делиться абсолютно всем в его неприкрытом правдивом виде — а уж она заботилась о том, чтобы донести информацию до отца в соответствующем формате. Нет, я не боюсь признаться, что скучаю по дому. И не боюсь сказать вслух о том, что люблю родителей. Я уже взрослый, детские комплексы прошли ещё лет в десять. Хотя… здесь, в Америке, я ещё могу считаться ребёнком — ведь по их меркам я только недавно стал совершеннолетним. К тому времени, когда у наших подростков тяга к опасным приключениям проходит, у этих она только вступает в полную силу. Если, конечно, до этого времени детки не умрут от передозировки или подхваченного СПИДа.
Потом я написал ещё одно письмо. Короткое. Весёлое. С множеством анимационных смайликов. С Ладой мы дружили с детства. Её родители были родом из того же села, где жил мой дед, и каждое лето мы проводили вместе. Мы — это я, моя старшая сестра Леська, Лада и её старший брат. Мы играли вчетвером, зачастую разбиваясь на пары. Либо моя сестра утягивала за собой Ладу, и они делились своими женскими тайнами без нас, либо Владимир тянул меня с собой на рыбалку на лиман. Я ненавидел рыбалку! Но покорно шёл за старшим товарищем — ему виднее, какой род занятий более «мужской». Бывало и так, что наши старшие шли гулять без нас, и мы только поддерживали их в этом. Наверное, эти моменты детства я могу назвать самыми счастливыми. Все были уверены, что Вова с Леськой будут встречаться и дальше, но судьба распорядилась по-другому. Владимир нашел себе более смазливую девчонку, чем расстроил Лесю и разозлил меня — в конце концов, я был её братом и, теоретически, защитником. С Ладой мы стали видеться реже — старшие своим разрывом разделили нас на два воинствующих лагеря. А потом, как это часто бывает, мы выросли, и на деревню к дедушке стали заглядывать реже. Леська умотала в Россию и вышла там замуж, а с Ладой мы встретились полгода назад, совершенно случайно, на научной выставке в Киеве. Романтическим отношениям помешали адреса проживания — я в Одессе, она в Донецке — но чувство возникло. С первого взгляда, после десяти лет отчуждения, с первой улыбки смуглой девушки, в которой я с таким трудом узнал свою Ладу. С тех пор мы звоним друг другу и общаемся по интернету. На новый год она собиралась приехать в гости к тёте в Одессу, и я ждал этого дня, как заключенный — амнистии.
Я едва успел отправить письмо по знакомому адресу, когда моё время вышло. Я выполнил обещание связаться с родными — звонки в Украину стоили дороже, чем вездесущий интернет — и заторопился домой. Выйдя на улицу, я вначале огляделся, привыкая к сумеркам города: было уже шесть часов. Включались неоновые рекламы, в окнах стал виден свет, светофоры горели ярче. Я прошёл мимо компании курящих подростков у дверей клуба и остановился. Рядом с дверью находилась ещё одна, едва приметная, с крупной вывеской: «Ремонт компьютеров». Окно занавесили старыми плакатами с изображениями железа — хозяин не слишком заботился о рекламе. На стекле скотчем было приклеено объявление: «Требуются работники».
Поколебавшись минуты три, я набрался решимости и шагнул внутрь. Дверь отозвалась треньканием привязанного под потолком колокольчика и характерным скрипом. Я оказался в небольшом помещении, из которого вела ещё одна дверь с надписью: «Только для служебного персонала». Прямо у входа располагался стол с включённым компьютером, кресло оператора пустовало. Всю остальную площадь комнаты занимали компьютеры в разобранном и целом состоянии, древние мониторы, комплектующие, разложенные по полкам, и инструменты. В целом предприятие выглядело достаточно приличным, если не считать общего бардака, но к концу рабочего дня чего только не бывает.
— Слушаю вас, — донеслось из-под стола.
Секунду спустя оттуда показалась растрёпанная женская голова, и почти тотчас её обладательница плюхнулась в кресло оператора, натягивая на лицо дежурную улыбку. По мне, так помесь усталости, раздражения и служебного долга можно было назвать только оскалом, но женщина продолжала напрягать мышцы лица.
— Я видел объявление у вас на окне, — сказал я, и она тотчас расслабилась, с облегчением убирая с лица ненужную улыбку. У неё оказались чёрные курчавые волосы, стянутые в хвост, и блестящие тёмные глаза. Сейчас её лицо казалось почти привлекательным.
— Садись, — кивнула она.
Я присел на стул, продолжая её рассматривать. У неё была смуглая кожа и подтянутая, крепкая мускулистая фигура. Носила она джинсы и обтягивающую безрукавку, поверх которой была накинута свободная клетчатая рубаха. Очевидно, что женщина не следила за собой, но могла бы быть по-настоящему красивой. Меня всегда привлекали брюнетки.
— Нам требуется мастер, — она откинулась в кресле, разглядывая меня из-под густых ресниц. — У тебя имеется опыт работы?
— Год инженером в институте, год на должности сисадмина.
Женщина приподняла бровь.
— Неплохо. Что-то ещё?
— Менеджер по работе с юридическими лицами, — подавил в себе вздох я.
Это была моя третья и последняя работа, которая оказалась, честно признаться, мне не по плечу. Вначале я довольно шустро продвинулся по службе и заключил несколько неплохих контрактов, но, как оказалось, работать с VIP-клиентами не так просто. Директора крупных предприятий оказались хищниками, коммерсантами экстра-класса, настоящими акулами бизнеса. Я по причине юного возраста и отсутствия уверенности в себе позорно сдавал позиции на серьёзных переговорах. Уволиться пришлось самому. Что ж… негативный опыт, как говорит моя мама — это тоже опыт.
— И ты ищешь работу… здесь? — поразилась женщина.
— Я не американец, — решил раскрыть карты я. — Турист из Восточной Европы.
— Понятно. Ты неплохо говоришь по-английски, — она хмыкнула, покачиваясь в кресле.
Да уж, я говорил по-английски не в пример лучше многих американцев, которые и трех слов не могут связать без слэнговых словечек и знаменитого ругательства. Создается ощущение, что на английском здесь говорят только приезжие.
— Нам действительно требуется помощь. Я работаю с Тоби и Стиви. Владелец — мистер Джонсон, тот самый, который держит компьютерный клуб, — кивок в стену. — Заказов много, он велел найти ещё нескольких человек. Если тебе нужна работа…
— Условия?
— Есть заказы — сидим здесь и чиним то, что наворотили хозяева со своими машинами, нет — сидим и ждём. Иногда вызывают на дом. Обычно мы здесь с утра и до обеда. Вечерние смены — это время вызовов на дом, в это время здесь только я.
— Мне подходит, — подумав, согласился я. Это место находилось недалеко от «Потерянного рая», я мог после ночной смены сразу идти сюда, и уже потом — домой, отсыпаться.
— Штрафов за опоздание нет, — усмехнулась женщина. — Оплата по результату. Результат и старание оцениваю я. Оклад — около пятиста баксов в неделю, два дня выходных. Испытательный срок — неделя, плачу меньше. Согласен?
— Д-да, — медленно кивнул я. Моя смена в клубе была во вторник, четверг, пятницу и субботу. Если я повешу на себя ещё и это…
— Тогда жду тебя завтра в девять утра. Давай запишу твоё имя, — женщина взяла ручку и вопросительно уставилась на меня.
— Давайте я лучше сам, — я взял стоявший в специальной подставке карандаш и почти каллиграфическим почерком вывел собственное имя и фамилию, чтобы легче было читать.
— Олег Грозный, — медленно прочитала она. А затем подняла на меня глаза и улыбнулась. На этот раз широко и абсолютно искренне. — Ты откуда?
— Россия, — в очередной раз покорно соврал я.
— Россия, — повторила женщина. Затем аккуратно переписала имя себе в блокнот и подняла на меня жгучие чёрные глаза. — Я тоже иммигрантка, в третьем поколении. Мой дедушка переехал сюда из Испании. Кира Каррера.
— Мисс Каррера?
— Просто Кира, — отмахнулась она. — Ты — Олег, я правильно читаю?
— Правильно.
— Отлично, — испанка в третьем поколении кивнула. — Какой номер твоей грин-карты, Олег?
— В посольстве мне выдали разрешение на работу. Я здесь на три месяца.
— Паршиво, — задумчиво проговорила Кира. — Я не знаю, как там у вас, у нас зарплату платят чеком, раз в неделю или две. Если не хочешь платить комиссию конторам по обналичке, тебе лучше открыть банковский счёт. Обналичивание чека в банке может занять несколько дней. У зарекомендовавших себя клиентов часть суммы может быть доступна сразу, но для этого нужно иметь хорошую кредитную историю.
— Чёрт, — расстроился я. По правде сказать, в такие тонкости меня в посольстве не посвящали. Фирма, устраивавшая конкурс, тоже деликатно промолчала.
— Чёрт, — согласилась Кира. — Давай подумаем вместе. Счет на веб-мани у тебя есть?
— Есть! — обрадовался я.
— Вот только у тебя могут быть проблемы здесь с их снятием со счета.
— Разберусь, — решение пришло на ум мгновенно. Пусть платят мне на счет, а обналичу я их уже дома, на Украине.
— Здорово. До завтра, — Кира поднялась с кресла и, не стесняясь меня, откровенно зевнула. — Выспись хорошенько.
— Ты тоже, — я улыбнулся и покинул комнату, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Мне фантастически везло! Многим вновь прибывшим иммигрантам и гастарбайтерам, приезжей рабочей силе, нелегко найти работу. Безработица в среднем по Америке составляет почти семь процентов, что в абсолютных цифрах превышает девять миллионов человек. А ведь это лишь с учетом легальной рабочей силы, подавшей ходатайства на пособия по безработице! Я реально смотрел на ситуацию, приезжая сюда, и рассчитывал на что-то вроде грузчика, но я определённо ступил на полосу удачи. Конечно, в погоне за двумя зайцами я мог лишиться обоих, но я всегда могу сделать выбор. Работа в клубе принесет больше денег, но шансы остаться в живых выше в безопасном офисе под администрированием Киры Каррера. Я подумал, что Чикаго начинает мне нравиться.
В таком радужном настроении, дожевывая свои сэндвичи, я дошёл до метро, с лёгкостью влился в плотный поток прохожих и даже сумел вовремя сойти на знакомой остановке. На улице было уже абсолютно темно, её освещали только редкие фонари и свет рекламных стендов, и здесь, в рабочем квартале, их яркость и количество зрительно и резко уступали тем, что в центре. Вообще тут множество контрастов. Богатство и роскошь рядом с кричащей нищетой считалось нормой. Здесь были районы для богатых и районы для бедных, районы чернокожих и множественные объединения этнических единиц. Краем своего розового детства я помнил иллюзию равенства, которую давал нам Советский Союз, никого не оставляя обиженным или обделённым. И даже если это была иллюзия, зато какая красивая!
До дома я шёл в темноте по подозрительно притихшим улицам, по которым спешили в свои квартиры сосредоточенные чикагцы. Я сделал крюк, увидев впереди сияющую вывеску супермаркета, и в том же приподнятом настроении зашёл внутрь, накупив товаров первой необходимости. Несколько упаковок чая, батон хлеба, корм вроде дешевой вермишели и заварных супов, несколько уже знакомых мне булочек и — исключительно чтобы побаловать себя за превосходно прошедший день — банку маринованных грибов. Есть на свете вещи, которыми я не делюсь. Священная банка с грибами относилась к ним.
У подъезда, привычной компании не оказалось, и я без задержек поднялся к себе на этаж. Зайдя в квартиру, я услышал, как на кухне жарят что-то безумно аппетитное, судя по запаху, и прошёл туда с полными пакетами еды.
— Олла, амиго, — блеснул познаниями я, обращаясь к спине соседа. Хорхе приподнял голову от книги, меряя меня усталым взглядом, и вопросительно уставился на кулёк. — Это нам. — Я сделал внушительное ударение на последнем слове. — Нам с тобой. Я заметил, что здесь совершенно нет чая, да и ни черта нет, собственно. Пока у меня есть деньги, решил поправить положение. Ты тут главный на кухне, куда это класть?
Надежды на то, что Хорхе оценит мой вклад в развитие инфраструктуры нашей квартиры и будет чуть приветливее, немного пошатнулись. Латин встал, взял у меня пакет с продуктами и сосредоточенно разложил еду по полкам.
— Хорошо, — только и проронил он.
Не дав ему опуститься обратно за стол с книгой, я выставил перед ним второй пакет.
— Это тоже нам. В ванную.
Вот это подействовало. Сикейрос удивлённо взглянул на меня, затем на пакет, неуверенно принял его из моих рук и заглянул внутрь. С тем же выражением на лице он прошёл в ванную, и я последовал за ним. Хорхе доставал предметы по одному — пенку, набор полотенец, два куска мыла, стиральный порошок, средство для мытья, и последним — блок туалетной бумаги. Свою бритву, крем, лосьон после бритья и дезодорант я поставил на полке ещё вчера, и теперь ванная комната смотрелась трогательно обжитой.
— Спасибо.
Сикейрос повернулся и коротко посмотрел мне в глаза.
— Не было… времени купить…
— Понимаю, — деликатно согласился я. — Что на ужин, шеф?
Впервые за наше знакомство Сикейрос улыбнулся. Господи, я никогда не обращал внимания на то, как красит человека улыбка! Искренняя, идущая от сердца, а не дежурная гримаса, которая её здесь заменяет. Хорхе изменился почти до неузнаваемости. У него оказалась яркая, светлая, искристая улыбка, от которой в умных карих глазах загорался настоящий огонь. В этот момент передо мной стоял совершенно другой человек. Уверенный в себе, весёлый и абсолютно свободный от обстоятельств.
— Тебе понравится.
И мне понравилось. И ещё как! Мне казалось, я никогда так вкусно не ужинал, и уже давно так здорово не проводил время. Мы ели карбонада криолья — мясо, тушённое с овощами и фруктами. Хорхе приготовил сальсас — как объяснил латин, этот огненно-острый соус, обязательно содержащий стручки перца чили и помидоры, являлся главной частью мексиканской кухни. Вообще-то, признался Сикейрос, их чаще подают к варёной рыбе, мясу, птице, фасоли и яйцам. Мне было всё равно, вкус оказался потрясающим! Когда я признался в этом Хорхе, латин честно сказал, что работает в мексиканском ресторане уже третий год, и иногда удается приносить что-то из продуктов домой. До шеф-повара добраться не удастся, но платят и без того неплохо. Если бы не больная мать и младшая сестра, оставшиеся в Мексике, Сикейрос смог бы позволить себе лучший район и другие условия жизни. А мог бы… исполнить свою мечту. Со временем.
Хорхе мечтал о медицинском образовании. Накопить на университет у него не получилось бы и за двадцать лет, но ради колледжа стоило стараться. Сикейрос не питал ложных надежд, но отчаянно жаждал их исполнения.
Хорхе оказался действительно интересным собеседником. Латин расспросил меня, как прошёл день, интересуясь мельчайшими подробностями о том, что я успел увидеть в Чикаго. Сам Хорхе так и не побывал ни в одном музее, ни в одной галерее, и обо всех достопримечательностях слышал только по рассказам. Латин вслед за мной удивился необыкновенной удаче в поисках работы, и в очередной раз посоветовал бросить работу в «Потерянном рае». Сикейрос не ответил на вопросы касательно клуба и своего пожелания, заявив, что не добавит ничего больше. Я сказал, что должен вначале разобраться сам, на что Хорхе промолчал.
В тот вечер я засыпал с улыбкой на губах. День выдался продуктивным, динамичным, полным приключений. Я попытался прокрутить в голове события, запутался в калейдоскопе картин, звёзд и людей, и успел ещё подумать — как это здорово, что я всё-таки прилетел сюда. Здесь я в гостях и могу позволить себе куда больше, чем дома. Здесь было… интересно и ново.
Я тогда ещё не знал, что это был мой единственный счастливый день в Чикаго.