И верно: приподнимается край занавески, и оттуда выходит девушка. На ней унты, ладно пригнанная гимнастерка, подпоясанная офицерским ремнем. На голубых петлицах алеет по три кубика.
— Старший лейтенант Екатерина Зеленко! — браво рапортует она и смущенно добавляет: — Екатериной представляюсь потому, чтобы не путали с мужчиной.
С виду Зеленко в какой‑то мере напоминала парня. Женщину в ней выдавали карие, жгучие глаза и маленькие пунцово — красные губы.
— Вот не знал, что у нас в армии есть летчица.
— Она не только летчица, но и сущий милиционер в этом доме, — шутливо заметил стоявший у окна капитан. — Житья от нее нет.
Екатерина улыбнулась.
— Что верно, то верно. Могу доложить, товарищ комиссар, что ни пьянства, ни табачного дыма, ни мата в этом доме вы не увидите и не услышите.
— И они терпят? — указываю глазами на летчиков.
— Ворчат, но терпят, — сквозь смех отвечает Зеленко.
— И все же среди мужчин вам, наверное, неудобно?
— Поначалу было неудобно. А сейчас и они со мной смирились, да и я к ним привыкла. Ребята они хорошие. В обиду меня не дают.
Капитан, стоявший у окна, рассмеялся:
— Наша Катя сама может кого угодно обидеть. Попадись только ей. Язычок что бритва.
…Екатерина Зеленко была единственной девушкой-летчицей, принимавшей участие в борьбе с финнами. О ней немало хорошего слышал я и в начале Отечественной войны. Но потом следы ее затерялись. И только много лет спустя в разговоре с одним из авиационных командиров снова всплыло имя храброй комсомолки.
— Зеленко Екатерина? — переспросил я собеседника.
— Так точно, она, — подтвердил он и вспомнил обстоятельства ее героической гибели.
Осенью 1941 года Зеленко на своем бомбардировщике возвращалась с разведывательного задания. Над селом Глинское, Сумской области, ее одинокую машину атако вали семь «мессеров». Екатерина отбивалась от них как могла. Один истребитель сбила, но остальные зажали ее в крепкие тиски, из которых вырваться было невозможно. Бомбардировщик загорелся.
С земли наблюдали за этим неравным боем, видели, как летчица направила свой пылающий самолет на ближайший вражеский истребитель и таранила его. Два огненных клубка, оставляя в небе сизый дым, упали на землю. Я не знаю другого случая, когда бы женщина — летчица таранила вражеский самолет. Это, пожалуй, единственный в истории авиации подвиг такого рода.
Погибла Катя в пору своей молодости. Было ей тогда всего лишь двадцать пять лет. Правительство наградило ее посмертно орденом Ленина. Имя этой храброй сердцем и чистой душой девушки никогда не изгладится из памяти. В Великую Отечественную войну в рядах авиации сражалось немало женщин. Но Кате Зеленко принадлежит в этом пальма первенства.
Из части, в которой служила старший лейтенант Екатерина Зеленко, я вылетел самолетом в Петрозаводск. Случился небольшой перебой с доставкой горючего, и надо было договориться с железнодорожниками, чтобы они сразу же поставили нас в известность, как только прибудут цистерны с бензином.
Начальник железнодорожного узла объяснил, что задержка произошла из‑за сильных снежных заносов. Тут же были приняты меры, чтобы воинские эшелоны шли только по «зеленой улице».
Я обратил внимание на состав, стоящий на запасных путях. На платформах было пятнадцать новеньких истребителей И-153.
— Кому предназначены эти самолеты? — спрашиваю начальника станции.
— Не знаю. Документов на них нет. В чей адрес пришли — неизвестно.
— И давно стоят?
— Дней пять, если не больше.
«Раз самолеты оказались в Петрозаводске, — подумал я, — значит, наверняка для нашей армии».
— Эти истребители присланы нам, — твердо заявил я начальнику станции.
— Берите, — согласился он. — Не финнам же отдаю, своим.
Позвонив на свою авиационную базу, я приказал выделить для разгрузки платформ людей, вызвал инженера и техников. Дружными усилиями самолеты быстро сгрузили, перевезли на озеро и стали собирать. А спустя несколько дней выяснилось, что они были предназначены для 9–й армии, на ухтинское направление.
Позвонил Рычагов, командовавший в то время ВВС 9–й армии:
— Мехлис мечет гром и молнии. Сегодня собирается докладывать в Москву.
«Ну, — прикидываю, — устроят мне головомойку». После моего возвращения из Китая я больше не видел Мехлиса. Теперь его назначили членом Воепного совета 9–й армии. Доложит, сгустит краски, неприятностей не оберешься.
Вечером Филипп Александрович Агальцов, комиссар Военно — Воздушных Сил РККА, предупредил меня, что эксцесса, видимо, не избежать. Ничего хорошего я, разумеется, не ждал. Так оно и вышло. На второй день утром меня снова пригласили к аппарату. Говорил начальник Генерального штаба РККА командарм первого ранга Борис Михайлович Шапохнников.
Я объяснил ему свох «х поступок, извинился. Позже выяснилось: Мехлис, будучи в Москве, договорился о поставке в свою армию партип самолетов. Они пришли, но почему‑то задержались в Петрозаводс1№. Ничего не зная об этом, я решил пополнить авиационный парк своей армии «беспризорными» машинами. И вой какая из всего этого вышла история…
Иван Иванович Копец как мог успокаивал меня:
— Не в личное же пользование ты брал их. Верно? Ну и не расстраивайся. Для общего дела старался.
Объяснение пе ахти какое утешительное. Однако оно придало душевное равновесие. Должен сказать, что в трудную минуту я всегда находил у Ивана Ивановича сочувствие и поддержку. Человек он по складу характера был молчаливый, но отзывчивый, сердечный. В его дружбе можно было не сомневаться.
О храбром человеке иногда говорят: он не знает страха в борьбе. Эту поговорку можно было отнести без всяких колебаний и к Ивану Ивановичу. Мне не раз приходилось его упрашивать, когда он без особой надобности вылетал на боевые задания:
— Ну зачем ты рискуешь? Разве без тебя не найдется, кому слетать на разведку? Ты же командующий, а не комэска.
А он посмотрит этак осуждающе, махнет рукой и пойдет на взлет. В этом человеке жила какая‑то неистребимая страсть быть все время в боевом напряжении, идти навстречу опасности. И если ему по каким‑то причинам приходилось оставаться на земле — он просто не находил себе места. Это не было рисовкой или стремлением показать свою отвагу. Такой уж характер у человека.
Герой Советского Союза Иван Иванович Копец воевал в Испании, быстро продвинулся по служебной лестнице. Но в душе он оставался рядовым храбрым бойцом, для которого схватка с врагом в небе была лучшей отрадой.
В канун Отечественной войны Копец командовал военно — воздушными силами Западного особого военного округа. Мне рассказывали: когда фашисты в первый день наступления нанесли массированный удар по аэродромам, Копец сел в самолет и решил посмотреть, что с ними сталось. Потери оказались огромные. И старый честный солдат не выдержал. Он вернулся в штаб, закрылся в кабинете и застрелился…
Сейчас можно о нем говорить всякое: и малодушие проявил, и веру, мол, потерял. Не знаю. В одном я твердо убежден: сделал он это не из трусости.
Дружба, взаимная выручка всегда сопутствовали советским воинам в бою. Я много слышал хорошего о ратном товариществе пехотинцев, танкистов и моряков. Но вдвойне, втройне, как мне кажется, это благородное качество развито у летчиков. Может быть, потому, что они в каждом полете подвергаются известному риску. А может быть, сама профессия, освященная ореолом романтики, обязывает авиаторов к беззаветной дружбе. Каждый из них готов за товарища пойти в огонь и в воду — это доказано бесчисленными примерами.
У летчиков наших такая порука, Такое заветное правило есть:
Врага уничтожить — большая заслуга, Но друга спасти — это высшая честь, — проникновенно говорит поэт.
Благодаря взаимовыручке десятки, сотни экипажей, которым грозила смерть или пленение, остались в наших рядах. Боевая дружба цементировала ряды крылатых защитников Родины, поднимала их боевой дух, способствовала проявлению массового героизма.
Я давно знаком с полковником запаса Героем Советского Союза Стольниковым Николаем Максимовичем. В прошлом он был замечательным боевым летчиком — бомбардировщиком, затем летчиком — испытателем. О его мужестве мне впервые рассказал еще в начале войны с финнами командир полка Ф. И. Добыш.