При подходе к цели неприятельские зенитчики подбили на самолете Стольникова левый мотор. Машина начала отставать. Командир полка знаками дал понять экипажу, чтобы он сбросил бомбы и возвращался домой. Но Стольников то ли не понял Добыша, то ли намеренно решил до конца быть со своими. Во всяком случае, он продолжал полет, дошел до цели и сбросил бомбы. На обратном пути израненную машину атаковали финские истребители.
— Держись, Жора! — крикнул Стольников стрелку Г услеву.
Георгий, раненный в руку, упорно отбивался от наседавших врагов. Вскоре два истребителя, задымив, отстали и скрылись за лесом. Остальные же продолжали атаки. Очередной заход — и на самолете Стольникова пробит топливный бак. Бензин хлещет в кабину, обливает фюзеляж. Того и гляди, начнется пожар. Машина теряет скорость, ее неудержимо тянет к земле.
Наконец финны бросили свою жертву. Вероятно, у них кончалось горючее. Но тут откуда ни возьмись появилась новая четверка истребителей и зажала самолет Стольникова в клещи. Гуслева ранило вторично. На этот раз тяя^ело. Его пулемет умолк. Теперь осталось оружие лишь у штурмана Ивана Худякова.
Однако с ним тоже стряслась какая‑то беда. Умолк последний пулемет. Один из финских летчиков вплотную пристроился к машине Стольникова, чтобы поиздеваться над эюгаажем. Противник был уверен, что советский са молет далеко не уйдет, защищаться ему печем. Он погрозил Стольникову кулаком и указал рукой направление, куда следует лететь. Финну хотелось, видимо, привести русский самолет на свой аэродром и пленить экипаж.
— Зло вскипело во мне, — рассказывал позже Стольников. — Не думая о последствиях, я резко накренил машину в сторону противника, намереваясь ударить его крылом. Но финн успел отойти на почтительное расстояние. По — видимому, он тоже расстрелял все боеприпасы, потому что новой попытки напасть на экипаж не предпринимал…
Под крылом самолета Стольникова вражеская территория. Второй мотор тоже начал давать перебои, высота катастрофически падала. Дотянуть до своих не представлялось возможным.
— Садимся! — решительно сказал экипажу Стольников.
Он выбрал в лесу занесенное снегом озеро и посадил машину на фюзеляж. В первую очередь командир кинулся к стрелку. Гуслев лежал без сознания, с запрокинутой головой. Лицо его было белое как снег.
Стольников попробовал вытащить стрелка, да не хватило сил. Надеясь на помощь товарища, он разбил фонарь кабины и помог штурману вылезти. Но Худяков тут же со стоном упал. У него были прострелены ноги. Положение создалось критическое.
— Полежи минуточку, я сейчас, — сказал он Худякову и снова бросился к кабине воздушного стрелка. С большим трудом удалось ему вытащить обмякшее тело Гуслева и уложить на разостланный парашют.
— Спасайтесь, — еле слышно простонал тот, с усилием открыв глаза. — Со мной все кончено….
— Что ты, Жора, что ты! — старался утешить его командир. — Мы не бросим тебя. Ни за что не бросим.
Отрезав от парашюта несколько строп, он перетянул ноги штурмана выше колен, чтобы тот не истек кровью.
С опушки леса послышался дробный перестук. Летчик прыгнул в штурманскую кабину, снял пулемет и положил его на снег перед Худяковым.
— В случае чего — открывай огонь, — сказал он, а сам бросился за пулеметом, установленным в кабине стрелка.
Вдали показалась группа лыжников. Свои или финны? По вот засвистели пули, поднимая вокруг самолета фонтанчики снега. Сомнений не оставалось: враги! Стольников начал стрелять короткими очередями.
— Слева! — чуть слышно вымолвил Худяков и открыл огонь по новой группе лыжников.
Летчик и штурман не давали врагам поднять головы. Но финны, разгребая снег, подползали все ближе и ближе. У Стольникова кончились боеприпасы.
— Дай твой, — быстро выхватил он оружие у ослабевшего Худякова.
Теперь надо было стрелять расчетливо, только наверняка: патронов осталось очень мало. Казалось, надежды на спасение не было. Вдруг послышался шум моторов и в воздухе показались два И-16. Шли они ннзко, едва не задевая за верхушки деревьев.
— Наши! — радостно крикнул Стольников и, бросив мимолетный взгляд на Худякова, увидел в его глазах мелькнувшую искру надежды.
Стольников выпустил вверх ракету, но истребители и без того заметили экипаж, попавший в беду. Один из них стал вести огонь по вражеским лыжникам, другой ушел в сторону Ленинграда.
Спустя некоторое время пришла целая группа Р-5. Они встали в круг и открыли но залегшим в снегу шуцкоровцам прицельную стрельбу. Финны отступили в лес.
Стольников отбежал в сторону, лег на снег и широко расставил руки, чтобы показать направление захода па посадку. Вскоре три Р-5 пошли на снижение, а остальные продолжали прикрывать товарищей.
Когда Гу с лев и Худяков были посажены в кабины приземлившихся самолетов, Стольнпков подбежал к своему подбитому бомбардировщику, схватил пропитанный бензином чехол и чиркнул спичку. Над машиной взвилось яркое пламя.
— Скорей! — крикнул летчик третьего Р-5. Он помог Стольникову забраться в кабину и дал газ. После короткого разбега самолет взмыл в небо.
Тяжело раненного воздушного стрелка доставили в ленинградский госпиталь. Через месяц он был поставлен на ноги. Поправился и штурмаи. А некоторое время спустя вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР:
командиру экипажа бомбардировщика Стольиикову, штурману Худякову и стрелку — радисту Гуслеву присваивалось звание Героя Советского Союза.
Позже, когда наши войска продвинулись вперед, бойцы увидели наполовину сгоревший советский самолет, а неподалеку от него двадцать вражеских трупов.
Январская наступательная операция 8–й армии была возложена на 1–й стрелковый корпус и оперативную группу С. и. Денисова. Главный удар наносился в юго — западном направлении с целью помочь соединению командарма Ковалева деблокировать наши 18–ю и 168–ю стрелковые дивизии.
Окруженные гарнизоны продолжали обороняться, но силы их с каждым днем таяли. Мы делали все возможное, чтобы обеспечить попавшие в беду войска продовольствием, боеприпасами и горючим. Но помощь была недостаточной. Дело в том, что стояла ненастная погода. К тому же финны огнем своих зенитных средств не позволяли нашим самолетам снижаться. Была и еще одна трудность: враг нередко узнавал сигналы наших войск и, копируя их, вводил отдельные экипажи в заблуждение — часть грузов попадала не по назначению.
Боевые действия, связанные с освобождением окруженных гарнизонов, задержали начало решительного наступления. Сосредоточить войска в исходных районах мешали также морозы и бездорожье. Ставка разрешила отсрочить наступательную операцию Ковалева до наиболее удобного дня, ибо без содействия авиации усилия пехоты оказались бы малоэффективными.
12 февраля 1940 года из нашей армии развернули две — 8–ю и 15–ю. Вместо громоздких лыжных батальонов были созданы эскадроны, насчитывающие по 150 человек. Эти подразделения оказались более подвижными и боеспособными.
Стремясь повысить проходимость войск по глубокому снегу, командующий 8–й армией отдал приказ собрать в окрестных городах фанеру для изготовления снегоступов. Производство этих нехитрых, но весьма нужных в условиях снежной зимы изделий было организовано на заводах Петрозаводска. Для обеспечения безопасности бойцов при наступлении были сделаны бронещитки. Бойцы толкалп их по снегу впереди себя, защищаясь от ружейного и пулеметного огня.
Словом, была проведена тщательная подготовка к решительному наступлению.
2 марта в 8 часов 15 минут заговорили пушки. В артиллерийской подготовке участвовало 34 дивизиона. Продолжалась она до 10.00. Незадолго до ее окончания мощный десятиминутный удар по вражеской обороне нанесла авиация. В воздух были подняты все самолеты армии. А ровно в десять часов ударная группировка ринулась в атаку. Бойцы двигались по пояс в снегу, волоча за собой пулеметы, артиллерийское вооружение. Драться приходилось за каждый метр.
Наступление советских войск активно поддерживала авиация. Она уничтожала с воздуха укрепленные узлы врага, скопления его живой силы, препятствовала подвозу подкреплений.
Конец войны наступил неожиданно. Помню, я находился на каком‑то аэродроме. Подбегает дежурный по части и передает:
— Только что звонил командующий. Вас просят срочно прибыть в штаб армии.
Через час я был уже на месте. Иван Иванович Копец подал мне телефонограмму:
— На, читай.
Я впился глазами в неровные строчки и, признаться, не сразу поверил написанному: «В соответствии с договором между СССР и Финляндией о прекращении военных действий и о мире между обеими странами, на основании приказа Ставки Главного Военного совета боевые действия на всем фронте армии с 12.00 по ленинградскому времени 13 марта прекратить».
Основной козырь, каким империалистическая реакция считала Финляндию на севере, был выбит из ее рук. Наша граница отодвинулась далеко от Ленинграда.
Накануне Великой Отечественной войны я служил в Прибалтийском военном округе заместителем командира 6–й смешанной авиационной дивизии по политчасти. В ее состав входили шесть полков: 21–й и 148–й истребительные, 241–й штурмовой, 31–й и 40–й бомбардировочные и 312–й разведывательный.
Кроме того, в стадии формирования находились 31, 238 и 239–й истребительные и 61–й штурмовой полки.
Такая насыщенность Прибалтики авиацией объяснялась тем, что обороне северо — западного рубежа, прикрывавшего жизненно важные центры нашей страны, уделялось серьезное внимание. Каждый из нас, воинов приграничного округа, отчетливо сознавал, что он находится па боевом форпосте, почти в непосредственном соприкосновении с вероятным противником.
К тому времени в нашей дивизии, как и в других соединениях, началось обновление самолетного парка, а также реконструкция старых и строительство новых аэродромов. Но процесс перевооружения проходил довольно медленно. И это легко понять: авиационная промышленность только еще начинала перестраиваться на производ ство более совершенной техники и, естественно, в короткий срок не могла обеспечить ею боевые части.
Все это наложило своеобразный отпечаток на боевую подготовку и характер партийно — политической работы в полках. Личный состав знакомился с новыми образцами самолетов, настойчиво изучал опыт хасанских боев и войны с Финляндией, готовился дать врагу достойный отпор, если он нападет на Советскую Родину.