Вошел запыхавшийся радист с сияющим лицом:
— Товарищ полковой комиссар, пойдемте скорее в радиорубку! — выпалил он скороговоркой.
— Что случилось?
— Там узнаете, — торопил он меня. — Пойдемте.
Иногда я слушал там важные сообщения, чтобы тотчас же, не ожидая, когда придут газеты, рассказать о них сотрудникам политотдела и штаба дивизии, а если нужно, то и полковым политработникам. «Наверно, Совинформбюро передает сводку с фронтов», — подумал я, направляясь вслед за радистом.
Радиоаппаратуру, смонтированную в специальной автомашине, облепили человек десять. Нет, это были не последние известия. Люди слушали песню, суровую и торжественную:
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война.
Песня гудела призывно, звала на борьбу с врагом, дышала силой и уверенностью в победе. Казалось, тысячи, миллионы сердец жили сейчас единым дыханием, отбивали могучий такт, который способен рушить скалы. Новая песня произвела на всех огромное впечатление. Когда затих последний аккорд, мы долго еще стояли как завороженные. Затем кто‑то восхищенно сказал:
— Здорово! Душу зажигает огнем.
Песня и в самом деле брала за сердце. Ни один человек, стоявший у аппаратуры, не остался безучастным к священному гневу, к призывному голосу боевого гимна, который только что услышал.
Я позвонил Юрову, замполиту истребительного полка:
— Слышал песню, что сейчас передавали по радио?
— Нет, — удивился тот неожиданному вопросу. — А что?
— Настрой приемник и жди. Может, еще будут сегодня передавать. Сделай так, чтобы записать ее и размножить.
Потом позвонил в другие полки и попросил политработников, чтобы они непременно разучили песню с красноармейцами и командирами. Оказалось, что кое — где смекалистые радисты уже записали текст песни и ее слова были крупно выведены в боевых листках. «Священная война» облетела всю дивизию за несколько часов.
А когда по радио начали снова передавать эту песню, неожиданно прозвучала команда: «Воздух!» В небо взвилась сигнальная ракета, и дежурное подразделение, взвихрив пыль на аэродроме, поднялось в воздух. Наводчики зенитных установок прильнули к прицелам, готовясь встретить врага огнем. Техники и механики бросились в щели. Из динамиков, словно вечевой колокол, гремел призывный клич:
Вставай, страна огромная…
Вставай на смертный бой…
Этот клич удесятерял силы бойцов, наполнял их сердца отвагой, заставлял крепче сжимать в руках оружие, рождал испепеляющую ненависть к врагу. Немецким бомбардировщикам не удалось дойти до аэродрома. Истребители встретили их на дальних подступах. Два самолета были сбиты, остальные повернули обратно.
Песню сразу же приняли на вооружение во всех частях и подразделениях, и она долго сопровождала нас по трудным дорогам войны. Ее пели в тесных землянках, она звучала на лесных полянах с импровизированных сцен.
Даже Иван Логинович Федоров, не любивший на людях показывать свои чувства, пе удержался однажды и после какого‑то разбора полетов поднял руку, призывая к тишине:
— А ну, давайте «Священную войну». — И сам громким голосом запел первый куплет.
Было и после «Священной войны» создано поэтами и композиторами немало хороших песен: шуточных и лирических, боевых и с грустинкой. Их горячо приняли, они стали спутниками бойцов. Но такой, как «Свяхценная война», что родилась в самый трудный для Родины час, по — моему, не было.
На одном из совещаний политработников я особо остановился на роли песни в патриотическом воспитании воинов. Кто‑то из присутствующих иронически улыбнулся: тут, мол, война идет, а он о песнях говорит. Этим ли сейчас заниматься?
Товарищ, очевидно, не понимал, что добрая песня в бою — верная подруга. Когда человеку особенно тяжело, без нее обойтись трудно.
27 июня из Румболо через Ригу шла колонна грузовых автомашин. Ею командовал капитан Сазонов. Прибыв к нам в штаб, он доложил, что на Московской улице и при выезде из города их обстреляли из винтовок.
— Удалось привести только четырнадцать машин, — сетовал капитан. — Остальные где‑то растерялись под огнем.
— Нельзя оставлять их в городе, — предупредил я Сазонова. — Каждая машина сейчас на вес золота. Придет ся разыскать отставший транспорт и только потом двигаться дальше.
Капитан оказался расторопным человеком. Он нашел все до единой машины и в целости довел их до пункта назначения.
Вскоре я снова уехал на аэродром Митава, к Федору Ивановичу Добышу. Он по — прежнему держал свой полк в кулаке. Каждый день организовывал вылеты на боевые задания. Несмотря на вражеские бомбардировки, ему удалось сохранить самолеты почти полностью. Сказывался опыт, полученный им в Китае и в боях с финнами. Сейчас Добыша беспокоила судьба семей однополчан, оставленных на прежнем месте дислокации части.
— Надо принимать меры, Андрей Герасимович, — тревожился командир.
— За чем же дело, Федор Иванович? Организуйте из солдат команду, выделите машины и сегодня отправьте туда, — распорядился я. — Старшим назначаю замполита 116–й авиабазы Полищука.
— Вот это деловой разговор, — удовлетворенно произнес подполковник.
Связавшись с управлением военных перевозок Рижского узла, я договорился, когда и в каком пункте будет посадка семей военнослужащих в эшелон. Потом объявил об этом летчикам и техникам. Надо было видеть, какой радостью озарились их лица. Теперь они знали, что их семьи не будут брошены на произвол судьбы, и могли с полной отдачей заниматься своими служебными делами.
С Добышем у меня давнее знакомство. Небольшого роста, подвижной, он как шарик катался по аэродрому и успевал делать все, что необходимо. В полку его уважали за твердость характера. Уж если что пообещал — слово сдержит. За усердие вознаградит, а за провинность никому спуску не даст.
После китайских событий я на время потерял его из виду. Встретились мы снова незадолго до Отечественной войны, кажется, на партийной конференции. Меня тогда избрали членом окружной партийной комиссии, и Федор Иванович подошел поздравить. С того времени Добыш мало изменился, только на лбу его пролегла глубокая складка.
— Долбят нас немецкие истребители, а мы им сдачи дать не можем, — сказал он мне, когда люди разошлись по самолетам.
— Но ведь вчера у вас, кажется, был удачный вылет?
— Да. Но здесь не Китай. Разве можно летать без сопровождения? Посмотрите, — показал он рукой на стоянку, — редкая машина пришла без пробоин.
Я хорошо понимал Федора Ивановича, но помочь ему ничем не мог. Истребителей в дивизии осталось мало. Они едва успевали отражать вражеские налеты па аэродромы и другие важные объекты.
В полку Добыша было немало опытных экипажей. К примеру, старший лейтенант Стольников, о котором я уже рассказывал. Отечественная война застала его на западных рубежах страны. В одном из вылетов самолет Стольникова был подбит зенитным огнем в районе Двинска. Довести машину на свой аэродром не было возможности. Пришлось подыскивать подходящую площадку и садиться на фюзеляж. Когда фашисты начали окружать экипаж, командир поджег самолет и через топкие болота и лесную чащобу провел своих людей к линии фронта.
— А ведь мы собирались уже писать на родину, что вы пропали без вести, — сказал Столыгакову комэска.
— Рано отпевать, война только начинается, и мы еще не одному фашисту покажем дорогу на тот свет.
Кстати говоря, Стольников прошел с боями всю войну, потом испытывал новую авиационную технику, был советником в авиации Китайской Народной Республики. Сейчас он полковник запаса, живет в Подмосковье.
Да, летчики дрались отважно, но у нас не хватало машин. И не только истребителей. Из 241–го штурмового авиационного полка политрук Новиков сообщал: «В строю остался один боевой самолет. Второй требует капитального ремонта. Остальные двадцать пять уничтожены в воздухе, потеряны на земле, во время бомбежек и при вынужденных посадках. 25 июня при выполнении боевого задания погибли три человека: капитан Бордюков, член ВКП(б); старший политрук Стаценко — тоже коммунист, заместитель командира полка по политчасти; лейтенант Ероскин, кандидат в члены ВКП(б)».
В том же донесении Новиков посчитал нужным поставить руководство дивизии в известность, что летчики вы ражают недовольство старыми машинами, не отвечающими требованиям войны. Мы понимали их правоту, однако новых самолетов у нас пока не было. Федоров, Дмитриев и я не раз звонили и писали в вышестоящие инстанции: дайте технику!
Потеря материальной части в воздушных боях и от бомбовых ударов противника по аэродромам порождала среди некоторой части летного состава уныние и ослабление дисциплины. Поговорив об этом с командиром дивизии, я решил навестить «безлошадников» — ребят, потерявших свои самолеты.
В землянке было так накурено, что в синем дыму с трудом просматривался тусклый огонек лампы — коптилки. Мой визит, видимо, оказался неожиданным. Смутившись, хозяева поспешно встали, предварительно убрав бутылку со стола.
— Зря прячете, видел, — спокойно сказал я и сел на краешек скамьи, освобожденный одним из летчиков. — По какому поводу банкет?