— Врет он, — встуйил в разговор один из красноармейцев. — Возле костра я нашел бутылку с остатками бензина. Костры — дело его подлых рук.
Люди негодовали.
— Это он навел «юнкерсы» на наш аэродром.
— По его вине сгорели два самолета.
— Из‑за этой сволочи погиб мой товарищ, механик…
— А три человека ранено…
— Убить его, гада!
Герасимов не допустил самосуда, отправил задержанного в особый отдел.
— Там с ним разберутся. Может, он не один действует.
Доложив об этом командиру дивизии, я сказал, что надо принимать решительные меры по усилению бдительности.
— А что конкретно предлагаешь? — спросил Федоров.
— Беседы и прочая разъяснительная работа — это хорошо, но не мешало бы на ночь выставлять секреты около аэродромов.
Комдив тут же позвонил начальнику штаба и попросил написать соответствующий приказ. И надо сказать, секреты, выставлявшиеся в районе аэродромов, сыграли свою роль. Фашистские агенты, как правило, обезвреживались, не успев привести свой замысел в исполнение.
…Как ни горько было думать об отступлении, но общая обстановка складывалась не в нашу пользу. Фронт продвигался все дальше на восток, и штаб дивизии получил санкцию о передислокации.
Готовясь к отъезду, начальник штаба полковник Дмитриев прикинул: чтобы враз поднять все хозяйство управления, своих машин не хватит. Что делать? Первым нашелся начальник разведки:
— Надо мобилизовать городской автотранспорт. Все равно часть машин попадет в руки противника.
Не откладывая, направили группу командиров с курсантами школы авиамехаников на улицы Тербатас и Брнвибас с поручением останавливать свободные автомобили. Задание было выполнено быстро, и 27 июня мы, погрузив штабное имущество, отправились в путь. Однако в первую же ночь два шофера — рижанина скрылись.
«Как плохо, — подумал я, — что у нас мало людей, знакомых с автомобильной техникой. Довоенные упущения оборачиваются против нас же самих». Нехватка автоспециалистов определялась низким уровпем механизации армии. Грузы и пушки транспортировались преимущественно конной тягой, и острой необходимости учить людей автоделу не возникало.
Всякое следствие имеет свою причину, но от этого нам было не легче. Война — суровый экзаменатор, многое пришлось пересматривать и менять на ходу, приспосабливаясь к новым условиям. Взять хотя бы обыкновенные сейфы, в которых хранились политотдельские и штабные документы. Были они такими тяжелыми и громоздкими, хоть вози с собой подъемный кран. Пришлось на первом же привале бросить их и заменить более легкими и компактными.
Путь был трудным, колонна часто подвергалась бомбежкам, и мы только на седьмой день достигли аэродрома Кружки, где дислоцировался 21–й истребительный полк. Неподалеку синела живая лента Западной Двины. За ней могуче поднимался лес, еще не оглашенный какофонией войны. Щедрое июльское солнце любовно грело землю и все живое на ней.
— Слышь замполит, — встретив меня, сказал. Федоров, — если б не Бойна, лучшего места для отдыха искать не надо. А?
Да, теперь, когда за нами катится огненный вал всесокрушающей войны, все воспринимается острее: и тишина, и краски, и звуки. Я вышел на берег реки. В ее зеркальной глади отражались небо, белесые облака, прибрежные кусты. В зарослях ивняка безмятежно цвенькала синица. Над водой звенела мошкара и стремительно проносились ласточки. Иногда вскидывались играющие рыбины, и от них шли широкие круги.
«Нет, — думалось, — нельзя отдавать на поругание врагу родную землю. Западная Двина станет непреодолимой преградой для фашистов. Подорвем мосты и будем держать иод прицелом орудий переправы. Попробуй‑ка форсируй ее…»
Размышления мои прервал шум моторов. Поднимая клубы пыли, показались крытые брезентом машины. Головной грузовик остановился, из кабины выпрыгнул смуглый от загара генерал. Держался он бодро, хотя по глазам было видно, что давно не спал.
— Где я могу видеть местное командование?
— Командир у себя, а я — его заместитель по политической части.
— Собенников, командующий восьмой армией, — отрекомендовался он, протягивая сухую, жилистую руку. — Хотел бы спросить: что вам известно о противнике и не проходили ли здесь части моей армии?
— Я видел небольшие группы людей и одиночные машины, но куда они направлялись — не спрашивал. Может быть, знает комдив?
Мы пригласили Федорова, и генерал обратился к нему с таким же вопросом.
— Полоса нашего отхода, — добавил он, развернув карту, — проходит вот здесь. Впрочем, допускаю, что все могло измениться. Надо осмотреть с воздуха близлежащие дороги.
— Когда бы вы хотели получить такие сведения? — спросил Иван Логинович.
— Чем раньше, тем лучше.
Федоров распорядился послать на разведку звено самолетов. Вернулись они примерно через час.
— Какие‑то войска пылят по дороге за рекой Западная Двина. А вот здесь идет неравный бой с противником, — докладывал командир звена, держа неред собой планшет с картой.
Генерал что‑то долго прикидывал в уме, потом сказал:
— Спасибо за сведения. Но в общем, дело скверное.
— Где же вы намерены закрепиться? — спросил я командующего армией.
— Э, батенька, а вы думаете, я знаю? — тихо ответил он.
Наскоро пообедав, генерал — лейтенант и. и. Собенников двинулся со своей группой на северо — восток.
— Иван Логинович, — сказал я командиру дивизии. — Раз пехота пошла впереди нас, надеяться не на кого. Надо иметь и свою разведку, и свою охрану, да и полк Мирошниченко не мешает все время держать под боком.
— Все это правильно, — ответил Федоров. — Но не остановятся ли наши войска на старой границе, на линии Псков — Остров? Там прежние укрепленные районы. Можно прочно закрепиться и держать оборону, покуда не поднакопим силенок.
Ни подтвердить, ни тем более опровергнуть доводы командира я не мог. Никакой информации мы давно уже не получали, связаться с вышестоящими штабами не могли и даже не знали, где они находятся. Все живое отступало на восток, все было в движении, и установить что-либо достоверно просто не представлялось возможным.
С воздуха мы следили за продвижением противника, и эти единственные сведения в какой‑то мере помогали нам ориентироваться в обстановке. Но и нас, как перекати-поле, ветер войны гнал все дальше от западных границ.
4 июля со штабом и тремя истребительными полками мы были еще на аэродроме Кружки, 6 июля — на аэродроме Гривочки, а 12 — на площадке, где до этого стоял полк тяжелых бомбардировщиков.
— Слышь, замполит, может, хватит драпать? — обозленный непрерывными передислокациями, сказал однажды Федоров. — У меня на ногах уже мозоли образовались.
О мозолях Иван Логинович, конечно, пошутил, по шутка эта была грустной. Действительно, когда же перестанем отступать?
На прежнем месте штаб дивизии задержался. Сюда же перебазировались 31–й и 38–й истребительные полки. Военный городок, примыкавший к аэродрому, был безлюден. Судя по всему, его, оставили поспешно. Ветер хлопал открытыми настежь дверьми н створками окон, по улицам, сверкая зрачками, бегали ошалелые кошки, катилась бумажная метель. Заметив пайку в красном дерматиновом переплете, я поднял ее. Это оказалось личное дело одного из командиров. Пришлось приказать красноармейцам тщательно собрать разбросанные документы и сжечь.
Невдалеке виднелись склады. Их тоже оставили на произвол судьбы. В одном из складских помещений обнаружили большие запасы сала, мяса, в другом — целые штабеля нового летного обмундирования. Все это мы оприходовали: пригодится.
Здесь, в городе, я случайно встретил своего старого знакомого — писателя Николая Богданова.