Он настаивал:
— Я раньше выполнял подобные задания. Над морем летать приходилось. Разрешите?
Я хорошо знал этого энергичного политработника и замечательного летчика, и у меня не было оснований отказывать ему. На всякий случай спросил у командира, не возражает ли он против полета старшего политрука.
— Чижиков старый морской волк, — одобрил командир. — Ои усилит группу.
В этом нелегком полете бомбардировщики действовали чрезвычайно смело. Вдали от родных берегов они отыскали караван десантных судов противника. Штурман Гладких точно вывел самолеты на цель. Корабли ощетинились шквалом зенитного огня. Презирая опасность, экипажи стали на боевой курс и прямыми попаданиями крупнокалиберных бомб подожгли два судна. На палубах вспыхнул пожар.
Развернувшись, экипажи повторили атаку, сбросив остатки бомб. Накренилось еще одно судно, но проследить, затонуло ли оно, не было времени: появились вражеские истребители. Старший лех! тенант Проценко подал условный знак, чтобы экипажи сомкнулись и приготовились к отражению атак. Четыре раза бросались истребители на наших смельчаков, но всякий раз стрелки — радисты и штурманы отгоняли их дружным огнем.
Группа без потерь вернулась на аэродром. Некоторые машины оказались основательно потрепанными, в баках почти не осталось горючего.
— Машины мы быстро приведем в порядок, — заявили техники и механики. — А сейчас — качать наших героев!
Послышались смех и шутки. Любой боевой успех экипажей авиаспециалисты воспринимали как свой и радовались вместе со всеми.
— Ну ладно, ладно, — отбиваясь от не в меру разошедшихся ребят, взмолился старший политрук Чижиков. Он широко улыбался, довольный хорошим настроением сослуживцев. — Случайно уроните, кто будет проводить с вами политинформации?..
Последний боевой вылет в этот день совершила эскадрилья майора Шафранского. Ей была поставлена задача нанести еще один, третий по счету, удар по танковой колонне. Солнце клонилось к закату, когда боевые машины взяли курс на запад. На этот раз остатки вражеских танков были обнаружены в тот момент, когда они вышли из леса. По — видимому, весь день у немцев ушел на то, чтобы привести себя в порядок, растащить сожженные машины и освободить путь для движения.
Вернулись самолеты часа через два. Шафранский доложил:
— Снова мы устроили гитлеровцам пробку. Сейчас они и сами, наверно, не рады, что пошли по этой дороге. Ловушка отменная.
Командир эскадрильи особо отметил мужество воздушного стрелка — радиста младшего лейтенанта Клещина и командира экипажа старшего лейтенанта Ланге. Больше всех в этом полете досталось бомбардировщику, которым командовал Головко. В его фюзеляже и крыльях мы насчитали около двух десятков пробоин.
— Задание выполнили хорошо, — подводя итоги дня, сказал командир части. — Разбор полетов, если позволит обстановка, проведем завтра утром. Ну а вам, — обратился он к техникам, — придется ночью потрудиться. Подремонтируйте машины, заправьте их горючим, подвесьте бомбы. С рассветом — вылет.
Батальонный комиссар Зубарев собрал редакторов боевых листков и проинструктировал их. Вооружившись карандашами, они тут же приступили к работе: начали рисовать, писать заметки, стихотворные строчки, делать дружеские шаржи. Вскоре боевые листки уже красовались на стоянках самолетов.
Позже мне доводилось встречаться не только с командирами, но и с политработниками, которые недооценивали это средство пропаганды. «Была нужда возиться с какими‑то листочками, — пренебрежительно говорили они. — Назвал фамилии наиболее отличившихся на разборе полетов — и довольно».
Товарищи не понимали того простого факта, что низовая печать, в том числе и боевые листки, — очень оперативная и конкретная форма политической работы. Какое чувство гордости у людей вызывало сознание того, что их фамилии, крупно выведенные цветным карандашом в боевом листке, красуются на виду у всех друзей! Значит, героев дня заметили, оценили.
Вечером мы с Зубаревым собрали политработников, агитаторов и других активистов, чтобы поговорить с ними о дальнейшем повышении действенности их работы, об инициативе.
Впервые за последние дни июля я возвращался в политотдел дивизии удовлетворенный: крылатые цицероны работают на совесть.
Штабу дивизии потребовались разведданные об одном из крупных железнодорожных узлов, по которому в самое ближайшее время предполагалось нанести бомбардировочный удар. Решили послать на разведку два экипажа. Ведущим назначили Николая Иваницкого — грамотного в тактическом отношении и храброго летчика, не однажды проявлявшего инициативу и хладнокровие при выполнении боевых заданий.
Ранним утром Иваницкий со своим напарником взял курс на запад, в тыл противника. Над целью разведчики были встречены мощным заградительным огнем зенитных орудий. Однако они прорвались сквозь заслон, сфотографировали железнодорожную станцию и развернулись для следования на свой аэродром. Вскоре самолет Иваницкого начал отставать и снижаться. Ведущий подавал крыльями какие‑то сигналы, но его напарник не сумел разобраться в них. Он видел, как машина командира снизилась над лесной поляной и плюхнулась на фюзеляж. Иваницкий выбрался из кабины и подал знак руками своему ведомому. Но тот был еще неопытным летчиком. Не поняв командира, он возвратился в полк и доложил:
— Иваницкого подбили, сел на вынужденную.
— Покажите, в каком районе.
Летчик раскрыл планшет, достал карту и ткнул пальцем в прогалину между лесными массивами.
— Ну а ты, что ты сделал? — возмутился командир. Ему было обидно за то, что парень ничего не предпринял для спасения Николая Иваницкого — отличного воздушного бойца.
— Я? — недоумевал ведомый. — А что я мог сделать?
— Эх, аника — воин, — в сердцах махнул на него рукой командир и позвал Петрова, шустрого, с выгоревшими от солнца бровями и облупивпйшся носом старшего лейтенанта. — Полетишь сейчас вот с ним. Если можно сесть, садись и забери Иваницкого. Понял?
— Так точно! — подтвердил старший лейтенант и побежал к своему самолету.
Поляну, где сел Иваницкий, он обнаружил без труда. На месте самолета оказался догорающий костер. Сам же летчик, опасаясь фашистов, по — видимому, скрылся в лесу, потому что обнаружить его пе удалось.
А дней через пять Николай Иваницкий пришел в полк. Оборванный, заросший. Глаза впали, губы потрескались. Сплошной линии фронта тогда не существовало, и ему удалось пройти по болотистой, малонаселенной местности. Однополчане встретили его радостно, по — братски:
вынести такое испытание — дело нелегкое. Однако радость их была короткой. Сначала Иваницкого пригласили на беседу в особый отдел полка, потом под конвоем отправили в штаб армии.
Обо всем этом мне в тот же день сообщил в политдонесении военком полка. Он хорошо знал Иваницкого и, по всему было видно, сочувствовал ему, однако никаких далеко идущих выводов не делал.
Прибыв в этот полк на следующий день, я пригласил оперуполномоченного и попросил его подробно рассказать о разговоре с Иваницким.
— Трудно о нем судить, — неопределенно начал тот. — Хотелось бы верить ему, но где гарантия, что он говорит правду? Самолет будто бы сжег. Сгорела и пленка с фотоаппаратом. Потом он пошел якобы на восток. Деревни, что встречались, обходил. Слышал слева канонаду, но немцев не встречал.
Уполномоченный закурил и глубоко затянулся.
— II верится и не верится, — повторил он, видимо полюбившуюся ему фразу. — Прикиньте по карте. Расстояние не так уж велико, а в полку не был пять суток. Где пропадал?
— У вас есть доказательства, что он вступал в контакт с немцами? — спросил я уполномоченного.
— Какие там доказательства!..
— Какое же вы имеете основание подозревать Иваницкого?
— Основание? — переспросил уполномоченный. — Пять суток пребывания на территории, занятой противником.
— Разве это о чем‑либо говорит?
— Товарищ полковой комиссар, не сбивайте. У меня есть указание…
— Летать Иваницкий будет?
— Вряд ли, — высказал сомнение уполномоченный. — Скорее всего, его отправят в тыл, на проверку.
Я понимал оперуполномоченного: как коммунист, оп разделял мое мнение, но должен был выполнить указание своего начальника.
Па самолетной стоянке я встретил командира полка, отвел в сторону и спросил:
— Вы знаете Иваницкого?
— Хорошо знаю.