На войне редко бывало, чтобы часть продолжительное время воевала в одном и том же составе. Одних переводят с повышением, другие убывают по ранению в госпитали, а третьи… Третьи уже никогда не возвращаются. На смену выбывшим приходят новые люди. Этот процесс совершался беспрерывно: жестокие схватки с врагом не обходились без потерь. Бывало, присылают в часть бойца. А что о нем знает командир? По существу, ничего, кроме фамилии, имени и отчества. И тем не менее люди распознавались довольно быстро. Лучшего экзамена на стойкость, преданность общему делу, каким была боевая обстановка, не придумаешь.
В тыловых подразделениях, непосредственно не соприкасавшихся с врагом, люди удерживались дольше. Командирам и политработникам представлялась возможность изучить их гораздо глубже. Но в душу каждого, как говорится, не заглянешь. Среди честных тружеников войны вдруг выявлялись морально нечистоплотные типы. Их были единицы, и тем строже относилась к ним общественность. Законы войны суровы, и никакой жалости к отступникам от нашей морали не допускалось.
Вот один из примеров. Известно, что резина для автомашин была на фронте на вес золота. Новые камеры и покрышки мы получали от случая к случаю и нередко обходились латаными — перелатанными комплектами. Каждая машина была на строгом учете, и если она по каким-либо причинам выходила из строя, это расценивалось как ЧП. Боевые полки каждых! день требовали огромного количества боеприпасов, горючего, смазочных материалов, продовольствия и другого имущества, без которого часть не могла жить и воевать. И весь этот подвоз осуществлялся автотранспортом. Да и внутренние потребности частей требовали, чтобы автомашины всегда были на хода.
И вот нашелся в 267–й отдельной роте связи красноармеец Колупаев, уже немолодой по возрасту, водитель автомобиля, который решил погреть руки на нашей нужде. Он похитил из гаража три новые автомобильные камеры и продал их. На вырученные деньги решил погулять, самовольно выехал в деревню и трое суток не являлся в часть. И в мирное время за такие проделки не гладят по головке, а тут война. Разыскали шофера и отдали под суд.
Приговор был суровый: десять лет лишения свободы в исправительно — трудовых лагерях после окончания войны. Но, учитывая, что в составе преступления Колупаева не усматривалось попытки к дезертирству, ограничились тем, что направили на передовую в штрафной батальон. Колупаеву разъяснили: если он в боях с немецко — фашистскими захватчиками проявит стойкость, то по ходатайству командования приговор может быть отменен или мера наказания будет заменена более мягкой.
Суд проходил непосредственно в роте. Присутствовали все водители и ремонтники. Конечно же, из этого факта каждый сделал для себя соответствующие выводы, понял, как сурово карает советский закон тех, кто надеется, что война все спишет.
Однажды нам пришлось отдать под трибунал летчика капитана Н. Приписнова за то, что в боевом вылете он, как ведущий группы, допустил самовольство и поставил под удар своих подчиненных.
Дело было так. Капитан вылетел во главе девятки. Их должна была сопровождать группа истребителей. Но по ряду причин «ястребки» не могли подняться. Ведущему следовало доложить об этом на КП и вернуться: приказом командира корпуса запрещалось ходить на бомбежку без прикрытия истребителей.
Однако капитан Приписное не посчитался с приказом. Оп довел свою девятку до цели, но сбросить бомбы никому не удалось. Бомбардировщики, не имея прикрытия, подверглись нападению вражеских истребителей. Экипажи отбивались как могли, но силы оказались неравными. На стороне противника был маневр, мощный огонь. Четыре наших самолета упали на территорию, занятую врагом.
Самолет Приписнова «мессершмитты» тоже основательно потрепали. Но ему удалось перелететь через линию фронта и совершить вынужденную посадку па поле. Машина оказалась разбитой.
Воспитывая у летного состава смелость, мы не могли роощрять безрассудство. Не было оправдания и капитану Цриписнову, погубившему ради бравады четыре экипажа. Его разжаловали в рядовые и отправили в штрафную роту.
Было жаль Приписнова как храброго летчика и в общем‑то неплохого командира. Но я не мог поддаться личным чувствам. Он грубо нарушил приказ. А требования дисциплины, воля старшего одинаково обязательны как для рядовых, так и для командиров. Тем более в боевой обстановке.
Помню, некоторые товарищи пытались вызвать сочувствие к Приписнову. Не личные, мол, интересы преследовал человек, а общие, одинаково с другими подвергался опасности. В бою же все возможно. Бой — задача со многими неизвестными. А потери — явление естественное: на то и война…
Прпшлось убеждать этих товарищей, что они глубоко заблуждаются. Да, бой действительно задача со многими неизвестными, и ее решение без жертв редко обходится. Но на то ты и командир, чтобы добиваться победы малой кровью, свести жертвы к минимуму. У Приписнова же на это разума не хватило. Он бросился в пекло очертя голову, чем панес невосполнимый урон всей части.
Когда боевое напряжение несколько спало, я решил проверить состояние санитарной службы. Я знал, как трудно приходилось врачам, как внимательно относились они к каждому раненому и заболевшему, следили за качеством приготовления пищи, гигиеной быта. Однако контроль нужен постоянный н во всем. В политотдел поступило донесение: в 34–м бомбардировочном полку техник Антонов болен сыпным тифом.
Вызываю корпусного врача Платонова.
— Константин Константинович, вам известно о болезни Антонова?
— Известно, Андрей Герасимович. Меры приняты.
— А сами вы там были?
— Завтра поеду.
— И я туда же собираюсь.
Наутро мы выехали. Антонова и еще одного человека, тоже подозреваемого в заболевании тифом, успели отпра — бить в госпиталь. Жилые помещения продезинфицировали.
— А где спят люди? — спрашиваем командира полка.
— Временно перевели вон в тот сарай, — показал подполковник Парфенюк на окраину аэродрома, где стояло деревянное строение.
Поговорив с командиром, его заместителем Цибульским и врачом части о бытовых нуждах, мы спросили:
— Так что же тут у Еас произошло?
— Техник Антонов летал получать запасные части, — начал рассказывать командир. — Вернулся. Его полагалось бы определить вначале в карантин, как положено по приказу командира корпуса, а он пришел в общую землянку, потому что помещения для карантина у нас нет.
— Стало быть, это ваша вина, — заметил Платонов. — Чего же тут искать причину?
— Я ни на кого не пытаюсь переложить ответственность за случившееся, — сказал командир.
— Об ответственности потом, — сказал я Парфенюку. — Продолжайте об Антонове.
— Ночью Антонова бросило в жар. Начал метаться, бредить. Пришел врач и определил: сыпняк. Звонит мне: «Как поступить? Надо всех, кто вместе с Антоновым ночевал, перевести в отдельную землянку, а самого Антонова отправить в госпиталь». Я согласился с его решением. А через десять минут он снова позвонил: «Техники пе хотят идти в карантинную землянку». Ну, раз начался бунт против медицины, — усмехнулся Парфенюк, — пришлось лично вмешаться. В общем, техники сидят в карантине, а работа стоит, некому самолеты ремонтировать.
— Но вы же понимаете, что это дело серьезное. С тифом не шутят, — вмешался Платонов.
— Понимаю, — согласился Парфенюк. — Только Пушкин не будет за техников ремонтировать машины.
Пришлось вмешаться мне:
— Шутки плохи, товарищ Парфенюк. Вы, видимо, до сих пор не поняли последствий случившегося. В гражданскую войну тиф сильнее пулемета косил людей. Но тогда другое дело. Скученность, грязь, нехватка врачей и медикаментов. Теперь же допускать такую вещь — позор. Нужны крутые меры. А виновников мы накажем. И в первую очередь вас, товарищ Парфенюк.
На другой день пригласили в корпус на совещание начальников политических отделов дивизий и всех врачей. Район, где дислоцировались полки, был небезопасен в санитарном отношении. Немцы в период оккупации занимали лучшие помещения, а местных жителей выгоняли на улицу. Что людям оставалось? Ютиться в землянках, в грязи, тесноте. Отсюда — тиф.
Договорились: разъяснить людям всю опасность антисанитарии, предупредить, чтобы остерегались контактов с гражданским населением, соблюдали все меры предосторожности.
— Нельзя же отгородиться китайской стеной от местного населения, — вставил кто‑то из участников совещания. — Люди так ждали нашего прихода, и вдруг мы им говорим: не подходите.
— Надо помочь и в селах провести противотифозную профилактику, — сказал Платонов.
— Правильно. Мы не можем остаться безучастными к местным жителям, — одобрил начальник политотдела дивизии. — Эго тоже наши, советские люди, и мы должны оказать им помощь.
Совещание вылилось в большой разговор о насущных нуждах, которые ставила перед нами сама жизнь.
Вскоре после этого я снова поехал в один из полков, чтобы убедиться, какие приняты меры по улучшению быта и медицинского обслуживания личного состава.
Зашел в первую попавшуюся на глаза землянку. На нарах лежала измятая, ничем не прикрытая солома.
— Чья землянка? — спрашиваю одного из техников.
— Первой эскадрильи.
— Так и спите?
— А чем ее прикроешь, солому? Обращались в БАО — там говорят: на войне никто гостиниц для вас не приготовил. Солдаты в пехоте хуже живут и то не жалуются.
— И в других землянках так же?
— Есть и похуже.