— Отличное, — отвечают… — Бьем немца. Вот только почта наша где‑то застряла, больше недели ни газет, ни писем не получаем.
Приглашаю к себе начальника политотдела полковника Кузьмина, спрашиваю:
— Правду говорят летчики?
— Правду. Начальник штаба отобрал машину у работников полевой почты, и сейчас доставлять газеты и письма не на чем.
Я тут же распорядился передать машину ее законным хозяевам, приказал срочно перевезти полевую почту в Крым, а газеты и письма, скопившиеся там, немедленно доставить самолетом. Долгожданные весточки от родных и знакомых еще больше подняли у людей боевое настроение.
Одно из писем пришло на имя командующего армией. Его написала мать летчика Сошникова, не раз отличавшегося в боях. По просьбе Тимофея Тимофеевича Хрюкина политотдел послал ей благодарственное письмо за воспитание отважного сына, замечательного патриота нашей Родины. Вскоре мы получили ответ. Мать Сошникова писала:
«Дорогие сыночки!
Получила от вас письмо, которое тронуло меня. Много у вас забот, но вы не забываете и матерей. Прочитала я о мужестве своего сына, и сердце мое наполнилось гор — достью за него и за всех вас, быощих проклятых фашистов.
Вас, героев, такими воспитали пе только мы, матери, но и родная партия. Хотя вы и дороги нам, матерям, но если потребуется для Родины— не жалейте своей жизни. Вот вам наказ.
Мы, матери, пе щадя своих сил, помогаем и будем помогать победить фашистов, которые хотели отнять наше счастье.
Желаю вам быстрее победить врага!
С приветом к вам Александра Ивановна Сошникова».
Политотдел армии размножил это письмо и разослал по частям. Оно сослужило добрую службу в воспитании ненависти к фашистским захватчикам.
В 6–й бомбардировочной дивизии техники и механики высказали другую обиду: воюем, мол, воюем, а наградами нас обходят. Жалобу проверили. Все подтвердилось. Техник Виталий Щербинин, например, прошел со своим подразделением по многим фронтовым дорогам, работал безупречно, самолеты эскадрильи ни разу не имели отказов, а его тем не менее не удосужились поощрить. Механики Бондарчук, Шаповаленко, Коломиец обслужили более чем по сотне вылетов, но их усердия тоже никто не заметил.
Я вызвал исполняющего обязанности начальника политотдела майора Платонова и спросил, знает ли он о таких фактах.
— Никак нет, — ответил майор. — Проверю.
— Проверить и доложить вы еще успеете, — поправил я политработника. — Надо выявить всех таких людей и немедленно подготовить на них представления к наградам.
Командира дивизии полковника Чучева я попросил дать необходимое указание командирам частей.
— Все сделаем как надо, — заверил он. — Промах допустили, сами его и поправим.
Во время проверки других частей выяснилось, что даже некоторые летчики, проявившие себя в боях, не получают вовремя заслуженных наград и званий. Так, командир звена Антонов два года ходил в звании «младший лейтенант».
— Да что я, — сказал он. — Шикунов, командир эскадрильи, двадцать пять самолетов сбил, а выше лейте — нанта тоже не поднялся. А Царев? Замкомэска, на счету семь самолетов, а тоже, как я, младший лейтенант.
В штабе 3–го истребительного авиакорпуса я попросил дать справку. Все, о чем доложил Антонов, подтвердилось.
— Воюем, руки до бумаг не доходят, — повторил начальник штаба не раз слышанную фразу.
— А Шикунова к званию Героя представили?
— Шикунова? — Оседлав очками переносицу, он взялся перебирать карточки. — Минуточку… Это мы сейчас проверим. Да, правильно, сбил двадцать пять. К Герою не представлялся.
«С таким начальником штаба, — прикинул я, — каши, пожалуй, не сваришь. Он, кроме своих бумаг, ничего другого не видит». Поэтому я тут же связался по телефону с начальником политотдела корпуса и дал ему необходимые указания.
— Подвели кадровики, — сетовал политработник.
— Ну а вы? Как вы могли не знать о таком безобразии?
В политотделе армии мы собрали всех кадровиков, указали некоторым из них на безответственность в оформлении наградных документов, представлений на присвоение очередных воинских званий и предупредили: за невнима' ние к людям, волокиту с документами будем наказывать вплоть до отстранения от занимаемой должности.
С начальником отдела кадров армии Сидовым состоялся особый разговор. На второй же день все офицеры отдела, в том числе и его начальник, выехали по частям и не появлялись в штабе армии около недели. С наградами и званиями был наведен порядок.
9–я истребительная дивизия дралась с врагом превосходно, и мы не раз ставили ее в пример другим соединениям. Там подобрались храбрые воздушные бойцы. Собственно, никто специально людей туда не подбирал, просто сказывалось влияние замечательных боевых традиций, которые успели утвердиться в соединении довольно прочно.
Я уже не говорю о таких ветеранах, как Д. Глинка, Речкалов, Клубов, Покрышкин, Труд. Слава об этих отважных асах давно перешагнула фронтовые рубежи. Но и молодежь, попадая в 9–ю дивизию, сразу подтягивалась, мужала, проникалась духом геройства и отваги. Смелость, боевая дерзость воспринимались здесь за обычную норму поведения летчика в бою.
Люди гордились своей принадлежностью к прославленному соединению и стремились драться с врагом еще решительнее. Но кое — кому слава начинала кружить голову. Появились лихачи и зазнайки. Возвращаясь с боевого задания, некоторые летчики непременно стремились блеснуть техникой пилотирования, проходили в районе аэродрома на предельно малой высоте.
Появилось пренебрежение и к штурманской службе. В случае потери ориентировки летчики не стремились связаться с пеленгатором, а рыскали из стороны в сторону, пока не находили другой аэродром или подходящую для посадки площадку. Во время патрулирования они предпочитали держаться как можно выше, а «фоккевульфы» порой безнаказанно хозяйничали на малых высотах.
В ходе боевых действий замечалось и такое увлечение. Летчики непременно ввязывались в бой с вражескими истребителями. Тут‑де есть с кем помериться силами. А у бомбардировщика и скорость не та, и маневренность. Невелика честь драться с ним.
Во время войны пара самолетов считалась основной тактической единицей. Она позволяла осуществлять надежное взаимодействие, давала хороший боевой эффект. Но кое‑кто этим стал пренебрегать, нередко в напарники опытным истребителям назначали первого подвернувшегося под руку летчика. Так при случайном напарпике, плохо понимавшем замысел и намерения ведущего, в одном из воздушных боев был сбит Дмитрий Глинка.
Надо было пресечь все это в самом зародыше. Необходимость поправить дело диктовалась еще и тем, что командиром этой дивизии только что назначили Покрышкина. Боец он был отличный, но опыта руководства соединением пока не имел. Следовало помочь ему.
Однажды заходит ко мне Самохин и смеется:
— Только что мне рассказали любопытную историю. Приехал наш инспектор в дивизию, видит — неподалеку от стоянки собрались летчики, техники. Хохочут, руками размахивают. Что такое? Подошел он к толпе и сам невольно рассмеялся. Покрышкин, без ремня, без фуражки, борется с одпим из летчиков. Александр Иванович — мужик здоровый, приподнял этого летчика да как бросит на землю…
— Ну и что же? — не удержался я, чтобы не рассмеяться.
— Как что? — не понял меня Самохин. — Вроде командиру дивизии негоже такими делами заниматься. Оно, конечно, физкультура, я понимаю. Но несолидно.».
— Пустяки, — постарался я разубедить Самохина. — Пусть борется па здоровье, лишь бы о деле не забывал. Авторитет от этого не пострадает.
Несколько позже мы проверили эту дивизию основательно.
Результаты проверки обсудили с руководящим составом соединения во главе с Покрышкиным.
Кроме того, генерал И. К. Самохин написал командиру корпуса А. В. Утину письмо, в котором просил его почаще бывать у Покрышкина, чтобы помочь ему быстрее обрести навыки командования дивизией.
Времени для этого много не потребовалось. Покрышкин пользовался среди летного состава большим авторитетом, а это уже наполовину предрешало успех дела. Комдив стал более требовательно относиться прежде всего к себе, укрепил дисциплину, ввел за правило после каждого воздушного боя устраивать обстоятельные разборы.
Должен сказать, что доля вины за недостатки в работе дивизии ложилась на политорганы. Политработники, секретари партийных организаций тоже до некоторой степени поддались настроению благодушия и перестали замечать упущения. Таких асов, как Глинка, Речкалов, Труд, они считали непогрешимыми, прощали им многие слабости. «Воюют люди замечательно, — рассуждали политработники. — Чего же еще от них требовать?» Политическое воспитание летного состава было запущено, все чаще стали замечаться случаи нарушения дисциплины.
Вместе с полковником Щербиной мы составили план мероприятий, выехали на место, провели в политотделе дивизии совещание партийного актива, на котором говорилось о том, что война еще не закончилась, она потребует нового напряжения сил, поэтому надо отрешиться от настроений благодушия, покончить с воздушным хулиганством, усилить политическую работу с личным составом, наладить регулярную боевую учебу.
В полках тоже состоялись собрания коммунистов. Там, невзирая на заслуги, смело покритиковали отдельных зазнаек, дали им понять, что впредь с подобными выходками никто мириться не будет.