К нам домой пришел полицейский. Раньше такого никогда не было. До этого лета я ни разу не видел никого из них так близко.
Этот был высоким и худым, с темной гривой волос, с квадратным лицом. Он выглядел как гигантский человечек из лего, разве что не был желтым. И его звали констебль Томас.
Он заглянул в коробку, сунул ее в мусорный пакет и унес в свою полицейскую машину. А затем вернулся, неловко взгромоздился на стул в кухне и начал задавать вопросы маме и папе. Ответы он заносил в маленький блокнот на пружине.
— Значит, посылку нашел на крыльце ваш сын?
— Именно так, — сказала мама и посмотрела на меня. — Так было, Эдди?
Я кивнул:
— Да, сэр.
— Во сколько это случилось?
— В четыре минуты пятого, — сказала мама. — Я как раз посмотрела на часы перед тем, как спуститься.
Полицейский снова заскрипел ручкой:
— И ты не видел, как кто-то отходил от дома или просто расхаживал по улице неподалеку?
Я потряс головой:
— Нет, сэр.
— О’кей.
Он снова что-то записал. Папа поерзал в кресле.
— Слушайте, все это бессмысленно, мы и так знаем, кто оставил эту посылку.
Констебль Томас бросил на него весьма странный взгляд. Не очень дружелюбный, как мне показалось.
— Разве, сэр?
— Да. Кто-то из шайки отца Мартина. Они все время пытаются запугать мою жену и всю мою семью. По-моему, пора положить этому конец.
— У вас есть свидетели?
— Нет, но это же очевидно, разве не так?
— Думаю, сейчас не самое подходящее время для таких голословных обвинений.
— Голословных? — Похоже, папа начал злиться. С ним такое редко происходило, но когда все-таки происходило, он сразу же выходил из себя.
— Нет такого закона, который запрещал бы мирные протесты.
И вот тогда-то я и понял. Полицейский был не на нашей стороне. Он тоже был на стороне протестующих.
— Вы правы, — спокойно сказала мама. — Мирные протесты — это не преступление. Но запугивания, преследования и угрозы — это преступление. Я надеюсь, вы относитесь к этому серьезно?
Констебль Томас захлопнул блокнот:
— Разумеется. Если мы найдем виновных, можете не сомневаться, они получат по заслугам.
Он встал, и ножки стула скрипнули, проехавшись по кухонному кафелю.
— А теперь, с вашего позволения, мне пора идти.
И он вышел из кухни. Входная дверь захлопнулась за ним.
— Он не хочет нам помогать? — спросил я у мамы.
— Конечно хочет, — вздохнула мама.
— Может, хотел бы еще больше, не будь его дочурка одной из этих протестующих, — фыркнул папа.
— Джефф, — прервала его мама, — хватит.
— Ладно. — Он встал и на секунду показался мне совсем не похожим на себя. Его лицо было каменным от злости. — Но если полиция не станет разбираться с этим, тогда разберусь я.
Перед началом учебы мы решили собраться еще раз и погулять напоследок. Встретились в доме у Толстяка Гава. Как обычно. У него были самая большая комната и самый большой сад с качелями и домиком на дереве. А его мама всегда щедро снабжала нас газировкой и чипсами.
Мы валялись на траве, несли всякую чушь и подкалывали друг друга. Несмотря на наш договор с мистером Хэллораном, я кое-что рассказал им о встрече с братом Железного Майки. Мне пришлось, потому что, если этот тип пронюхал про меловых человечков, значит, вся наша тайная игра пошла прахом. Конечно, в моей версии я героически дрался с ним, а потом сбежал. Меня немного беспокоило то, что Шон мог рассказать обо всем Железному Майки; тот с удовольствием опровергнет всю мою ложь. Но, похоже, мистер Хэллоран здорово запугал Шона, и он ничего не сказал.
— Так, значит, твой брат узнал о меловых человечках? — спросил Толстяк Гав, неодобрительно разглядывая Майки. — Ну ты и трепло.
— Я ничего ему не говорил, — заскулил Железный Майки. — Наверное, он сам узнал. В смысле, вспомните: мы же рисовали их повсюду. Наверное, он просто увидел и все.
Он лгал, конечно, но мне было плевать, как именно Шон обо всем догадался. Важно было лишь то, что он узнал, а это все меняло.
— Думаю, нам стоит придумать какой-то новый способ для обмена сообщениями, — предложил Хоппо без особого энтузиазма.
Я понимал, что он чувствует. Теперь, когда наша тайна вышла наружу, все было испорчено. А хуже всего то, что узнал о ней Шон.
— В любом случае это была довольно глупая игра, — сказала Никки и встряхнула волосами.
Я уставился на нее, чувствуя себя одновременно и уязвленным, и раздраженным. Она сегодня была какая-то странная. Иногда с ней такое случалось. Она становилась хмурой и вечно спорила с нами.
— Нет, не была, — сказал Толстяк Гав. — Но я думаю, продолжать ее нет смысла, раз Шон знает. К тому же завтра уже начнется школа.
— Ну да.
Все мы дружно вздохнули. Этим вечером мы чувствовали себя немного подавленно. Даже Толстяк Гав не говорил с этим своим дурацким акцентом. Голубое небо выцвело и стало мутно-серым. Облака нетерпеливо толпились на нем, так, словно не могли дождаться, когда можно будет как следует полить нас дождем.
— Мне, наверное, пора, — сказал Хоппо. — Мама хотела, чтобы я нарубил дров для камина.
Как и у всех нас, у Хоппо и его мамы в их стареньком доме с террасой был самый настоящий дряхлый и жуткий камин.
— Мне тоже пора, — сказал Железный Майки. — Мы сегодня едем на чай к бабушке.
— Че-е-ерт, вы все разбиваете мне сердце, — протянул Толстяк Гав, хотя и не вполне искренне.
— Мне тоже, наверное, пора, — признал я. Мама купила мне какую-то новую одежду для школы и хотела, чтобы я примерил ее до чая, и тогда у нее будет время что-то переделать, если понадобится.
Мы поднялись; после небольшой паузы поднялась и Никки.
Толстяк Гав драматично растянулся на траве.
— Ну и валите. Вы меня убиваете.
Теперь я понимаю, что тогда мы собрались вместе в последний раз.
Мы были спокойны, потому что оставались друзьями, настоящей бандой. Это уже потом все начало трещать по швам.
Хоппо и Железный Майки двинулись в одном направлении. Нам с Никки пришлось пойти в противоположном. Дом священника располагался неподалеку от нашего, и иногда мы с Никки возвращались домой вместе. Но нечасто. Обычно Никки уходила первая. Думаю, все дело в ее отце. Он был довольно строг и не любил, когда время тратили попусту. Хотя на самом деле ему, скорее всего, просто не нравилось, что Никки болтается с нами. Впрочем, мы не очень из-за этого переживали. Он был священником, и это все объясняло. Я имею в виду: священникам вообще ничего не нравится, разве нет?
— Ну так что, эм-м, все купила для школы? — спросил я, когда мы перешли перекресток и миновали парк.
Она бросила на меня один из этих своих взрослых взглядов:
— Я все знаю.
— Что знаешь?
— Знаю о той посылке.
— А!
Я никому не рассказывал о ней. Все это было слишком сложно и запутанно, и мне казалось, что это будет не совсем честно по отношению к родителям.
И, насколько я мог видеть, после нее особенно ничего не изменилось. Полицейский больше к нам не приходил, и я не слышал, чтобы кого-то арестовали. Мамина больница благополучно открылась, но протестующие продолжали кружить под ней, как стервятники.
— К папе приходил коп.
— Ох!
— Ага.
— Прости… — начал было я, но она меня перебила:
— За что? Мой папаша — говнюк.
— Серьезно?
— Просто все боятся сказать ему об этом в лицо, потому что он священник. Даже полицейский. Это так жалко. — Она замолчала и посмотрела на свои пальцы — четыре из пяти пальцев были заклеены пластырем.
— Что с твоей рукой?
Никки долго медлила с ответом. На секунду я подумал, что она и вовсе ничего не скажет. А затем она внезапно спросила:
— Ты любишь своих родителей?
Я нахмурился. Не этого я ждал.
— Ну конечно. Наверное.
— Ну… а я ненавижу своего отца. Страх как ненавижу.
— Ты же не всерьез?
— Нет, всерьез. И я очень обрадовалась, когда твой папа его ударил. Жаль, что он не выбил из него все дерьмо. — Тут она посмотрела на меня, и что-то в ее взгляде заставило меня похолодеть. — Лучше бы он его убил.
А затем она отбросила волосы за спину и двинулась вперед, так быстро и решительно, что мне стало ясно: она не хочет, чтобы я пошел следом. Я подождал, пока она не скроется за углом, а потом уныло поплелся вниз по дороге. Тяжесть этого дня ощутимо давила мне на плечи. Я просто хотел поскорее попасть домой.
Когда я вошел, папа как раз готовил чай. Сегодня к ужину были мои любимые рыбные палочки и чипсы.
— Можно мне посмотреть телик? — спросил я.
— Нет. — Он перехватил меня за руку. — Твоя мама в гостиной, у нее встреча. Лучше сходи наверх, вымой руки и садись ужинать.
— А с кем она?
— Иди мой руки.
Я вышел в холл. Дверь в гостиную была приоткрыта. Мама сидела на диване с какой-то блондинкой. Девчонка рыдала, и мама обнимала ее. Эта блондинка казалась мне знакомой, но я не мог припомнить, где видел ее раньше. И только когда я уже мыл руки, то внезапно понял. Это была подружка Девушки с Карусели, та самая блондинка, та, которая была среди протестующих у клиники. Мне стало интересно, что она забыла у нас дома и почему она плачет. Может, решила извиниться перед мамой? Или у нее тоже случилась «ситуация»? Как оказалось, последнее.
Но это была не та ситуация, которую я себе представлял.
Они нашли тело в воскресенье утром — через три недели после того, как начался школьный семестр.
И хотя никто из нас никогда этого не признает, вернуться в школу после летних каникул оказалось не так тяжело, как мы воображали. Шесть недель каникул были прекрасными. Но без конца развлекаться и придумывать, чем бы заняться, тоже может стать утомительным делом.
А эти летние каникулы были довольно странными. В какой-то степени я даже радовался, что они остались позади и теперь я мог вернуться хоть к какой-то нормальности. Та же рутина, те же уроки, те же лица. Ну, если не считать мистера Хэллорана.
У меня он уроки не вел. Я чувствовал одновременно сожаление и облегчение по этому поводу. Учителя должны быть милыми и дружелюбными, но в то же время неплохо, если они держат дистанцию. У нас с мистером Хэллораном был общий секрет, и хоть это было клево с одной стороны, с другой заставляло меня чувствовать себя неловко в его присутствии, как будто мы видели друг друга голыми или вроде того.
Конечно же, мы встречали его в школе — за обедом, иногда — как дежурного учителя в кафетерии, и еще он заменял миссис Уилкинсон на уроке английского языка в тот день, когда она заболела. Он был хорошим учителем — веселым, интересным, он отлично знал, как сделать уроки чуть менее скучными. Он был настолько хорошим, что со временем мы даже перестали обращать внимание на его внешность, хотя это не помешало ученикам с первого же дня дать ему прозвище Мистер Мел или Меловой Человек.
В то воскресенье ничего особенного не происходило. И меня это вполне устраивало. В этой скуке было что-то нормальное, наконец-то, и мне это нравилось. Мама и папа тоже казались менее напряженными. Я валялся на кровати у себя в комнате и читал, когда внезапно зазвенел дверной звонок. И в тот же миг — ну, знаете, как это бывает, — я понял: что-то случилось. Что-то плохое.
— Эдди? — позвала меня снизу мама. — Пришли Майки и Дэвид!
— Иду!
Я несколько неохотно поплелся вниз, к входной двери.
Мама скрылась на кухне.
Железный Майки и Хоппо стояли с велосипедами на нашем крыльце. Лицо у Железного Майки было красным, словно он вот-вот лопнет от переполняющего его возбуждения.
— Говорят, какой-то пацан упал в реку!
— Да, — тут же добавил Хоппо. — Там «скорая» и полиция, обмотали лентой, короче, все это дерьмо. Не хочешь поехать взглянуть?
Мне хотелось бы сказать, что их желание поглазеть на бедного мертвого ребенка показалось мне омерзительным и странным. Но мне было двенадцать. Конечно, я хотел на это посмотреть.
— Да, можно.
— Пошли тогда! — нетерпеливо воскликнул Железный Майки.
— Мне нужно взять велосипед.
— Поторопись, — сказал Хоппо. — А то не успеем и ничего не увидим.
— Не увидим что? — Из двери, ведущей в кухню, показалась мамина голова.
— Да ничего, мам, — отозвался я.
— Для «ничего» ты очень торопишься.
— Просто на площадке появилась одна клевая новая штуковина, — соврал Железный Майки. У него это всегда хорошо получалось.
— Ладно, только не задерживайся. Я буду ждать тебя к обеду.
— Хорошо!
Я запрыгнул на свой велосипед, и мы покатили вниз по улице.
— Где Толстяк Гав? — спросил я Железного Майки, потому что он именно его всегда звал первым.
— Его мамаша сказала, что отправила его по магазинам. Так что сам виноват.
Но потом оказалось, что это не так. Виноват во всем был Железный Майки.
Берег оцепили, и полицейские не разрешали подходить слишком близко. Взрослые стояли, сбившись в кучки, и вид у них был обеспокоенный. Мы остановили велосипеды возле небольшой толпы наблюдателей.
Честно говоря, мы были немного разочарованы. Помимо оцепления полиция установила что-то вроде огромного зеленого шатра, так что мы ничего не видели.
— Как думаете, тело там? — спросил Железный Майки.
Хоппо передернул плечами:
— Кто знает?
— Зуб даю, он уже весь распухший, зеленый и без глаз. Потому что рыбы съели его глаза.
— Гадость! — Хоппо издал такой звук, словно его тошнит.
Я попытался избавиться от картинки, которую Железный Майки вживил мне прямо в мозг, но никак не получалось.
— Вот черт, — вздохнул он. — Мы опоздали.
— Погодите, — сказал я. — Они что-то выносят.
Началось какое-то движение. Полицейские осторожно вынесли что-то из зеленого шатра. Но это было не тело, а велосипед. Или, скорее, то, что от него осталось. Он был погнут и скручен, на нем болталась мокрая трава. Но все равно мы сразу же узнали его. Все узнали.
Это был BMX. Ярко-красный, с нарисованным на нем черным черепом.
Красный BMX Шона постоянно мелькал в городе ранним утром в субботу и воскресенье. Шон развозил на нем почту. Но в это воскресенье, когда Шон вышел из дому, чтобы, как всегда, взгромоздиться на свой велик, он обнаружил, что тот исчез. Кто-то его украл.
В прошлом году по нашему городу прокатилась волна краж велосипедов. Какие-то парни из колледжа уводили их и бросали в реку просто ради забавы.
Возможно, именно поэтому Шон первым делом отправился на реку — проверить. Он любил свой велосипед больше всего на свете. Поэтому, увидев торчащий из реки руль, зацепившийся за какую-то сломанную ветку, он решил залезть туда и вытащить его. Хотя все знают, что течение в этой реке сильное, а пловец из Шона так себе.
Ему почти удалось. Он уже почти достал велосипед, но под его весом споткнулся и упал. Вода внезапно оказалась ему прямо по грудь. Его куртка и джинсы намокли и потащили его на дно. Течение было таким сильным, словно его волокли куда-то дюжины рук. А еще было холодно. Так чертовски холодно…
Он хватался за ветки деревьев. Кричал, но было слишком рано, даже собачники еще не показались. Наверное, именно в тот момент Шон Купер начал паниковать. Течение окутало его, обхватило и потянуло вниз.
Он яростно сопротивлялся и пытался вернуться на берег, но берег уплывал все дальше, а его голова погружалась все глубже. Он задыхался, он пытался вдохнуть, но вдыхал не воздух, а вонючую, грязную и мутную воду…
Конечно же, я не мог знать всех этих подробностей. Некоторые я узнал, но позже. Некоторые нафантазировал. Мама всегда говорила, что у меня очень богатое воображение. Благодаря чему у меня были хорошие оценки по английскому. А еще — ночные кошмары…
Я знал, что не смогу уснуть той ночью. Даже горячее молоко, которое дала мне мама, не помогло. Я снова и снова представлял себе Шона Купера — зеленого, распухшего, покрытого водорослями, точь-в-точь как его велосипед. Но не только это. Кое-что еще вертелось у меня в мозгу. Мистер Хэллоран говорил об этом. Карма. Что посеешь, то и пожнешь.
«Если ты сделал что-то плохое, рано или поздно оно вернется к тебе и укусит за зад. Этого парня карма тоже нагонит. Можешь не сомневаться».
Но я сомневался. Шон Купер вытворял ужасные вещи. Но были ли они настолько ужасными? А как насчет Железного Майки? И того, что делал он?
Мистер Хэллоран не видел лица Железного Майки в тот момент, когда он понял, что это велосипед его брата. Не слышал его жуткий жалкий вопль. Я бы не хотел услышать его снова. Никогда.
Мы с Хоппо вдвоем еле удержали его и не позволили ворваться в ту зеленую палатку. Он вел себя так, что один из полицейских вынужден был подойти к нам. Когда мы объяснили ему, кто такой Железный Майки, он обхватил его за плечи и увел, точнее, утащил в машину. Через несколько минут она отъехала. Я почувствовал облегчение. Тяжело было видеть велосипед Шона, но видеть Железного Майки таким — съехавшим с катушек и орущим — куда хуже.
— Как ты, Эдди?
Папа подвинул край моего одеяла и присел на кровать, которая прогнулась под его весом. В этом было что-то обнадеживающее.
— Что происходит с нами после смерти, пап?
— Ого! Серьезный вопрос, Эдди. По-моему, наверняка никто не знает.
— Значит, мы не попадаем в рай или ад?
— Некоторые люди в это верят. Но есть много других людей, которые верят, что ни рая, ни ада не существует.
— Значит, не важно, делали мы хорошее или плохое?
— Нет, Эдди. Я не думаю, что то, как ты поступаешь в жизни, имеет какое-то значение после смерти. Хорошо или плохо… это важно, пока ты жив. Важно для других людей. Именно поэтому нужно всегда стараться обращаться с другими людьми хорошо.
Я задумался над этим, а потом кивнул. То есть, я хочу сказать, это был бы здоровский облом — всю жизнь вести себя хорошо и не попасть в рай. Но меня радовало другое. Почти так же сильно, как я ненавидел Шона Купера, я ненавидел мысль о том, что ему придется всю вечность гореть в аду.
— Эдди, — сказал папа, — то, что случилось с Шоном Купером, очень печально. Трагическое происшествие. Но не больше. Несчастный случай. Иногда подобное происходит, и для этого нет никаких причин. Просто такова жизнь. И смерть.
— Да, наверное.
— Как думаешь, сможешь уснуть?
— Ага.
Уснуть я не мог, но не хотел, чтобы папа думал, будто я сосунок какой-нибудь.
— Ладно, Эдди. Тогда я выключаю свет.
Папа наклонился и поцеловал меня в лоб. Едва коснулся губами. Но сегодня меня порадовало это колючее усато-бородатое прикосновение. А затем он выключил свет и моя комната заполнилась тенями. Я избавился от своего ночника давным-давно, но в ту ночь пожалел об этом.
Я улегся на подушку и постарался устроиться поудобнее. Где-то в отдалении заухала сова. Завыла собака. Я старался думать о чем-то хорошем, а не о всякой жути вроде утопленников: о том, как я катаюсь на велосипеде, ем мороженое, играю в «Пакмэна». Моя голова глубже утонула в подушке. Мысли впитывались в ее мягкие складки. Спустя какое-то время я уже ни о чем не думал. Сон подкрался ко мне и утащил во мрак.
А затем что-то разбудило меня — резко и неожиданно. Я услышал звук — тап-тап-тап, — как будто по крыше забарабанил дождь или град. Я вздрогнул и перевернулся. Звук повторился. Камешки. Кто-то бросал в мое окно камешки. Я выпрыгнул из постели, босиком пробежал по полу и дернул в стороны занавески.
Похоже, я долго спал, потому что снаружи было уже совсем темно. Луна напоминала серебристое лезвие, вспоровшее угольную бумагу неба.
Но ее света вполне хватило, чтобы я разглядел Шона Купера внизу.
Он стоял в траве, на границе нашего внутреннего дворика. На нем были джинсы и его обычная голубая бейсбольная куртка, сейчас грязная и порванная. Он не казался зеленым и распухшим. Рыбы не съели его глаза. Но он был очень бледным. И очень-очень мертвым.
Это сон. Это должен быть сон. «Проснись, — подумал я. — Проснись, проснись, ПРОСНИСЬ!»
— Привет, говноед.
Он улыбнулся мне, и мой желудок сделал сальто. И тогда я понял с ужасающей тошнотворной уверенностью, что это не сон. А кошмар.
— Уходи, — шепотом выдохнул я и сжал кулаки, впившись ногтями в ладони.
— У меня для тебя послание.
— Мне плевать, — отозвался я. — Проваливай.
Я очень хотел, чтобы это прозвучало дерзко, но страх так крепко ухватил меня за горло, что получился какой-то сдавленный тонкий писк.
— Слушай сюда, говноед. Если не спустишься, я поднимусь и сам тебя опущу.
Сама мысль о том, что в моем саду стоит мертвый Шон Купер, была жуткой. Однако мысль о том, что мертвый Шон Купер явится в мою спальню, была еще хуже. Но ведь это просто кошмарный сон, так? И мне нужно лишь следовать сценарию — пока не проснусь.
— О’кей. Просто… дай мне минуту.
Я вытащил из-под кровати свои кроссовки и натянул их трясущимися руками. А затем подкрался к двери, схватился за ручку, опустил ее и открыл. Свет я включать не осмелился, поэтому крался по лестнице вниз, как краб, держась одной рукой за стену.
В конце концов я добрался до первого этажа, пересек прихожую и вошел на кухню. Задняя дверь была открыта. Я вышел на улицу. Холодный ночной воздух ущипнул меня сквозь тонкий хлопок пижамы. Слабый ветерок взлохматил волосы. Носа коснулся влажный сладковатый запах гниения.
— Хватит принюхиваться, как гребаная псина, говноед.
Я подпрыгнул и обернулся. Шон Купер стоял прямо передо мной. С такого расстояния он выглядел намного хуже, чем из окна моей спальни. У его кожи был странноватый голубой оттенок. Я видел узор вен под ней. Его глаза казались желтыми и как будто сдувшимися.
Раньше мне было интересно, где эта точка, в которой ты пугаешься окончательно и бесповоротно, так сильно, что дальше уже некуда. «Если она и есть, — подумал я в тот момент, — то я ее достиг».
— Что ты здесь делаешь?
— Я уже сказал. У меня для тебя послание.
— Что за послание?
— Берегись Мелового Человека.
— Я не понимаю.
— Думаешь, я понимаю? — Он шагнул ближе. — Думаешь, я хотел оказаться здесь? Или сдохнуть? Думаешь, я хотел, чтобы от меня так воняло?
Он ткнул в мою сторону рукой. Она как-то странно болталась в рукаве. А затем я понял, что не в рукаве дело. Просто его рука оторвалась от плеча, и белая кость мягко поблескивала в мутном лунном свете.
— Я здесь из-за тебя.
— Из-за меня?
— Это все твоя вина, говноед. Ты все это начал.
Я шагнул обратно к двери.
— Прости… Мне правда очень жаль…
— Правда, — огрызнулся он. — Может, тогда покажешь, как сильно тебе жаль?
Он схватил меня за руку. Теплая моча потекла по моей ноге.
— Отсоси мне.
— НЕ-Е-ЕТ!
Я вырвал руку, и в этот же миг подъездную дорожку залил яркий белый свет из окна.
— ЭДДИ, ТЫ НЕ СПИШЬ? ЧТО ТЫ ТУТ ДЕЛАЕШЬ?
Целую секунду я еще видел Шона Купера, прозрачного, словно какая-то странная рождественская игрушка. А затем, точно монстр, избавленный от внутреннего мрака, он медленно осыпался вниз и скользнул по земле облачком белой пыли.
Я опустил взгляд. На его месте теперь появилось кое-что другое. Это был рисунок. Белый цвет ярко выделялся на фоне темного асфальта парковки. Это был человечек, состоящий из палочек, полусогнутый, грубо нарисованный. Его ручка была задрана так, словно он… махал мне?
«Нет, — тут же подумал я. — Не махал. Он тонул». И это был не просто человечек.
Это был Меловой Человек.
Меня пробрала сильная дрожь.
— Эдди?
Я шарахнулся, поскорее вернулся обратно в дом и закрыл дверь — так беззвучно, как только мог.
— Все хорошо, мам. Я просто вышел попить.
— Мне показалось, я слышала, как открылась дверь.
— Нет, мам.
— Ладно… Ты попил? Возвращайся в постель. Завтра в школу.
— О’кей, мам.
— Умница.
Я закрыл дверь. Пальцы у меня так дрожали, что я смог повернуть ключ в замке только после нескольких попыток. А затем пробрался наверх, стащил мокрые пижамные штаны и закинул в корзину с грязным бельем. Достал чистые и забрался обратно в кровать. Но я еще долго не спал. Просто лежал и прислушивался, ожидая снова услышать стук камешков в стекло. Или, быть может, звук чьих-то мягких шагов на лестнице.
В тот момент, когда запели первые птицы, я отключился. Наверное. Но ненадолго. Я рано проснулся. До того, как проснулись родители. Я тут же спустился вниз и распахнул заднюю дверь, надеясь вопреки всему, что все это просто кошмарный сон. Не было никакого мертвого Шона Купера. Не было ник…
Меловой человек виднелся на асфальте.
«Привет, говноед. Не хочешь нырнуть ко мне? Водичка просто убойная!»
Я мог оставить его там. Наверное, так и надо было сделать. Но вместо этого я выхватил из-под раковины мамино ведро для уборки и наполнил его водой. А затем выплеснул ее на тонущего человека и снова утопил его в ледяной воде и остатках мыла.
Я пытался убедить себя в том, что его мог нарисовать кто-то из ребят. Толстяк Гав, наверное. Или Хоппо. Просто чья-то дурацкая шутка. И только на полпути в школу до меня дошло. У каждого из нас был мелок определенного цвета. У Толстяка Гава — красный. У Железного Майки — голубой. У Хоппо — зеленый. У Никки — желтый. А у меня — оранжевый.
Никто в нашей банде не пользовался белым мелом.