Сентябрь 2013
За долгие годы отсутствия я полностью забыла, что небо над Пёль занимало девяносто процентов горизонта. По нижнему краю располагались пастбища, пруды с древними камнями, камыш, а за ними тонкая полоска моря. На всей остальной части острова преобладали серые или синие цвета в зависимости от погоды. В такие дни, казалось, что ландшафт и жизнь застыли неподвижно, словно нарисованный пейзаж. Только когда обрывки облаков кружили над островом или собирались в жутких газообразных чудовищ, смягчая застывшее спокойствие, Пёль начинал «беспокоиться», даже зарождались какие-то опасения и люди чувствовали себя зависимыми от враждебных стихий.
Тем не менее, день моего повторного возвращения был безветренным, даже несколько сумрачным. Во второй половине дня, на ту часть острова, которую я знала или точнее открывала для себя заново, опустилась зеленовато-синяя дымка.
С террасы Майка и Жаклин открывался вид, захватывающий дух, если вам нравились просторы и размытые, ненавязчивые цвета. Я любовалась гротескными узорами облаков в голубом сентябрьском небе. Впервые после смерти родителей, у меня появилось ощущение, что Пёль — мой дом. Я вздрогнула. Неподалеку от меня снова заработала циркулярная пила, звук которой заставил занервничать. Визгливый звук сильно резал уши, хотя Жаклин вполне спокойно подала мне чашку чая.
— Это всего лишь мой отец, — объяснила Жаклин и налила чай. — Несмотря на свой возраст, он постоянно работает. Люди его поколения просто не могут сидеть спокойно. Мы абсолютно другие, не правда ли, дорогая Лея?
Она протянула руку в поисках понимания. Девочками мы часто ходили, держась за руки. То, к чему Маргрете относилась пренебрежительно, для нас служило знаком тесной связи, равенства и даже любви. Бывало, мы даже невинно целовались. Но чем старше мы становились, тем сильнее наша дружба основывалась на привычке, нежели на одинаковых интересах. Книги, которые я читала, слишком утомляли Жаклин так же, как и мои пристрастия к долгим прогулкам по острову и верховой езде. У нее самой хобби не было. Ну, хорошо, она отлично плавала, но только лишь для того, чтобы покрасоваться в купальнике, как сама мне призналась. Все больше и больше подруга становилась простой наблюдательницей за моими действиями, и когда у меня начались отношения с Юлианом, она окончательно стала «безбилетным зрителем». То, что я тогда рассказывала Жаклин, было настолько ей чуждо, будто я сообщала о полете к звездам.
Теперь мне хотелось снова вернуться к ней. По счастливой случайности, Жаклин, казалось, тоже стремилась к этому. Непрерывно болтая, она давала мне пространные объяснения, будто удовлетворяла заинтересованного покупателя. Я часто убеждалась в жизни на собственном опыте, что беспрерывно болтают либо те люди, которым едва ли есть что сказать, либо одинокие по своей профессии, например, писатели. Последнее никоим образом не относилось к Жаклин. У нее была прекрасная профессия — жена благополучного мужа без детей.
Пока она рассказывала, я изучала ее и внезапно меня озарило. Перед глазами пронеслась яркая вспышка, и я увидела застывшее воспоминание, как на черно-белой фотографии, вызвавшее во мне чувство тревоги. Тусклый лучик света пробился из самой темной части моего сознания, но спустя пару секунд погас. В этом странном воспоминании, Жаклин смотрела на меня широко распахнутыми отчаявшимися глазами, по ее щекам катились слезы, а я обнимала девушку за плечи, видимо, пытаясь успокоить.
— Тебе холодно? — Жаклин заметила, что я покрылась гусиной кожей. — Дни в сентябре уже довольно прохладные. Может, лучше пересядем в гостиную? Пошли, я налью тебе горячего чая.
Все еще немного ошеломленная, я последовала за ней через дверь в огромной стеклянной стене. Гостиная Жаклин выглядела так, будто обстановкой занимался очень современный дизайнер, и очень контрастировала с сумрачной теснотой дома Маргрете. Прямоугольная черная мебель перемежалась пестрыми современными картинами, некоторые из которых были величиной с гандбольные ворота. Повсюду на потолке было вмонтировано точечное освещение, пол был выложен мрамором. Даже не встроенный в стену камин излучал уют. Майк и его вторая жена жили в доме, который раньше принадлежал рыбаку Хайнцу Никелю и его жене. Они увеличили его в три раза и полностью изменили.
— Цуон Цзен, — только и сказала Жаклин, и я предположила, что речь шла об имени самого модного дизайнера десятилетия по интерьерам.
Я вообще не могла ничего сказать о стиле, но все же пыталась найти какие-то слова, которые звучали бы как похвала и в то же время не были бы ложью, и, наконец, выдала:
— Никогда еще не видела ничего подобного.
Улыбка Жаклин растаяла.
— Я имела в виду зеленый чай. Он называется «Цуон Цзен». Он тебе нравится?
— О, он превосходен…
Теперь я все же лгала. Это барахло на вкус напоминало свежескошенную траву.
Жаклин жестом предложила мне сесть на кожаный диван пепельного цвета. Другой рукой она расправила свою юбку лавандового цвета, затем тоже села.
Ее едва ли можно было узнать. Раньше это была красивая сельская девушка с косой, теперь передо мной сидела чересчур худощавая женщина сорока лет со слабостью к черному жемчугу и популярным дневным кремам. От тяжелого запаха ее духов я немного устала.
— Приятно видеть, что ты в порядке, — сказала она. — Повезло, что ты… Ну, счастье — это, вероятно, ошибочное слово. Если я вообще могу говорить о том, что имею в виду…
— Конечно.
— Твой мозг все еще… Я имею в виду твою память… Пьер уже нам… Я в курсе.
— Да, амнезия все еще есть.
Она нервно засмеялась.
— Знаю. То же самое я объясняла тебе в мае.
— Ох.
— Для меня немного странно рассказывать тебе все дважды. Но не важно, главное, что ты снова здорова. И вернулась.
— Я сама не могу в это поверить, — честно ответила я. — Так странно снова видеть наш старый родной дом, остров, деревню и всех вас. То, что ты и Майк теперь женаты… От дружбы в песочнице к большой любви — напоминает романы Розамунды Пилчер. Я очень рада за всех вас.
Жаклин сделала движение головой, будто хотела отбросить со лба прядь волос, но ее обесцвеченные светлые волосы до плеч, казалось, были зафиксированы целым флаконом лака для волос. Даже ураган не смог бы нанести ее волосам никакого вреда, скорее, у нее просто отвалилась бы голова.
— Это не было так уж романтично, — возразила она, и, словно желая это подчеркнуть, придала лицу серьезное выражение. — Мы поженились только десять лет назад. Первый брак Майка закончился крахом. Ах, ну, да… И я раньше гналась за своей актерской карьерой. Актерство было моей детской мечтой, если ты помнишь.
— Еще бы. Ты всегда хотела в Бабельсберг.
Жаклин снова надела маску «Цуон Цзен».
— Бабельсберг. Боже, нет, американское кино.
Я могла бы поклясться, что она хотела быть второй Ангеликой Домрезе, когда мы кричали в небо свои желания во дворце. Имею в виду, я совершенно точно слышала, как в моих ушах звучали имена Катрины Засс и Кати Парвла.
— Ну, в то время я исполнила свою мечту. Кстати, в отличие от многих здесь, в деревне. Я все же поехала в Голливуд.
Я воздержалась от комментариев. То, что Жаклин стремилась сделать карьеру в кино, мне казалось отличным. Но мне не понравилось то, что она рассказывала об этом, задрав нос. Я думала про себя: «Возможно, она даже была одержима Роландом Эммерихом, создавшим «Стоунволл» или Вуди Алленом, который мелькал в кадре на протяжении всего фильма «Сцены в магазине». Возможно, однажды Жаклин взяли даже на роль нацистского секретаря из-за ее замечательного немецкого акцента». Когда в тридцать с небольшим в ней по-прежнему не увидели новую Джулию Робертс, она, как и многие другие до нее, села в самолет и отправилась домой.
Очевидно, Жаклин мягко приземлилась.
— Майк — фабрикант и самый крупный работодатель здесь, на острове, — объяснила она мне. — Его рыбоперерабатывающее предприятие постоянно расширяется. Без него здесь были бы только ныряльщики, ищущие спокойствия туристы и рыболовы. Все здесь работает только благодаря ему, однако, этого все равно мало. Харри по-настоящему его одолевает. Его грызет зависть, и он тащит Майка в суд по всяким пустякам…
— Харри и Майк? Но они же были лучшими друзьями.
— Были! Теперь они страстно ненавидят друг друга. Причем, по моему самому скромному мнению, Майк ни в чем не виноват.
Плохим новостям не было конца.
— Бедная Маргрете, — преувеличенно громко вздыхала Жаклин. — С таким братом она идет по жизни, словно в кандалах. При этом ей итак уже достаточно трудно. Естественно, мы делаем для нее, что можем. Майк дал ей работу уборщицы на фабрике. У нее гибкий рабочий график, чтобы она могла заботиться о своей больной матери. Она также убирает здесь, у нас в доме.
— Наслышана.
Вероятно, Жаклин заметила мое удивленное выражение лица.
— Понятно, странно драить туалет у кого-то, с кем ты в детстве прыгал через веревочку.
— Мне тоже так кажется, — согласилась я с ней.
— С другой стороны, — настойчиво дополнила Жаклин. — Каждый лишний заработанный евро очень помогает Маргрете, и так легко она нигде бы не нашла никакой другой подработки. Если учесть, что ее родной брат делает нашу жизнь настолько тяжелой… Когда ему ничего не приходит в голову, он даже умудряется натравить на нас службу охраны природы Макленбурга.
Своим тонким указательным пальцем, украшенным кольцом с жемчугом, она ткнула в сторону монументального окна в сад, где на ветру Балтийского моря шелестели ярко-красные листья японского клена на английском газоне. В поле зрения попал пудель, а затем позади него появился мальчик, примерно двенадцати ― тринадцати лет, который бросал собаке теннисный мячик.
— Это твой? — спросила я и обрадовалась, что, наконец, увижу ребенка.
— Разве она не прелестна? Истинное сокровище. Шанель уже выиграла несколько призов, а именно в категориях «Прическа», «Элегантность»…
Я прикрыла глаза и вздохнула.
— Я спрашивала о мальчике.
— Ради Бога, нет. Это сын Майка от первого брака с дурацким именем Джереми. К счастью, он живет у своей матери в Ростоке и редко приходит в гости. Мальчик целый день ест чипсы и разбрасывает крошки по всему дому. Они хрустят, когда идешь или стоишь.
Жаклин вскочила и распахнула двери на террасу.
— Сколько еще раз мне тебе повторить, чтобы ты оставил в покое Шанель? Ты портишь ее характер.
Воспользовавшись временем, потребовавшимся Жаклин, чтобы спасти характер пуделя, я несколько раз глубоко вздохнула. Все это действительно было тяжело перенести: манерность Жаклин, ее показушность, гостиную, пуделя по имени Шанель с прической как у Джима Хендрикса… У меня не осталось никаких сомнений в том, что Жаклин никогда больше не сможет быть мне настоящей подругой.
Когда Жаклин вернулась, я сказала:
— Что касается земельного участка…
Она прервала меня резким жестом, и я уже предположила, что сказала что-то не то. Но Жаклин, оказывается, просто заметила соломинку и несколько кусочков земли на полу, которые я, очевидно, притащила в дом. Носовым платком она собрала соломинку и крошки и унесла их в протянутой руке так, будто нашла истлевшего кролика в своей гостиной.
Когда Жаклин, наконец, вернулась — она сбегала помыть руки — то снова обратилась к начатой мной теме.
— Собственно, дело ясное. Земельный участок, на котором расположены руины, до тысяча девятьсот сорок девятого года принадлежали моей семье. Потом это было народным достоянием. Следовательно, после распада это снова стало собственностью семьи Малер.
— Не совсем. Земельный участок с руинами принадлежал согласно документам с тысяча девятьсот шестого года первоначально первым поселенцам Кальтенхусена, а именно семье Бальтус.
— Да, но мои бабушка и дедушка купили его у твоих еще перед войной, — возразила я. — Так, во всяком случае, рассказывали мне наши родители. Мои бабушка и дедушка хотели заниматься там овцеводством, но из-за войны этого так не произошло.
— Такой договор купли-продажи нигде не зарегистрирован, как утверждает мой отец, и, если ты не сможешь предъявить документ, который доказывает противоположное… Для земельного ведомства этот случай неясен, так как все документы сгорели во время Второй мировой войны, поэтому учреждение в случае тяжбы не встанет ни на твою сторону, ни на мою.
— Тяжбы? — вскрикнула я. — Но ты же это не серьезно.
Жаклин подняла в защитном жесте руки.
— Я ничего общего с этим не имею. У нас с отцом плохие отношения с тех пор, как я тогда уехала в Америку. Будь моя воля, я бы признала его недееспособным. К сожалению, барьеры нашего так называемого правового государства слишком высоки. Старый глупец хочет поместить все деньги в строительство летнего дома, окончания которого он, вероятно, не застанет. Я ничего не могу поделать и однажды унаследую незавершенные деревянные дома и кучу долгов.
Перед моими глазами возник образ Руперта Бальтуса. Мужчины, словно сошедшего со страниц Ветхого Завета — седого, бородатого, угловатого, патриархального, бескомпромиссного. Когда стена еще стояла, он был единственным убежденным социалистом во всем Кальтенхусене. Жаклин так сильно гордилась своим отцом, что до осени тысяча девятьсот восемьдесят девятого, когда ей исполнилось восемнадцать, по его желанию, носила нелепую сельскую косу, так же как девушки в русских пропагандистских фильмах, которые прославляли сельскую жизнь. Только косынки не хватало. Поклонение Жаклин своему отцу разрушилось в течении тысяча девятьсот девяностого года вместе с социалистической единой партией, и вскоре после этого она сложила чемоданы, чтобы убежать из восточной Германии в иллюзорный калифорнийский мир. Четверть века спустя Жаклин уже была женой фабриканта, ее собаку звали Шанель, а отец женщины, когда-то верный своим убеждениям, скупал земельные участки на капиталистический манер.
Жизнь порой проявляет свое чувство юмора, правда довольно черное.