Сентябрь 2013 года
Два раза в неделю Жаклин ползала на коленях по кухне, отмывая шкафы: едва заметные пятнышки от томатного соуса, капелька розового вина, пятна воды на плите, несколько заплесневелых листочков салата в сточном отверстии. Через пятнадцать минут придет убираться Маргрете, и Жаклин хотела, чтобы до ее прихода все было идеально чисто. Ну, или, по крайней мере, близко к идеальному. Чтобы вымыть все помещения у нее каждый раз уходило несколько часов. Если ей не удавалось это сделать, например, по причине болезни, она ужасно волновалась о том, что подумает Маргрете о ее ведении домашнего хозяйства.
Особое внимание она всегда уделяла кухне и двум ванным комнатам. Она беспрестанно и с довольно большой скоростью полировала различные поверхности, доводя до блеска белый лак и арматуры. А само помещение наполнялось запахом лаванды, исходящего от чистящего средства. В завершение Жаклин еще раз обходила весь дом, чтобы решить, где ей целенаправленно расположить недостатки: например отпечаток бутылки в холодильнике, чистая посуда в посудомойке или несколько крошек цветочного удобрения на подоконнике в спальне. У Маргрете не должно создастся впечатления, что она лишняя, но в тоже время не нужно ее переутомлять. Потому что Маргрете, к сожалению, не была для Жаклин тем, что принято было называть «жемчужина», напротив, она убиралась очень поверхностно, слегка проводя тряпкой по всему дому. Но Жаклин любила, чтобы все блестело чистотой, и, чтобы квартира ей нравилась, она должна была быть идеально чистой.
Так Жаклин и балансировала между уважением к душевному состоянию старой подруги и требованиям к самой себе и собственному дому, при этом обе должны были по возможности сохранять лицо. Вдобавок ко всему Жаклин просто не знала, о чем говорить с Маргрете, но ведь надо было вести какой-то разговор, тем более, когда так давно знаешь друг друга. Без учета стилистических различий, многие темы были под запретом, среди них Харри, красный платок, или плохое здоровье Эдит, которое очень тяготило Маргрете. А также все, что касалось денег и то, на что они тратились: отпуск, кино, продукты питания, уход за собой, поездки, компьютер, мебель, рестораны, предметы домашнего обихода... Разговаривать с Маргрете для Жаклин было все равно, что бежать в темноте по минному полю.
Это балансирование так напрягало Жаклин, что часто перед приходом Маргрете она предпочитала уезжать в Визмар. Она посещала несколько курсов в народном университете, которые выбрала не только по интересу, но в первую очередь из-за того, что они проходили в определенный день и час. Всегда, когда Маргрете приходила убираться, в расписании Жаклин стояли техника росписи по шелковой ткани, испанский, аутотренинг, пилатес или психология. От гончарного ремесла она отказалась, потому что каждый раз ей приходилось целый час стоять перед умывальником и вымывать глину из-под ногтей. Жаклин уже неплохо разбиралась в истории искусств и могла без труда проанализировать полотно Вато или Модильяни. Во время каникул, она действовала на нервы какой-нибудь продавщице бутика, примеряла двадцать пар обуви, чтобы купить одну, пила лимонад и ехала назад в Кальтенхузен, каждый раз взволнованно надеясь не застать Маргрете.
В этот день Жаклин должна была остаться дома, что уже само по себе противоречило ее планам. Причина тому начала трепать ей нервы, появившись в кухне с чипсами в руках, едва она закончила уборку.
— Джереми, ты уронил несколько крошек.
— Ну и что, сейчас все равно придет уборщица.
— Во-первых, уборщица наша с твоим отцом старая подруга, у которой трудная судьба. Поэтому, пожалуйста, побольше уважения и сочувствия.
— Сочу... Чего?
— Во-вторых, нельзя вести себя в принципе как свинья.
— Вести себя!
Он засмеялся, так что из его рта выскочило несколько мокрых крошек от чипсов.
— Ты бы себя послушала.
— А ты бы на себя посмотрел. Наполовину деревенщина как твоя мать, наполовину воображала как...
В последний момент она спохватилась, чтобы не сказать лишнего.
Джереми ухмыльнулся.
— Не надо было выходить за него замуж. Тогда много чего бы не было, например этой ужасной обстановки. Эй, здесь все как на мебельной выставке, а пахнет как в прачечной.
Сердце Жаклин бешено колотилось. Парень ужасно действовал ей на нервы. Справляться с ним становилось все труднее. Дошло до того, что стоило ему только взглянуть на нее, Жаклин уже переполняла ярость. Тем не менее, она попыталась взять себя в руки и говорить примирительным тоном.
Она достала тарелку из холодильника.
— Хоть ты и не заслужил, но я все равно приготовила твое любимое блюдо.
— Супер! Подгоревшие вафли.
Жаклин закрыла глаза.
— Они совсем чуть-чуть подгорели. Подгоревший слой можно соскрести, видишь?
— Не бывает сгоревшего чуть-чуть. Так же, как не бывает совсем чуть-чуть лишнего. Либо это лишнее, либо нет. Ты лишняя.
— Какой же ты все-таки ужасный мальчишка,— выругалась она.
— Спасибо.
Он взял с тарелки вафлю, соскреб подгоревшее тесто и сдул его с руки, отчего черные крошки разлетелись по всей рабочей поверхности стола.
— Хватит!— крикнула она. — С меня хватит. Ты все вытрешь. Сейчас же!
Жаклин намочила тряпку и положила ее рядом с крошками.
— Забудь об этом,— надулся Джереми. — Уборщица уберет.
— Ну-ка взял тряпку!
Он взял ее прижал к лицу Жаклин.
Она вскрикнула. Моющее средство обожгло глаза, и пока она смыла все водой и вытерла лицо, Джереми уже давно ушел с кухни. Жаклин неподвижно стояла три секунды. Затем, словно взорвалась снятая с предохранителя граната, она выкрикнула его имя.
Жаклин в ярости оббежала нижний этаж и обнаружила мальчика в гостиной, где он издевательски улыбаясь, стоял рядом с картонной коробкой среднего размера, которая слегка двигалась.
— Что там внутри? — спросила она, но он лишь захихикал.
Ее взгляд упал на открытую дверь террасы.
— Где Шанель? Что ты сделал с моей любимицей?
Джереми пожал плечами.
Как будто кто-то внутри нее задействовал переключатель, ее гнев куда-то исчез, и она совсем забыла отчитать мальчика за его наглое поведение на кухне. Все внимание Жаклин переключилось на коробку, откуда доносились скребущиеся звуки. Она медленно подошла поближе.
Только сейчас она заметила, что из нее вытекала тонкая красная струйка.
— Отойди в сторону,— приказала Жаклин Джереми, и он послушался.
Она боязливо протянула руку к коробке.
— Что... что ты сделал с Шанель? — спросила она дрожащим голосом. Дотронувшись до картона, она ощутила легкие толчки, отдававшиеся болью в душе. — О, боже, мой маленький любимец, что этот изверг сотворил с тобой?
Жаклин прижалась мокрой от слез щекой к коробке, обхватив ее обеими руками. Она была готова к худшему, когда взялась за крышку, наклонилась над импровизированной тюрьмой и открыла ее. Когда оттуда выскочило что-то белое, Жаклин потеряла равновесие и упала. Раздался резкий крик, смешавшийся с ее криком. В следующий момент по комнате начало что-то порхать.
Джереми громко рассмеялся.
— Чайка. Ха-ха. И кетчуп. Ха-ха-ха. С твоей шавкой все в порядке. Ха-ха-ха. Ха-ха-ха.
Чайка! Все еще кричащая Жаклин, попыталась встать, но поскользнулась на мраморной плитке и ударила локоть. Когда она лежала на спине, птица пролетела прямо над ней.
Она ощущала ее запах. Чувствовала поток воздуха. Жаклин затаила дыхание, не отваживаясь открыть глаза.
Она проползла на четвереньках несколько метров, натолкнулась на дверь, и, держась за нее, встала, наконец, на ноги. Лишь захлопнув за собой дверь, она глубоко вздохнула и открыла глаза.
Смех Джереми преследовал ее до самого коридора.
Жаклин ненавидела чаек! Она ничего так не боялась, как этих подлых хищников, воздушных гиен, которые группами нападали на беззащитных маленьких зверей и рассекали клювами птенцов других птиц. Эти каркающие, питающиеся падалью птицы, регулярно являлись ей в кошмарах.
Несколько секунд Жаклин думала, что отошла от шока.
Но вдруг чайка ударилась о дверь с другой стороны. Жаклин отпрянула назад, побежала в кухню и закрыла за собой дверь. В круглом как тарелка зеркале на стене, на нее смотрело бледное лицо с мокрыми от пота прядями волос.
— Успокойся,— прошептала она себе. Но дело было не только в чайке и связанным с ней испугом, но и с этим ужасным мальчишкой, этим чудовищем, в глазах которого читались ненависть и жестокость...
Дрожащими руками Жаклин достала из шкафа жестяную банку с зеленым Цуонг-Тсенг-чаем, открыла и заглянула внутрь. При попытке положить небольшое количество чая в ситечко, ложка в ее руках дрожала как сейсмограф, в результате чего половина высушенных листочков упали на пол. Жаклин раздраженно отбросила все в сторону.
Жаклин в отчаянии пыталась собраться с мыслями, но ощущала себя так, словно ее уносит огромной волной, в то время как она беспомощно пытается нащупать дно. Но вдруг, во всем этом хаосе, она действительно нащупала опору.
— Пьер,— пробормотала она. — Мне нужно к нему.
Не прошло и десяти секунд, как Жаклин покинула кухню через задний вход.
Во второй раз за последние два дня к Пьеру приходил кто-то из старой компании, у кого шалили нервы. С Харри и его жестокими фантазиями он сталкивался часто, Жаклин напротив была очень редким гостем. Она предпочитала врачей, которые предпочитали пациентов, лечащихся частным образом, врачи с частными врачебными кабинетами, похожими на номера-люкс в отелях, с паркетом, мягкими коврами, с фанерными деревянными панелями и фонтанами. Именами этих врачей она разбрасывалась повсюду, как священник именами святых. Малейший насморк она лечила лекарствами за несколько сотен евро, в то время как спрей для носа и упаковка носовых платков имели бы такой же эффект.
Когда в тот день у Пьера раздался звонок в дверь, и на пороге стояла совершенно расстроенная Жаклин, он сначала подумал, что дело в ее аллергии на орехи. Однако симптомы аллергии были куда сильнее. Даже при небольшом количестве съеденных орехов, Жаклин была не в состоянии ходить, а здесь она даже смогла дойти сто пятьдесят метров до его дома.
— Что случилось? — спросил он.
— Это все этот противный мальчишка,— вырвалось у Жаклин. — Когда-нибудь он сведет меня с ума. В буквальном смысле слова.
— Ах, вот оно что.
Пьер выдохнул. Значит ничего серьезного, не экстренный случай.
Нервная система Жаклин после ее возвращения из США была тонкой как шелк. Ее могло вывести из себя буквально все, начиная от грязи на петрушке и заканчивая птичьим пометом на ветровом стекле. Стоило ей услышать о том, что повысился процент безработных, как она сразу начинала переживать за защищенность своего дома от кражи со взломом. Если где-нибудь в Билефельде обнаруживали легионеллез в водопроводной воде, она на целый час открывала все краны, сливая горячую воду. Пойманная в клетку своих же страхов, Жаклин совсем разучилась наслаждаться жизнью. Увидев красивую радугу, она боялась промокнуть.
— Что это значит? — напала она на него. — Меня систематически терроризируют, а все, что ты можешь сказать, это «Ах, вот оно что».
— Мальчику тринадцать лет и ему не нравится мачеха. Вполне нормально, что зная твои слабые места, он пытается вывести тебя из равновесия. Ты сама можешь решать, как реагировать на его провокации.
С каждым словом Жаклин все больше повышала голос.
— Я что выгляжу так, будто хочу подискутировать с тобой о воспитании детей?
Пьер чувствовал, что она готова была расплакаться. Жаклин просто не была загружена работой. С ее безрассудной любовью к собаке, курсами от аэробики до ухода за декоративными растениями и всеми этими ощущениями, что ей угрожает опасность, она производила на него впечатление богатой, разведенной, одинокой женщины.
— Хорошо, входи.
Он пошел вперед в гостиную.
— Сейчас немного рановато, но я дам тебе брэнди.
— Если бы я хотела выпить алкоголя, я вы воспользовалась баром Майка, у него там больше промилле, чем у тебя пациентов.
Пьер знал о привычке Майка выпить и вынужден был согласиться с Жаклин.
— Ну, хорошо, тогда успокоительное.
Жаклин схватилась обеими руками за волосы.
— Мне нужно что-нибудь покрепче,— взмолилась она.
Он посмотрел в ее сверкающие безумием глаза, которые подходили такому человеку как Жаклин примерно так же как боксерский нос члену дворянского сословия.
— Может чашечку какао? — провоцирующе спросил он.
— Не прикидывайся дураком, больше чем ты есть. Не надо меня обманывать, я знаю, что у тебя дома есть небольшой запас опиума.
— Да, для Эдит. Если ей срочно понадобится.
— Ну вот, а теперь мне срочно понадобилось,— крикнула она и начала ходить кругами.
— Кстати, Лея переодевается наверху. Мы собираемся на кладбище.
Пьер знал, что присутствие Леи успокоит его взволнованную посетительницу. Странно, сколько усилий прикладывали некоторые люди, чтобы сохранить лицо. Жаклин работала над своим фасадом дольше и труднее, чем строители пирамиды Хеопса, а то, что она показывала ему свое истинное лицо, было связано исключительно с профессией Пьера. Так уж повелось, что все грехи и слабости мира рано или поздно оказывались либо в исповедальне, либо в суде или у врача.
— Правда, Пьер,— прошептала она, схватила его руки своими ледяными руками и, казалось, примерзла к ним. — Я должна что-то принять. Должна, должна, должна, иначе я просто не вынесу всего этого.
Она говорила как тогда, в две тысячи третьем году, после возвращения из Голливуда. Почти четырнадцать лет она провела там среди иллюзий о вечной молодости, красоте и стройности, вынуждена была справляться с сильным психологическим давлением, направленным на достижение успеха и носила с собой таблетки для похудания и пакетики с белым порошком. Короче говоря, жила жизнью метеора, падающей звезды. Уже тогда Жаклин была «развалиной», и после долгих уговоров, Пьеру наконец удалось убедить ее обратиться за помощью в наркологическую клинику.
— Четыре месяца назад ты обещала мне окончательно завязать с этим,— заклинал ее Пьер. — И теперь ты хочешь сдаться, только из-за издевательств подростка?
Она в отчаянии покачала головой.
— Пожалуйста, Пьер, ради старой дружбы.
— По старой дружбе, и не только по этому, я не дам тебе морфий.
— Хочешь, чтобы я вернулась к нелегальным веществам? Хочешь, чтобы я снова достала себе пакетики? Ты же знаешь, что произойдет, если я ничего не приму. Вспомни, что было четыре месяца назад. Если не дашь мне морфий, будешь сам виноват, если это снова произойдет. Ну а раз уж мы заговорили о вине...
Жаклин сделала несколько шагов назад с коварным выражением лица, заставившим его догадаться, какую подлость она собиралась сделать.
— А кто вообще познакомил меня с этими вещами? Кто, тогда, после смены политического строя, уговаривал меня попробовать чудесный, чистый белый порошок? Я все помню в деталях. Мы были во «дворце», цвели первые подснежники, это было в феврале, на улице было холодно, и ты сказал: «Порошок сделает мир теплым и красочным, подснежники начнут звенеть». Тогда я еще подумала: «Ну, если это говорит тихий, спокойный, милый и безобидный Пьер, то тогда...»
— Хватит,— прервал он ее. — Это была ошибка. Именно потому, что для всех я был просто тихим и милым Пьером, я хотел сделать что-нибудь запрещенное.
— И втянул меня в это дело.
Как и все наркозависимые люди, Жаклин прекрасно играла на слабостях окружающих ее людей. Позитивные чувства, такие как сочувствие, любовь и дружба, люди используют так же беззастенчиво, как угрызения совести или страх. Пьер должен опасаться Жаклин.
— Ну что ж, твоя взяла,— пробормотал он.
Ее победная улыбка была для него как удар в лицо. Но Пьер прекрасно знал, что это была улыбка женщины, стоявшей на краю пропасти.