Четырьмя месяцами ранее
Сабина сидела на стуле в позе статуи фараона, в то время как Пьер стоял рядом и зашивал ей рану на коже головы. Краем глаза она наблюдала за ним. Пьеру уже перевалило за сорок, но у него по-прежнему была задорная улыбка. Его филигранные руки, которыми он зашивал рану на виске Сабины, пахли миндальным кремом. Загорелую кожу Пьера подчеркивала надетая на нем желтая рубашка-поло.
— Сиди смирно.
Даже в таком приказном тоне его голос звучал мягко и успокаивающе, что наверняка ценили в нем пациенты.
— Я сказал, не шевелись.
— Можно мне хотя бы дышать?
— В следующие три минуты нет.
Сабине трудно было сидеть тихо, даже когда она читала книгу, что происходило довольно редко, девушка ходила по комнате взад вперед, а квартира Пьера только добавляла ей беспокойства. При этом обустройство квартиры согласно учению о гармонии должно было иметь противоположный эффект. Слегка поблескивающий деревянный пол, мягкие землистые тона на стенах, картины Моне и Тернера с садами и побережьями, доставшиеся ему в наследство от прабабушки и прадедушки и современная полукруглая софа цвета лаванды, гармонирующая по цвету с занавесками. Именно такой стиль, как казалось Сабине, понравился бы Лее: Феншуй плюс немного островной романтики с добавлением антропософии13. И все это конечно в покрытом тростником доме/ тростниковой крышей, покрашенном в бледно-желтый цвет с голубыми ставнями, который бы отлично смотрелся на обложке туристической брошюры. У Сабины вся эта картина вызывала тошноту и непреодолимое желание повесить в доме несколько AC/DC постеров.
Даже красивая подруга Пьера вписывалась в эту прекрасную обстановку. Несколько минут назад она открыла Сабине и Харри дверь, увидела ее рану и крикнула вглубь дома: «Пьер, дорогой, к тебе пришла пациентка». С тех пор она больше не проронила ни слова, а просто стояла как декорация перед Моне с его прудом с розами и с сияющим лицом наблюдала за врачебными стараниями Пьера.
— Извините, я забыла Ваше имя,— сказала Сабина глубоким, хриплым голосом.
— Татьяна, — ответила тридцатипятилетняя женщина писклявым голосом, находящемся на другом конце музыкальной шкалы.
— Татьяна, Вы бы не могли сделать шаг в сторону? Я уже пять минут непрерывно смотрю на Вас, и мне стало как-то не хорошо.
Продолжая улыбаться, она выполнила просьбу Сабины.
Случайно ли или намеренно, но именно в этот момент Сабина вздрогнула, когда ее уколол Пьер.
— Ай!
— Извини, моя ошибка,— сказал Пьер без тени сожаления. — Еще два укольчика, и я закончу.
— Если это хорошая новость, то плохую я даже не хочу слышать.
— Сиди тихо!
— Черт, я все-таки ее услышала.
Так как Татьяна снова приблизилась, чтобы понаблюдать за тем, с каким мастерством Пьер зашивал рану, то Сабине не оставалось ничего другого, кроме как наблюдать за этой молодой девушкой, если она не хотела сидеть с закрытыми глазами. Взгляд Сабины автоматически упал на глубокое декольте темноволосой красавицы, отдаленно напоминающей Лею, по крайней мере, тот образ Леи, который сохранился в голове у Сабины. Сестры не виделись почти четверть века и никогда не обменивались актуальными фотографиями. Альбомы Леи, которые якобы можно было приобрести и в книжных магазинах Германии, Сабина тоже никогда не держала в руках, уже только потому, что никогда не заходила в такие магазины.
Интересно как Лея выглядела сейчас? Наверняка осталась стройной и не рассталась со своими длинными, черными волосами. Какую шумиху она тогда поднимала. Лея действительно была красивой девочкой, намного красивее Сабины, которую практически не интересовал собственный внешний вид. Одно время Сабина носила ковбойскую шляпу, на редкость ужасную вещицу, или мужскую русскую меховую шапку, а к ней потрепанные кеды и рыбацкие штаны. Она всегда выдумывала что-то, чтобы стать предметом насмешек для людей. Вела себя вызывающе и это сделало ее только сильнее.
Как сильно она ненавидела сестру. Поначалу было трудно испытывать такие чувства к тому, кого на самом деле любил или должен был любить, но однажды Сабина привыкла и начала переносить свою антипатию и на других людей. В конце концов, на всех, кто был как Лея — красив, располагал к себе, всеми любимый. На людей, которым все давалось без труда, и которые получали все, что хотели.
Она вспомнила старого Бальтуса, и что он назвал Лею шлюшкой.
Сабина громко засмеялась, словно над шуткой старого друга.
— Тебя что, одурманил обезболивающий спрей, которым я обработал рану? — спросил Пьер.
— Нет, я просто подумала о чем-то смешном. Вспомнила старого Бальтуса.
— Слова «Бальтус» и «смешной» не часто услышишь в одном предложении,— сказал Пьер, заклеив рану большим пластырем. — Ну вот, готово.
— Большое спасибо. Нет, Бальтус кое-что сказал, прежде чем случайно огрел меня по башке. О «дворце» и о вашей тогдашней компании. По-моему он назвал Майка своим спившимся зятем, а тебя окрестил бабником. Ну, или что-то в этом роде.
Не случайно все взгляды устремились к Татьяне, ненадолго, но достаточно, чтобы смутить ее.
— Пойду наверх, соберу вещи,— пропищала она. — Уже поздно, а мне еще надо ехать до Ростока.
Она была милой девушкой, подумала Сабина, хотя производила впечатление человека, которому было трудно справиться даже с тостером.
Когда Татьяна не могла их услышать, Пьер сказал:
— Бальтус настоящий мерзавец и идиот, но он далеко не глуп. В чем, в чем, а в этом он прав.
— И насчет Майка тоже?
Пьер упаковал все, что ему понадобилось для обработки раны, и коротко взглянул на Харри, который все это время молча стоял в стороне.
— В нашем возрасте нам всем нужно немного саморазрушения, иначе жизнь была бы слишком скучной, не так ли? Еда, питье, шопинг, секс — каждый выкладывается, как может.
— Твоя честность подкупает. Раз уж мы об этом заговорили, ты можешь мне сказать, что старик Бальтус имеет против своей дочери?
— Почему ты спрашиваешь?
— Он не очень лестно отзывался о Жаклин. Необычно для отца, у которого только один единственный ребенок.
— Бальтус не смог простить Жаклин, что она уехала в Америку, чтобы стать актрисой. Думаю, он посчитал это личным оскорблением, что она покинула его, словно вонзила кинжал в грудь. Когда Жаклин вернулась, в их отношениях уже была трещина, а ее замужество с Майком тем более не способствовало их сближению.
— Вы тогда курили в развалинах травку? А может и более сильные вещества?
Пьер заметно занервничал.
— Сабина, к чему все эти вопросы?
— О, у меня их много, десятки, сотни, а может и тысячи. Мое любопытство обусловлено профессией. Я работаю в криминальной полиции Берлина.
В доказательство она вытащила удостоверение. В основном люди реагировали двумя способами, когда узнавали, что Сабина работала в полиции. Одни начинали вспоминать всевозможные истории, будь то НЛО, террор соседей или проститутки этажом выше, и при этом ожидали какую-нибудь поддержку или совет. Другие уходили в себя, перебирая в уме различные прошлые проступки, начиная от поддельной декларации о доходах, разбитого бокового стекла заднего вида и заканчивая обыском выдвижных ящиков у бабушки после ее смерти. Пьер и Харри определенно относились ко второй категории. Хотя Сабина и не утверждала, что задавала вопросы по долгу службы, однако косвенно она имела на это право. Нужно было два раза подумать, прежде чем отказаться давать сведения полиции.
— Боже, да,— признался Пьер, когда оправился от такого сюрприза. — Мы же все тогда курили травку. Но тяжелые наркотики... я не в курсе.
Его взгляд метнулся Харри, чтобы тот подтвердил его слова, что Харри незамедлительно и сделал.
— Я д-думаю, Б-бальтус имел в виду ж-жизнь Жаклин в Г-голливуде.
— Нет, Харри,— опровергла Сабина, от которой не ускользнуло, что Харри начал заикаться еще сильнее. — Я четко помню его слова. Он имел в виду руины и говорил о наркотиках.
Пьер покачал головой.
— Для Бальтуса бельгийские шоколадные конфеты уже наркотики.
— Возможно. Но в том, что касается вас, он сказал правду, как ты мне минуту назад сам подтвердил.
Пьер не знал, что ответить, ему понадобилось несколько секунд.
— Чего ты хочешь? Чтобы я богом поклялся, что не употреблял тяжелые наркотики?
Какое-то время они стояли друг против друга как два вооруженных гангстера в Додж Сити, готовых, наконец, решить свои распри. И только появление Татьяны разрядило обстановку.
— Я готова,— пропела она сладким голоском, после чего Пьер проводил ее к машине.
Его бурная реакция показалась Сабине интересной, хотя конечно это еще не означало признание вины. Может он просто не любил полицейских и был оскорблен тем, что Сабина так поздно созналась в этом. Харри также чувствовал себя обманутым.
— Ты не с-сказала мне, что работаешь в п-полиции.
— Думаешь, при знакомстве я первым делом говорю: «Здравствуйте, меня зовут Сабина Малер, кстати, моя работа заключается в том, чтобы сажать людей за решетку?» Разве ты, придя на вечеринку, говоришь: «Я могильщик с Пёля?» — она подмигнула ему. — Если да, то меня не удивляет тот факт, что ты дважды разведен.
Харри нравилось, как она с ним говорила, это было заметно по его лицу. Он привык к такому слегка грубоватому тону, в расслабленной обстановке это давало ему чувство защищенности. Сабина так хорошо знала это, потому что сама ощущала себя также. С одной лишь разницей, что такая манера говорить развилась у нее не в семье или с семьей, а как выражение протеста против родителей и сестры. С Харри было возможно общение на одном уровне. Не каждый отважился бы назвать ее хромоножкой, и не всякому бы она улыбнулась в ответ.
Во время разговора с Харри, Сабина ходила по комнате. Пьер снес некоторые стены старого деревенского дома и создал большую комнату с массивными деревянными опорами. Сабина остановилась перед огромной книжной полкой в форме радуги.
Зная Пьера поверхностно, можно было подумать, что он человек заурядный, не глубже, чем чашка эспрессо. Наверное, дело было в его легкой и удобной, но одновременно дорогой одежде, ровном загаре, картинах с изображениями маков на стенах, в его повсеместной мягкости и податливости. Но согласно его книжной полке, Пьер интенсивно изучал как историю Мекленбурга, так и древнего Египта, интересовался жизнью Микеланджело и Черчилля, социологией, бедностью в мире и прочими вещами. В папке одной организации по оказанию помощи, Сабина обнаружила доказательство об опекунстве над индийской девочкой и филлипинским мальчиком. Кроме того, Сабина нашла множество материалов организации «Врачи без границ», на которую Пьер работал несколько лет назад — год в Эфиопии и еще один год в Сальвадоре.
— Ты считаешь п-правильным, р-рыться в чужих вещах? — запротестовал Харри.
— Я не обыск провожу, а просто рассматриваю книги на полке. Кстати, впервые за тридцать лет, что в некотором смысле делает из меня первооткрывателя. А это что тут у нас?
Сабина открыла фотоальбом. В нем были фотографии из детства Пьера и его приятных, полных родителей, которые когда-то занимались посевами для отечества, а также фото из поездок и отпусков, с Рудных Гор, с озера, с черноморского пляжа. Рядом с ним стоял другой, маленький и невзрачный альбом, но чем-то он все-таки привлек ее внимание. Внутри оказались десятки перемешанных фотографий, сделанных примерно на протяжении шести лет. Их объединяло одно: на всех фотографиях была изображена исключительно Лея.
Четырнадцатилетняя Лея сидела на белой лошади, грациозная, слившаяся воедино с животным. Пятнадцатилетняя Лея стояла в купальнике на трамплине над бассейном, руки элегантно подняты, тело напряжено. Шестнадцатилетняя Лея с вафельным мороженым в руке, кокетливо улыбающаяся в камеру. И так далее. Последние фотографии были сделаны на веселом празднике по случаю ее восемнадцатилетия. Кто делал фотографии неизвестно, потому что на некоторых из них Пьер стоял рядом со своим объектом обожания. Некоторые снимки были порезаны, чтобы отделить что-то или кого-то, находившегося рядом с Леей. Весь альбом был создан в честь красивой девочки и еще более красивой молодой девушки.
Пролистывая альбом, Сабина осознала, что за ее антипатией к Лее скрывалось и кое-что другое — зависть. Причем не белая, не стремление быть одинаково любимой родителями, как и младшая сестра, не желание иметь таких друзей, как Лея, а простая зависть и обида, что Лея была такой восхитительной, а она, Сабина, нет.
«Шлюшка»,— прозвучал приговор старого Бальтуса о Лее. Не факт, что это было действительно так, но Сабина рада была слышать это, даже наслаждалась этими словами. Как только речь заходила о младшей сестре, Сабина становилась совершенно другой женщиной, женщиной, с которой бы она сама не хотела познакомиться.
— Вы бы были прекрасной парой,— с издевкой сказала она, когда Пьер вернулся и застал ее с альбомом в руке. — Невероятно, малыш Пьер был тогда влюблен в малышку Лею, и никто этого не заметил.
— Нет, я заметил,— сказал Харри Сабине, когда две минуты спустя они стояли на улице.
Пьер довольно нелюбезно выпроводил их наружу, и Сабина даже понимала его чувства. Часто мы с недоверием и антипатией относимся к тем, кто знает наши секреты, даже если сами рассказали им их.
— Я з-знал.
— Что?— спросила Лея.
— Что Пьер влюблен в Л-лею. Я же не д-дурак. Ну ладно, иногда дурак, но это я видел. В е-его глазах, понимаешь? Он всегда с-смотрел на Лею по-другому, не как на нас, и не как на Жаклин, а она была тогда красивой д-девчонкой. Но остальные не заметили, как мне кажется. По крайней мере, мне никто н-никогда не говорил.
— А Лея?
— С-скорее всего нет. Пьер был слишком с-стеснительным или даже скорее трусливым. Майк тоже был влюблен в Лею, но он не был таким сдержанным, а наоборот с-сильно заигрывал с ней. Ну, своими н-неуклюжими методами. Сыновьям рыбаков, как известно, не очень-то знакомо ч-чувство такта. Пьер никогда не противился Майку, он и до с-сих пор так делает, во всем сохраняет нейтральную позицию, наш сельский в-врач. Как Швейцария.
— У Майка было что-нибудь с Леей? Может быть втайне от всех?
— Не д-думаю. Да ну, Лея и Майк?
Сабина покачала головой.
— Мэрилин Монро тоже была замужем за Артуром Миллером.
— Кто такой, этот М-миллер? Не важно, в любом случае, я не м-могу себе это представить. Лея всегда была такая в-возвышенная, романтичная, лиричная, что-то среднее между г-графиней и русалкой.
То, что Харри насмехался над Леей, вызывало у Сабины симпатию.
Харри был странноватым парнем. Ему было чуть за сорок, но уже был морщинистым как старик и одновременно немного инфантильным. Сабине нравились такие типы, которым общество в лучшем случае ставило клеймо «Эксцентрик», а нередко такие люди просто считались идиотами.
Как бы то ни было, создавалось впечатление, что в их компании он был единственным парнем, который не был влюблен в Лею, что говорило в его пользу. Майка Лея отшила, Пьер любил ее тайно, а с тем, кому повезло быть с ней вместе, она рассталась при первых же трудностях. Какое достижение: всего восемнадцать лет и уже трое взрослых воздыхателей, которых она бросала или вообще не хотела даже слушать.
У Сабины за всю жизнь было всего три поклонника, а в юности вообще ни одного, не считая подхалимничавшего Мирослава. Многих парней отталкивало ее не женское поведение, другие побаивались ее, и, в общем-то, с годами мало что изменилось. То, что она не могла найти спутника жизни, лишь отчасти было связано с ее колкостью. Как бы смешно это не звучало, потому что больше подходило к характеру Леи, но Сабина ждала принца, мужчину, которому бы удалось сделать так, чтобы ее сердце взяло верх над доминантным разумом. В общем и целом, она всего два года была в более менее постоянных отношениях, а в остальное время производила впечатление, что быть одной ее нисколько не тяготит.
— З-зайдешь к нам? ― спросил Харри. — Буду рад. М-Маргрете наверняка тоже. У нас редко бывают гости, в общем-то, никогда. М-можешь переночевать у нас, если хочешь.
Сабина охотно согласилась, и вечер стал еще лучше, чем она ожидала. Встреча с Маргрете прошла замечательно, потому что они говорили на одном языке и понимали друг друга с полуслова. Несколько банок пива, бутылка Кьянти, чечевичная похлебка с колбасой и множество грубых пёльских анекдотов обеспечили всем хорошее настроение. Однако такая веселая обстановка царила только до тех пор, пока Сабина была в комнате. Когда она уходила в ванную комнату или в машину, чтобы принести кое-какие вещи, грубовато-веселый тон между братом и сестрой сменялся на агрессивный и хамский. Сабина подслушала их разговор, прежде чем зашла в кухню. Маргрете напала на брата, за то, что он не успел сделать покупки, а он защищался беспомощными замечаниями: «Оставь меня, наконец, в покое». Как только Сабина вернулась, оба успокоились.
Когда Харри поздним вечером, уже в подвыпившем состоянии, начал рассказывать о своей вражде с Майком, Маргрете простилась и ушла спать.
— Ты не особо ладишь с сестрой, не так ли? — начала допытываться Сабина.
Харри не пояснил, продолжал ли он говорить о Майке или отвечал на ее вопрос.
— В-все люди совершают ошибки, терпят неудачу, промахиваются. Одним у-улыбаются на это, другим бьют в л-лицо. Так устроен мир. Я получал по м-морде чаще, чем боксер на р-ринге.
Ну почему ей нравился этот опустившийся тип? Потому что у нее с ним было кое-что общее? Может, дело было в его особенном мужестве. Ведь требовалась смелость, чтобы идти своей дорогой, несмотря на презрение, качание головой и издевательства мира. Любую неудачу встречать с выдержкой. Выступать в защиту того, во что веришь, не смотря на то, что все считают тебя сумасшедшим. Если речь шла о смелости, то большинству людей приходили на ум автогонщики, солдаты или неравнодушные прохожие, спешащие кому-то на помощь. Чудак, защищавший лужайку, державшийся за детские воспоминания и посвятивший жизнь борьбе с рыбной фабрикой, чаще всего считался странным. При этом необходимо было такое же или еще большее мужество, чтобы подчиниться цели, которая не вызывала восторга у людей, а в лучшем случае наталкивалась на равнодушие.
Но и отчаяние тоже было велико.
— Маргрете считает меня д-дураком,— сказал Харри, каждое новое предложение стоило ему немалых усилий, как будто ему нужно было перепрыгнуть пропасть. — И для м-матери я б-большое р-разочарование. Я з-знаю об этом, хотя она и н-не говорит. Мы вообще-то н-никогда м-много не разговаривали... Я н-не могу быть другим, чем я е-есть.
Он быстро зажег сигарету и затянулся. Это практически паническое ингалирование было немым, красноречивым эхо: я не могу, не могу.
— Я тоже никогда не могла,— ответила Сабина. — Если вспомнить года, проведенные с Леей... Боже, как мы ругались. У тинейджеров шестилетняя разница в возрасте кажется целой вечностью, поэтому я включала злую, старшую сестру, а она всеми любимое солнышко. Мы по правде ничего не дарили друг другу. С каждым новым днем, мы все больше ненавидели друг друга.
— Ты по-прежнему н-ненавидишь ее?
Вопрос застал Сабину врасплох, поэтому ответ дался ей нелегко.
— Длительная разлука не заставила мою антипатию исчезнуть, а скорее заморозила ее. У Леи наверняка также. Ну что ж, ничего не поделаешь. Я всегда была менее любимым ребенком и этого уже не изменишь.
Это была одна правда. Другая заключалась в том, что Сабина часто надеялась, что однажды все раны заживут и ссоры закончатся. Она даже подумывала сделать первый шаг. Но не знала, каким он должен быть. Во время звонка, она бы точно начала запинаться, а писать письма у Леи получалось лучше, чем у нее. Сближение было бы возможным, если бы она показала чувства, а это означало, опустить щит и оружие и стать ранимой. Уже при одной мысли об этом абстрактном, даже не конкретном плане, у нее все сжималось внутри.
Харри отреагировал на ее слова так медленно, будто они капали в него через капельницу. Сабина даже могла наблюдать, как он думает. Сигаретный дым дольше задержался в его легких.
— Обещаешь не отдавать у-участок? Не дарить и не продавать? Ты будешь бороться з-за него? — спросил он.
Сабина не могла сказать «нет». Всему миру было наплевать на руины, для Харри наоборот руины были всем его миром.
— Согласна,— сказала она. — Мы боевые товарищи.
Когда вернулась Маргрете, они не стали ничего говорить о соглашении. Ее раздражало все, что было связано с этой «грудой камней», как Маргрете называла дворец. Сабина даже немного понимала ее. Наверняка ее расстраивало то, что брат большую часть своего времени посвящал руинам, в то время как у нее не было почти ни одной свободной минуты. Тем не менее в ее неприязни было что-то прямо-таки враждебное, агрессивное. Такие чувства обычно испытываешь к местам, которые во что бы то ни стало хотелось забыть.