Сентябрь 2013
За день до открытия выставки я, наконец, получила долгожданный звонок от Ины Бартольди. Я как раз сидела в машине по дороге в Кирхдорф, где в доме общины собиралась развесить свои фотографии в определенной последовательности. Я остановилась на обочине неподалеку от Кальтенхузена, вышла из машины и в общих чертах рассказала психологу о последних событиях. Остров еще был окутан туманом, но кое-где уже пробивалось солнце. Будет еще один хороший день.
— Я знала, что такое может случиться,— завершила я свой рассказ. — Вы сказали мне, что то, что я пережила в мае на Пёле, не исчезло окончательно, а просто спряталось, но в любой момент может вырваться наружу. Что касается этих вспышек в памяти, которые то и дело возникают у меня перед глазами — это я тоже могу понять, хоть и не всегда догадываюсь, что они хотят мне сказать. Например, плачущая Жаклин? Что это означает? Ну ладно, ради бога, оставим все как есть. А вот Юлиан... Когда я слышала или видела его, это было так реалистично...
— Давайте рассмотрим это более подробно,— сказала Ина Бартольди. Уже одно то, что я слышала ее голос, благотворно влияло на меня.
На протяжении нескольких месяцев она поддерживала меня, выслушивала, конструктивно, но все же сочувствующе объясняла мне, что со мной произошло и что еще произойдет. То, что она стала для меня своего рода сестрой и одновременно подругой, я поняла, только когда снова поговорила с ней после долгого перерыва. Я готова была сорваться и поехать к ней.
— Что касается Юлиана, то тут есть два возможных объяснения,— сказала она. — С одной стороны эти места и события напрямую связаны с вашим бывшим парнем. Вы сказали, что часто встречались с ним в развалинах монастыря, где Вы несколько дней назад якобы слышали его голос.
— Это правда. Но, насколько мне известно, я никогда не видела Юлиана стоящим в саду у Пьера, и на заправке он тоже со мной никогда не был.
— Лея, Вы должны понять, что Ваше подсознание не посылает Вам фотокопии пережитого, если производит настоящие, живые картинки. Скорее всего, это абстрагированные от настоящих событий изображения. Можно сказать, Вы в какой-то степени находитесь в романе Кафки.
Я улыбнулась. Мне всегда нравились ее образные сравнения.
— Кафка на Пёле, этого еще не хватало,— сказала я. — Я бы предпочла Фонтане. У него всегда все такое предсказуемое.
— К сожалению, литературу выбирает Ваш мозг, Лея. Может быть, той ночью Вы видели Юлиана во сне, и когда Ваши все еще чувствительные ощущения отреагировали на это, Вам показалось, что Вы видели его в саду. Касаемо сцены на заправке, Вы сказали, что владелица заправки была подругой Ваших родителей. Есть ли какое-то событие, которое описывает особенно сильную связь между Вашими родителями и Юлианом?
Мне не пришлось долго раздумывать. Мой взгляд скользнул через туманную пустошь к расплывчатым очертаниям кладбища, на котором все и произошло.
— На похоронах родителей я встретила Юлиана в последний раз, и довольно ужасно повела себя с ним.
— Предполагаю, что и владелица заправки тоже была там.
— Да.
— Это могло бы быть возможным объяснением. Может, Вы сожалеете о Вашем тогдашнем поведении, но лишились возможности извиниться. А Ваш все еще немного лабильный мозг компенсирует это несоответствие, когда проецирует Юлиана.
— Ну и дела! — вздохнула я, словно была разочарована достижениями своего мозга, что было не совсем уж неправдой.
Я всегда держала себя в руках, не любила давать слабину и никогда не запускала себя. Если раньше я болела и вынуждена была оставаться дома, то все равно надевала нормальную одежду, чтобы не ходить как оборванка в старом, но уютном спортивном костюме. Я также заставляла себя идти на работу, даже в том случае, если моему телу хотелось отдохнуть. В общем, я всегда могла положиться на свой рассудок.
Но я уже не была той женщиной, которой была раньше, независимо от моего лабильного душевного состояния. Не только мой голос, но и все мое существо стало мягче. Я стала ранимой, не имела планов и нуждалась в поддержке и опоре, стала намного мягче, чем раньше. Возможно, покажется странным так говорить о себе, но в общем и целом сегодня я нравлюсь себе куда больше, чем раньше. Нужно было только привыкнуть к новой Лее.
— И я ничего не могу сделать, чтобы задержать или ускорить процесс? — спросила я.
— Возвращение в Аргентину или долгое путешествие могли бы остановить его. Вдалеке от родины Вы будете реже вспоминать молодость, места и прежних друзей. По другому обстоят дела с «фотографиями», о которых Вы говорили. Я не думаю, что они абстрактные, скорее это отражение событий, произошедших в мае, во время Вашего посещения Пёля. Обычно потерянные воспоминания возвращаются в виде эпизодов, коротких фильмов. Будучи фотографом, Вы выражаете Ваш креатив и индивидуальность в значительной степени при помощи снимков. Возможно, еще какое-то время Вы будете видеть такие картинки. Однако это не гарантия того, что Ваши воспоминания полностью вернутся, Лея. Этот процесс невозможно предвидеть. Воспоминание может вернуться завтра, а может и никогда. Или по частям на протяжении многих лет.
То, о чем рассказывала психолог, не столько давало ответы, сколько вызывало новые вопросы. Какие воспоминания были важны, а какие не имели значения? Был ли это пазл или фантастические плоды моего воображения?
Я больше не могла доверять самой себе. Это стало для меня потрясением, которое трудно было понять и еще труднее пережить.
Но... могла ли я доверять другим? Несколько дней назад я уже задавалась этим вопросом, но сразу же отодвинула его. И вот теперь он появился вновь. Таинственное предостережение Эдит и неприязнь Харри по отношению ко мне были лишь мелкими событиями, которые либо ничего не значили совсем, либо были частичками чего-то большого. Если действительно было что-то большое, то даже такие любезности, как запланированная Майком фотовыставка, представали в другом свете. Они пытались удержать меня на Пёле? Если да, то почему? Все должно было стать еще загадочнее и запутаннее.
— Возвращаясь к Юлиану,— сказала Ина Бартольди. — Как я уже сказала в начале нашего разговора, есть два объяснения тому, о чем Вы думаете, что видели его. Об одной возможности мы уже говорили, а другая заключается в том, что Юлиан играл главную роль во время Вашего майского визита на Пёль.
— Главную роль? Что Вы имеете в виду?
— Он мог быть центральной темой. Может быть, Вы узнали о нем что-то важное. Возможно, он даже был поводом для Вашей поездки на остров.
Я немного подумала.
— Нет, не может быть,— ответила я немного рассеянно. — Я приехала на остров, чтобы вместе с сестрой уладить дела по поводу участка земли.
— Ах, вот как? Вы точно это знаете, или Вам так сказали?
— Все когда-то забытое взывает о помощи во сне,— утверждал писатель Элиас Канетти.
К сожалению, натура забывчивости такова, что никогда не знаешь, что забыл, из-за чего крики о помощи в подсознании раздаются, словно на иностранном языке. Ты подспудно понимаешь, что что-то не так, но не можешь это выразить. Я частенько хотела все бросить и сесть в ближайший самолет, летящий в Аргентину. Отменить выставку на Пёле было бы проще простого, как никак, я уже отменяла одну в Лондоне!
Я осталась по трем причинам, можно даже сказать из-за трех имен.
Пьер: прошел тот момент, когда я могла просто уйти от него. Мы были влюблены, и я была полна решимости на этот раз не бросать все, как в случае с Юлианом.
Сабина: я хотела выяснить, вернее узнать на сто процентов, почему она умерла и что этому предшествовало. Пока она была жива, мы ссорились, боролись или игнорировали друг друга, а временами даже ненавидели. Какие у нее были желания, мечты о будущем? Этого я не знала. Из-за чего конкретно мы вообще враждовали?
Ответ на этот вопрос был ужасен. Речь не шла о каких-то колкостях и других мелких пакостях. Нечто конкретное испарилось без остатка, осталось только моя глупая упертость и убежденность, что родители любили меня больше. Та же гордость, которая стоила мне когда-то примирения с Юлианом, стоила мне и примирение с Сабиной. Так как при жизни я никогда не была ей настоящей сестрой, то хотела быть ею хотя бы после смерти. Если и было что-то, что я могла для нее сделать, то это продолжить там, где она остановилась, что бы это ни было. Действительно ли мы вместе искали только документ, подтверждающий права собственности? Или что-то другое?
Юлиан: это была самая абстрактная, наименее понятная причина, чтобы остаться здесь. Я чувствовала, что галлюцинации хотели мне что-то сказать. Иногда у меня появлялось желание убежать от них, но всегда находилось что-то, что вновь притягивало меня к ним.
Это были странные дни. Подготовка к вернисажу отвлекала меня, отнимая много времени. Тем не менее, Пьер, Сабина и Юлиан постоянно были в моих мыслях.
Как и полагается заканчивающемуся катастрофой дню, начался он радостно и весело. Я особенно роскошно накрыла стол для завтрака и, когда Пьер спустился, налила ему кофе, словно делала это для него уже тысячу раз.
Он поприветствовал меня сногсшибательной улыбкой, будто ночью у нас был потрясающий секс. И это при том, что прошлым вечером мы почти разругались, потому что я хотела провести вечер у Майка и Жаклин. Майк пригласил меня связи с предстоящим вернисажем и поэтому без Пьера, что, конечно же, не понравилось моему другу. Однако он все равно пошел.
От вчерашнего плохого настроения не осталось и следа. Не успели мы сесть друг против друга, как он протянул мне конверт.
— Что это?
— Конверт.
— Да что ты говоришь,— ответила я улыбаясь. — И что внутри?
— То, что запечатано в нем.
Сама виновата, что задаю такие глупые вопросы. Просто я слегка волновалась перед предстоящей после обеда выставкой. А теперь еще и этот сюрприз! Я вытащила из конверта яркую копию на несколько страниц с описанием поездки: шесть недель Маврикий, Реюньон, Сейшелы, Мадагаскар и Шри-Ланка. На двоих.
Пьер кладет свою руку на мою.
— Прежде чем ты ответишь, я хочу сказать кое-что, что уже несколько дней не дает мне покоя. В последние три недели я вел себя довольно сдержанно, в том, что касается... тебя... нас. Возможно, ты спрашивала себя, почему. Знаешь, Лея, я не сплю просто так с женщиной, к которой чувствую то, что чувствую к тебе.
— Пьер...
— Нет, подожди. Сначала я хочу сказать, что отличает тебя от других женщин в этом мире. Для меня ты смесь знакомой и незнакомой женщины, девочка, которую я знал когда-то и незнакомка, словно упавшая с неба. Будучи подростком, я бормотал твое имя, когда просыпался и когда засыпал и думал: однажды, однажды... Но потом ты уехала и со временем стала чем-то нереальным, своего рода идолом, не близким и не далеким. В тот момент, когда я снова увидел тебя, я понял, что пропал. Лея, я люблю тебя.
— Боже мой,— пробормотала я, изрядно напугав Пьера. — Я уж думала, ты не прекратишь говорить. Там, где другим требуются три слова, тебе нужны триста. В тебе живет странствующая душа Марселя Пруста.
Он сглотнул.
— Это значит... Что это значит?
Я нацарапала кое-что на бумаге с описанием поездки, вложила ее обратно в конверт и пододвинула его Пьеру.
Открыв его, он долго смотрел на меня. Я просто нарисовала галочку на последней странице описания поездки.
— Вот так делается признание в любви,— сказала я, улыбнувшись, после чего мы поцеловались через стол.
Мы сидели за завтраком как молодожены и бросали друг на друга кокетливые взгляды. Я была так взволнована, что только позже поняла, когда переодевалась в комнате, что чуть не ускользнуло от меня в потоке слов Пьера: он любил меня с подросткового возраста.
«Девяносто девять фрагментов родины» — это было название выставки, висевшее над входом в дом общины наряду с праздничными флагами. Гербы раздувал свежий ветер с Балтийского моря, стояла солнечная погода. На вернисаж пришло около ста гостей. В пятнадцатиминутной речи меня, среди прочего, назвали «знаменитой, вернувшейся к корням дочерью Пёля». Моя собственная речь длилась не так долго и была менее пафосной.
Так как мне никогда особо не нравилось объяснять свои фотографии — или вообще какие-либо фотографии — я ограничилась словами благодарности тем, кто помог мне устроить эту выставку, в том числе, конечно же, и Майку. Я верно предположила, что именно он взял на себя все организационные вопросы. Не только надпись на входе и флаги было его рук делом, но и кейтеринг с бесплатными напитками, от лимонада до шампанского. От Жаклин я узнала, что он поспособствовал и тому, чтобы на выставку пришли Маргрете и Харри. На этот день Майк специально организовал сиделку для Эдит.
Наконец, открылись двустворчатые двери. В трех больших помещениях на стенах и перегородках висели девяносто девять фотографий, которые посетители стали с жадностью рассматривать. Я ни на шаг не отходила от Пьера и вместе с ним прогуливалась по выставке. Его мнение было мне особенно важно. Я надеялась, что ему понравился мой стиль и мое видение. Это было нелегко, так как фотографии можно было интерпретировать по-разному, критически, провокационно, красиво, оригинально или бессодержательно.
Маргрете выбрала последний вариант. Черно-белые фото, так же, как и мотивы были ей не понятны, «А где закаты?». Кроме того, она не разбиралась в углах зрения, ей не хватало доминантного переднего плана и много чего еще.
— Я не живу на том острове, который ты сфотографировала, — таково было ее беспощадное резюме.
Маргрете и без того была в плохом настроении, и я подозревала, что она не хотела приходить, но поддалась на уговоры Майка. Целый час она стояла в уголке со стаканом сока в руке и почти ни с кем не разговаривала.
С Харри было не лучше. Он не сказал мне ни слова и практически не обращал внимания на фотографии, потому что все время был занят тем, что старался избегать Майка.
— Как в детском саду, — так прокомментировал Пьер его поведение, и я согласилась с ним.
Пьер постоянно брал меня за руку, иногда приобнимал за талию — жесты, которые с одной стороны предназначались мне и выражали его любовь, а с другой показывали остальным, что мы были парой. Можно было с большой долей вероятности предположить, что главным адресатом являлся Майк. Проще говоря, Пьер, таким образом, хотел выразить, что в будущем, приглашая меня на ужин, Майк должен будет учитывать и его. Так что немного детский сад был и с его стороны тоже.
— Великолепно,— похвалил меня Майк, проходя мимо. — Здорово, Лея. Просто супер.
Когда Майк отдалился от нас на некоторое расстояние, Пьер прошептал мне:
— Даже если бы ты развесила здесь фотографии туалетной бумаги, он бы тоже назвал их великолепными.
К сожалению, он был прав, так как Майк в основном находился поблизости от буфета, где постоянно подливал себе шампанское. Его погружение в мир моих фотографий длилось недолго.
— Там нигде нет ценников,— пожаловался он через какое-то время. — Разве фотографии нельзя купить?
— Ты можешь все купить,— сделал едкое замечание Пьер.— По крайней мере, в этом деле ты уже испробовал все средства.
— Ты кто, ее пресс-секретарь? Могу я немного поговорить с Леей, без того, чтобы вмешивался господин сельский врач?— ответил Майк.
Чтобы предотвратить ссору, я ответила на вопрос.
— В следующие выходные на выставке в Визмаре на картинах будут ценники.
Удовлетворившись моим ответом, Майк снова вернулся к буфету. Он уже был слегка пьян, наверное, предварительно разогрелся еще дома. Жаклин предоставила ему свободу действий, смешалась с гостями, болтала то с одним то с другим, словно все собрались здесь ради нее.
Конечно, ко мне тоже подходили люди, но их было сравнительно мало. Из опыта я уже знала, что многие люди боятся непосредственного контакта с деятелями искусства, словно мы были представителями другой касты, и с нами нельзя было нормально поговорить. Без Пьера рядом, со мной, наверное, разговаривало бы еще меньше людей, все-таки я была чужой здесь. Зато врача знал каждый, и постепенно благодаря Пьеру, ко мне стали подходить даже самые стеснительные. Я терпеливо отвечала на вопросы, насколько это было возможно, но через некоторое время почувствовала, что с меня хватит.
Когда помещения начали пустеть, Пьер вытащил меня на террасу. Над нами, в безумно красивом небе, парили морские птицы. Воздух был теплым и соленым, мои волосы развевались на ветру. Пьер поцеловал меня.
— Я больше не мог выдержать ни секунды,— сказал он. — Больше всего мне хочется крикнуть на весь мир, что мы вместе.
— Ты уже кричишь всему миру,— пошутила я. — Тристан меньше держался за Изольду, чем ты за меня.
— Извини, просто... Майк ужасно действует мне на нервы.
— Это заметно. Что ты имел в виду, когда сказал, что он может купить все? Ты же наверняка не просто так это сказал.
Он кивнул.
— Пока говорили речи, я узнал от одного из гостей, что район запретил застройку или еще какие-нибудь изменения участка земли, где стоят руины. Таким образом, он перестал быть ценным для старого Бальтуса. Если он пойдет в суд, судебные разбирательства затянутся надолго.
Мое сердце подпрыгнуло от радости. Какой потрясающий день! Хорошим новостям прямо-таки не было конца.
— Но это же великолепно! — крикнула я. — Именно этого мы и добивались!
— Конечно, это здорово, — неохотно признал Пьер. — Я также рад за тебя, за Харри, за наш «дворец» и за себя тоже. Но ведь ясно же, что в этом деле замешан Майк, точнее его кошелек. Он купил это постановление.
— Даже если и так, он сделал это во благо.
— На этот раз, да. Он берет все, что хочет, все танцуют под его дудку... Твоя фотовыставка, например. Я рад за тебя, Лея, честно. Но Майк опять изображает из себя великого мецената, и мне это не нравится. Ты в курсе, что он ведет переговоры со Шверином, чтобы провести выставку в столице земли?
Нет, это было для меня новостью. Я вздохнула.
— И вся эта ревность, только потому, что я вчера приняла его приглашение на ужин. Там ничего такого не было. Самый интересный момент был, когда я учила его и Жаклин выполнять упражнение из восточной гимнастики, которому я научилась в клинике. Нужно расслабиться и думать о том органе, которому желаешь что-нибудь хорошее.
— Майк, наверное, думал о своей печени. По крайней мере, я бы ему посоветовал.
— Эй, давай без сарказма. Кроме того это подпадает под твою обязанность не разглашать служебную тайну.
— Теоретически под мою обязанность неразглашения тайны подпадает и то, что у Майка две руки и две ноги, и тем не менее это для всех очевидно.
Он немного прошелся по терассе, оглядывая Кирхдорф и море поблизости, от которого отражались последние солнечные лучи уходящего дня. С востока уже подкрадывалась темнота.
— Я хочу уехать отсюда,— сказал он.
— Уже, так рано?
— Нет, я имею в виду с острова. Я хотел бы жить где-нибудь в другом месте.
Пьер вернулся ко мне и убрал прядь с моего лица.
— Может в Буэнос-Айресе?
— Ты хочешь уехать со мной в Аргентину? — удивленно спросила я.
— В Буэнос-Айрес, Барселону, Банкок, Берлин, куда захочешь.
— Но ты...
Я хотела сказать ему, что он совсем меня не знает. Но в последний момент поняла, что это было не так. После всего, что Пьер сказал мне, он знал меня всю жизнь.
Я же напротив знала его всего две недели.
— А как же твоя врачебная практика?
— Врачи могут работать везде, также как и фотографы.
Мне не пришел в голову убедительный контраргумент. Я любила Пьера. Мы еще не спали друг с другом, еще год назад для меня было немыслимо обсуждать с человеком, с которым у меня еще не было интима, совместное проживание. Было ли дело в возрасте, что все это не играло для меня большой роли, или в самом Пьере?
Мы долго и горячо целовались, тем самым я хотела выразить свое согласие по поводу его планов на переезд.
— Ты еще не сказал, как тебе мои фотографии,— сказала я, с интересом ожидая его оценку. От него можно было ожидать взвешенную, глубокую и разумную критику.
Он подумал и уже собирался дать ответ, как вдруг из дома общины до нас донеслись взволнованные голоса. Мы еще были на улице, когда выглянула Жаклин.
— Идите сюда быстрее! — торопливо крикнула она. — Мой отец собирается снести «дворец» экскаватором.