В поездке в Визмар тошнота распространялась во мне так же, как и накануне вечером. Она началась в желудке и медленно поднималась вверх, как обжигающая и крепкая водка.
Когда я остановила машину, меня вырвало.
Спор с Маргрете дался мне тяжело. Так, как она, со мной еще никто не разговаривал, эта открытая враждебность пугала и была мне совершенно чужда. Вдобавок ко всему, Маргрете, возможно, была права, даже если не во всем и уж точно не в манере, в которой представляла свою точку зрения. Ее однообразная, повседневная жизнь столкнулась с моим пестрым бытием, так как у меня, в прямом смысле, не было рутинной жизни. Каждый заказ, работа, день был другим. Это была огромная милость. Та, которая могла заставить других завидовать.
Маргрете ошибалась, если полагала, что люди становятся счастливыми, как только их желания осуществляются. Но так все ее желания остались невыполненными, она, конечно, не могла этого знать. С давних пор она смотрела на запертую дверь, за которой находилась, по ее мнению, лучшая жизнь. Тем не менее, это миф – лучшая жизнь находится всегда по эту сторону двери.
Вопреки всем возражениям, до сих пор у меня была намного более легкая жизнь, чем у Маргрете. Я видела мир, встретила очень много разных людей, мне не приходилось за что-то бороться. Достаточно часто вещи и люди доставались мне просто так, вероятно, так же, как и я им, с легкостью и большим оптимизмом летела навстречу. Однако это таит опасность того, что человек замыкается на этом качестве и в какой-то момент смотрит сверху вниз на тех, кто не смог стать таким.
Была ли я раньше таким человеком? Боюсь, что да. При этом значительную роль сыграли гены моей дрезденской матери, чей отец быль скульптором, веселый характер, доставшийся мне от отца, а также деньги и контакты Карлоса сделали меня такой.
Только авария и последовавшие за этим мучения изменили меня. Я смотрела в небо, где собирались ласточки для своего длительного полета на юг и выписывали иероглифы в слегка расплывчатом, ранне-осеннем синем цвете неба. Когда несколько месяцев назад они прилетели на остров, Сабина была еще жива, да и Юлиан, казалось, тоже.
Мне нужно было плечо, на котором я могла бы выплакаться, так сильно на меня повлияла агрессия Маргрете. Конечно же, первым делом мне в голову пришел Пьер, которого я избегала с прошлой ночи и по которому, тем не менее, по-прежнему тосковала. Но сначала я должна была уладить в Визмаре два дела, которые не давали мне покоя.
В визмарской больнице меня еще хорошо помнили. То, что я пережила автомобильную катастрофу, рассматривали там как маленькое чудо, но также и как результат компетентного и профессионального лечения. Я согласилась с ними от всего сердца и потрясла всем врачам, а также всем санитарам и сестрам руку. Мое желание посмотреть дело об аварии, удовлетворили только после короткого промедления и предшествующей консультацией с главным врачом. Последний лично передал мне документы, при этом его взгляд словно бы спрашивал меня: «Вы действительно хотите этого?»
Я не хотела, но мне пришлось. Что я искала, мне было не ясно и самой. Что-нибудь, что объясняло бы мне аварию или, по меньшей мере, приблизило к объяснению. Посещение Эдит не помогло мне в деле. Она, казалось, знала что-то, но с другой стороны была абсолютно не осведомлена, как показала ее реакция на обнаружение трупа Юлиана. Во время нашей первой встречи несколько недель назад, она в присутствии Маргрете сделала вид, что сбита с толку, чтобы потом при первой возможности предупредить меня. То, что она даже нынче не стала конкретной, могло иметь только две причины. Либо она испытывала ужасный страх. Только перед чем? Такая женщина как Эдит, которая умоляла, чтобы ее придушили подушкой, едва ли могла бы бояться за свою жизнь. Гораздо вероятнее было второе объяснение. Она пыталась кого-то защитить.
Фотографии с места аварии, на которых была запечатлена я, были ужасными и сильно подействовали на меня. Только при виде их я со всей полнотой почувствовала чудо своего спасения. Невероятно, что из этого сгустка крови я снова стала собой прежней, по крайней мере, внешне. Длинный список описанных травм также был впечатляющим. Особенно внимательно я читала отчет санитаров скорой помощи, которые прибыли на место аварии через двадцать минут после происшествия вместе с пожарной охраной. Однако они отметили, что первая медицинская помощь была оказана тем, кто также передал экстренный вызов: доктором Пьером Фельдтом.
До настоящего момента я не интересовалась тем, кто обнаружил аварию и сообщил об этом. Я думала, что это был кто-то, проезжавший мимо.
Пьер говорил мне, что отвез Жаклин в больницу из-за начавшегося у нее аллергического приступа, a Сабина и я следовали за ними на некотором расстоянии.
Я поинтересовалась у главного врача, был ли Пьер в тот день на дежурстве, но, как выяснилось, нет… Если никто не звонил ему из спасательных служб, и он ехал впереди на приличном расстоянии, как тогда он заметил аварию? Как мог оказать мне первую помощь?
— Вы знаете Жаклин Бальтус или скорее, она известна как Жаклин Никель? – спросила я.
— О, да, дама уже была моей пациенткой, — сказал главный врач, и что-то в его лице подсказало мне, что он не особенно дорожил встречей с ней.
— Я знаю, что вы обязаны не разглашать, но… Мне известно, что у Жаклин аллергия на орехи. Ночью, когда я пострадала от несчастного случая, Жаклин тоже была доставлена к вам?
— Нет, я бы знал об этом, — ответил он, потом недолго что-то напечатал на своем ноутбуке и подтвердил мне следующее: — В ту ночь в наше заведение она точно не обращалась.
После прошедшей ночи мое недоверие к своим бывшим друзьям было неясным, из-за раздутого предупреждения Эдит, покушения на жизнь Жаклин и некоторых небольших несоответствий. То, что Пьер врал мне о том, что касалось ночи аварии, больше не было маленькой неувязочкой и ранило меня глубже, чем неожиданная и открытая неприязнь Маргрете. Я в один момент осталась без друзей. Хуже того, я чувствовала угрозу от тех людей, с которыми еще вчера ела и пила, танцевала, веселилась и даже спала под одной крышей. Мой мир рухнул, который и без того в течение нескольких недель существовал из одного лишь маленького Кальтенхусена и горстки его жителей.
В принципе, я знала теперь не намного больше, чем до посещения больницы. Ни о событиях в ночь аварии, ни о часах перед этим, я не узнала больше того, что уже и так знала. Разумеется, теперь я знала, что могла полагаться только на саму себя и свои собственные ответы. Это, в свою очередь заставляло меня не сдаваться. Я больше не буду довольствоваться половинчатыми объяснениями.
Несколькими неделями раньше я попросила Пьера, чтобы он узнал для меня, в какое заведение был помещен отец Юлиана. То, что он до сих пор не дал мне никакой информации и, наверное, надеялся, что я забыла об этом, подходило под общую картину. Не долго думая, я сделала короткий звонок Фриде Шойненвирт, оператору бензоколонки и давнего друга семьи Моргенрот и сразу получила желаемый адрес.
Учреждение «Причал» находилось всего в нескольких кварталах от клиники и я сразу поехала туда. Когда у стойки регистрации я поинтересовалась, могу ли навестить Ханса Моргенрота, администратор протянула мне руку.
— Вы родственница?
— Нет, скорее, хорошая знакомая.
— Тем не менее, мои искренние соболезнования.
Ханс Моргенрот заснул и не проснулся примерно час назад, вскоре после того как полиция сообщила ему о смерти сына. По сведениям его санитара Торбена Шлейхера, чиновники не были уверены в том, понял ли он их вообще. Очевидно, он хорошо все понял. Его смерть уничтожила одну из без того немногих возможностей, которые у меня еще оставались, чтобы узнать о произошедшем четыре месяца назад. И о произошедшем двадцать три года назад. С другой стороны, я была рада, что смерть Ханса Моргенрота была мягкой и быстрой после того, как он узнал о печальной судьбе своего сына. Должен ли он был еще дальше томиться жизнью, которая больше ничего ему не предлагала?
Торбен Шлейхер странно нервировал меня. Мы обменялись только несколькими предложениями и, когда я хотела с ним попрощаться, он сказал:
— Могу я поговорить с Вами наедине? За чашкой кофе?
— Конечно. О чем пойдет речь?
— О вашей сестре.
Торбен Шлейхер и я сели на берегу канала в ресторане, недалеко от «Причала», который к полудню хорошо посещался. Я по-прежнему ощущала тошноту, поэтому заказала чай из лекарственных трав, а Торбен капучино. Молодой человек выглядел подавленным, будто понес личную потерю.
— Вы давно знали господина Моргенрота? – спросила я.
— Четыре года. Я был ответственен за него с того дня, как начал здесь работать, ― он ненадолго остановился. – Ответственный, это звучит так… отстраненно. Я любил Ханса больше, чем двух своих дедушек.
— Это заметно. Как долго он был в приюте?
— Почти десять лет.
— Красивый дом, светлый и чистый. Что-то в этом роде в Германии называют «Ухоженным», я полагаю.
Я попыталась улыбнуться, чтобы немного развеселить Торбена, но он на это не отреагировал. На самом деле, в тот момент я думала только о том, о чем он хотел со мной поговорить. Слишком много произошло за последние двадцать четыре часа с тех пор, как я поехала с Пьером на открытие выставки. Из-за обилия больших вопросов уже не оставалось места для маленьких.
Пока официант подавал на стол напитки, мы молчали. Торбен играл ложкой в молочной пене. Потом он неожиданно поднял на меня свой взгляд.
— Я виноват, — сказал он.
— Виноват? В чем?
— Во всем.
Я ждала более подробного объяснения, но так и не дождавшись, спросила:
— Во всем? Даже в плохих отметках PISA18, недостатке квалифицированных рабочих и землетрясении в Японии?
— В том, что все это произошло таким образом. Если бы я не был настолько глуп, ваша сестра еще была бы жива, и вам не пришлось бы так страдать столько месяцев.
Он настолько энергично отодвинул от себя чашку с капучино, что содержимое пролилось под тарелку. Я решила оставить свои ироничные замечания при себе и дала Торбину время, в котором он нуждался.
Через полминуты он начал снова. Немного волнительным, совершенно несчастным голосом он объяснил мне, что уловкой заманил Сабину на Пёль, где она сначала встретила Ханса Моргенрота, а затем начала расследовать исчезновение Юлиана.
— Я знаю, что Вы сейчас скажете: что это еще далеко не повод чувствовать себя виноватым, и что ваша сестра по доброй воле решила расследовать дело.
— Так и есть. Если я правильно вас поняла, то вы полагаете, что авария и расследование Сабины связаны.
— Да.
— Как вы пришли к такому выводу? Вы видели мою сестру еще раз после первой встречи?
— Нет. В этом-то все и дело! – взволнованно воскликнул он. – Она говорила мне, чтобы я не впутывался в это дело. Но я этого не сделал. Я позвонил Вам.
— Мне?
Он проделал большую работу по поиску информации, потратил пятьдесят евро на телефонную связь и нашел через испаноязычную подругу номер телефона Карлоса.
— Ваш бывший муж после некоторых колебаний дал мне ваш номер телефона. А утром…
— Это были вы? ― совершенно пораженная, вскрикнула я.
Он посмотрел в карамелизованную пену своего капучино.
— Вы находились где-то на открытом воздухе, я слышал ветер.
— В Нормандии, возле Этрета.
— Я вкратце объяснил Вам, кто я и что звоню от Ханса Моргенрота. Что он хотел бы Вас видеть. Что речь идет о его исчезнувшем сыне. И то, что я уже задействовал вашу сестру. Честно говоря, речь шла не только о том, чтобы сделать Хансу одолжение и свести вас вместе, но и сделать что-то хорошее вашей сестре. Она намекнула мне, что вы двое уже давно не общались...
— Что я ответила?
— Собственно немного. Вы поблагодарили, потом говорили что-то о заказе, о том, что у вас нет времени, и ничего не можете обещать. После разговора я был немного разочарован. A потом, один или два дня спустя, я прочитал в газете об аварии и о смерти вашей сестры… И о Вас. Это определенно не случайность, что вы пострадали в результате несчастного случая вскоре после вашего приезда. Это дурно пахнет. Должно быть, Вы с сестрой что-то выяснили.
Торбен развивал свою теорию, которая была вдохновлена тысячами фильмов, тысячами погонь, которые всегда заканчивались авариями. Мне снова вспомнилась картина, которая несколько дней назад предстала перед моим мысленным взором: две фары при взгляде через заднее стекло. Может, нас с Сабиной кто-то преследовал и оттеснил с проезжей части? Полиция не нашла никаких указаний на вину третьих лиц.
Пока этот вопрос возникал в моей голове и Торбен рассказывал дальше, перед моим мысленным взором снова сверкнул еще один стоп-кадр: то же место, я на переднем сидении рядом с водителем, Сабина рядом со мной за рулем. Снова две фары. И все-таки, это был не один и тот же кадр. Так как в этот раз я видела капот автомобиля, в котором сидела. Фары в ночи, они приближались навстречу, прямо на нас.
— О, — я застонала и вздрогнула.
Щенячий взгляд Торбена остановился на мне.
― Мне очень жаль. Я... не думал, что это будет так тяготить Вас, ― он грыз свои обкусанные ногти. – Несколько дней назад в газете кое-что писали о Вас. Там сообщали о фото выставке и… только оттуда я узнал, что вы снова приехали на Пёль и… и… амнезия?
Я выпила остатки своего травяного чая и кивнула.
― Вы не должны извиняться. Ни за что, понимаете? Разве из-за Вас мы врезались в дерево? Нет. Тело Юлиана Моргенрота нашли, его отец был прав, и вы делали только то, о чем Вас просил смертельно больной.
Я взяла свою сумочку, положила на стол десятку и встала.
— В течение последних лет вы были другом господину Моргенроту и его единственным счастьем, — сказала я на прощание Торбену. – Вы безмолвный герой этой истории.
Он остался сидеть, согнувшись над чашкой и едва заметно улыбался. Возможно, мне это только показалось.
— Если вы так думаете… Но есть еще одно, — сказал он, когда я уже сделала шаг. – Ну да, мне всегда было интересно, как Хансу был по карману «Причал». Он сам спрашивал себя об этом, потому что у него была маленькая пенсия. Мы предполагали, что здесь был замешан его официальный опекун, какой-нибудь сухой тип из какого-нибудь ведомства. Во всяком случае, так он однажды мимоходом намекал. Но до конца я ему никогда не верил. Давеча один тип из ведомства был в приюте из-за смерти Ханса и когда он отвлекся, я бросил взгляд в документы. Кто-то без ведома Ханса на протяжении десяти лет платил за его место в нашем приюте.
Торбен протянул мне листок.
— Вот, я записал его имя.
До сих пор сентябрь на побережье Балтийского моря проявлял себя только с лучшей стороны… Почти каждый день с момента моего прибытия был теплым и солнечным, несмотря на туманные утренние часы, которые мне так нравились. Но в тот день, когда я ехала из Визмара на Пёль, подул сильный ветер. Когда я приехала в руины, из низко висящих облаков иногда падали холодные дождевые капли, а ветер хлестал по равнинному острову. Вот и заканчивалось лето, которое поставило мою жизнь с ног на голову. Я прошла тысячу испытаний и при этом отдалилась от женщины, которой была, не нашла свою новую идентичность. Я потеряла и одновременно вновь обрела сестру, встретилась с прошлым, влюбилась...
На протяжении трех недель мои мысли также вращались и вокруг Пьера, каждый день, ночь перед сном и утро при пробуждении. Я повсюду таскала его с собой, с моими фото сафари, в своем родном доме, когда бывала в гостях то тут, то там. Я представляла себе, как могла бы выглядеть наша совместная жизнь в его доме на Пёль, со мной, как с женой доктора.
Велопробег весной, морское побережье летом, долгие, ветреные прогулки осенью, горячий пунш с хрустящими кусочками сахара зимой, секс перед потрескивающим огнем в камине и различные другие романтические ситуации. Как ни странно, я видела нас двоих только на острове и больше нигде. До того момента, когда нашли Юлиана. Тогда я поняла ― больше не смогу жить ни на Пёле, ни в Кальтенхузене. Пьер, словно предчувствуя катастрофу, несколькими часами ранее заявил мне о намерении уехать вместе со мной куда-нибудь. Он сам сказал: «Мы оба в этом месте». Это претило ему.
Все прошло так, как, по моему мнению, должны проходить любовные истории: ни слишком быстро, ни слишком медленно, ни слишком легко, ни слишком тяжело.
И теперь, с каждым часом, в мою любовь примешивалось чувство, которому не было в ней места – страх. Можно ли было бояться кото-то, кого любишь, и можно ли было искренне любить кого-то, кого боишься?
Да, можно.
Я ожидала Пьера у входа во дворец, под аркой ворот. Полчаса назад я послала ему смс, зная, что он придет.
— Почему ты хотела увидеть меня именно здесь? – спросил он, когда появился. Он снял свою белую одежду врача и был одет в джинсы, легкий черный пуловер с глубоким вырезом, в котором так вызывающе хорошо выглядел. – Мы могли бы прекрасно где-нибудь пообедать. Как все прошло? У меня есть час на перерыв. Для тебя полтора.
— С любым другим я бы действительно встретилась в общественном месте, — ответила я. – С Майком, Маргрете, Харри, Жаклин… Но с тобой я должна была встретиться здесь, понимаешь? Потому что люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, но… О чем ты говоришь?
— Если бы я встретилась с тобой в публичном месте, это был бы конец отношениям. Это значило бы, что мой страх перед тобой больше, чем любовь к тебе. Долго раздумывала, и вот я здесь.
Большинство людей посчитали бы меня довольно безрассудной – встречаться с Пьером в таком удаленном месте. Разыгрывал ли он что-то передо мной в течение трех недель? Так ли хорош он был в этом? Повсюду можно услышать о том, что такое возможно с брачными аферистами, которые выманивали у трех женщин за три месяца около тридцати тысяч евро, или с прелюбодеями, которые удивляли свою жену в день свадьбы цветами и украшениями, а часом раньше лежали в постели секретарши. Если я ошибалась в Пьере, то могла потерять гораздо больше, чем будущее с ним, я могла потерять свое собственное будущее.
Я сказала:
— Ты убил Юлиана.
Это выглядело так, будто я ударила его по голове вошедшей в поговорку доской. Несколько секунд он не произносил ни слова. Пьер уклонялся от моего взгляда, слегка наклонился вперед, положил руку на свой лоб и, когда снова взглянул на меня, мерцание его глаз слегка потускнело.
— Лея, — только и сказал он, сопровождая слова беспомощным жестом.
— Я узнала, что ты платил за нахождение Ханса Моргенрота в приюте. Тысячу девятьсот евро ежемесячно на протяжении десяти лет. Ты не состоишь с ним в родстве и дружбе. В заведении тебя не знают, что означает, что ты ни разу не посетил отца Юлиана. Что, если не твоя совесть, подтолкнула тебя потратить какие-то «ничтожные» две тысячи евро на кого-то, кто был тебе не более чем бывшим соседом?
Он по-прежнему ничего не говорил, это означало, что он мне не противоречил. А этого я желала сейчас больше, чем чего-либо другого.
— Ты любил меня уже тогда, не так ли? – спросила я. – И поэтому последовал за Юлианом во дворец? Вы спорили? Речь шла обо мне? Но почему? Я уже больше не была с ним.
— Лея, ты… ты не понимаешь.
— Что я не понимаю?
Он подошел ко мне, а я остановилась. Но когда он попытался коснуться меня, меня снова охватил страх, и я отступила.
— Я не убивал Юлиана, — сказал он тяжело и мучительно, будто должен был вырвать из плоти каждое слово.
Не знаю почему, но я поверила ему. Но что самое сумасшедшее, я сказала:
— Я не верю тебе.
Если я подозревала Пьера в том, что он является убийцей, было бы логичнее подыграть ему в том, что я ему верю, хотя втайне я лучше это знала. Вся эта встреча была не логичной, так же, как и возвращение на Пель, игнорирование советов моего шверинского врача, моя любовь к моему раннему другу детства Пьеру…
— Если ты все равно не веришь мне, что все это значит? – сердито спросил он.
— Ты всегда так быстро сдаешься? Убеди меня, что я обвинила тебя несправедливо.
— Лея, все гораздо сложнее, чем ты думаешь…
— Я выгляжу так, что могу понимать только простые вещи? Значит, ты знаешь что-то о смерти Юлиана? – спросила я.
Он кивнул.
— Ты знаешь, кто убил его?
Через некоторое время он снова кивнул.
— И ты участвовал в этом?
— Да… Нет… Но я же сказал, что это сложно.
— Как бы не так! Ты – соучастник убийства. И это не намного лучше, чем убийца!
Последнее слово я прокричала Пьеру в лицо прежде, чем развернулась и побежала от него во внутреннюю часть руин. Я снова резко повернулась к нему. Он следовал за мной, но держал дистанцию в два шага.
— Кто это был? – кричала я. – Майк? Харри?
Он не отвечал, и неожиданно у меня возникла невероятная мысль.
Закрыв рот рукой, я застонала:
— О, Боже.
В тот момент мы с Пьером были в телепатической связи, потому что он знал без слов, какое подозрение появилось у меня, и немедленно подтвердил его.
— Вы все были там, — прошептала я, потому что мне отказывал мой голос. Я откашлялась и сглотнула. – Он на совести у вас всех.
Я не хотела больше ничего слышать и закрыла свои уши. Когда Пьер дотронулся до моего плеча, я оттолкнула его. У меня закружилась голова, затем потемнело в глазах. Я присела, закрыла лицо руками и неподвижно сидела так какое-то время. Только когда Пьер снова коснулся меня, я вскочила.
— Оставь меня в покое! – закричала я на него. – Оставьте меня все в покое, вы – монстры! Как вы могли опуститься так низко? Что такого сделал вам Юлиан, что вы коварно убили его и жалко зарыли под кустом?
Я не стремилась получить ответ. Мои вопросы были скорее упреками, освободительными криками, слезами гнева. Все больше погружалась внутрь себя, в свою скорбь и ярость, вплоть до истерики. Не оставила Пьеру ни малейшего шанса что-то ответить.
Я просто хотела уйти прочь, куда-нибудь, для начала к моей машине. Чтобы не проходить мимо Пьера, я бросилась в противоположном направлении, чтобы покинуть «дворец» другой дорогой, а не через арку ворот.
— Лея, остановись! – закричал позади меня Пьер. – Лея, послушай меня, пожалуйста. Лея, остановись же. Не туда! Там полицейское оцепление. Лея!
И в самом деле, перед следующим двором, где обнаружили труп Юлиана, висела оградительная лента. Но она не помешала мне идти дальше.
Зато помешало кое-что другое. Я почти споткнулась об это.
Прямо передо мной лежало безжизненное тело человека.