— Перейдем к Вашим личным данным, — сказал полицейский.
Я дала их ему вместе с кое-какой информацией о Харри.
Я несколько раз порывалась сказать: «есть еще кое-что, о чем Вы должны знать».
Но не смогла. Просто не смогла произнести это, при этом я по-прежнему не знала, что произошло четыре месяца назад в ночь аварии. Но действительно ли я хотела это знать, после всего этого ужаса? Не лучше ли было бы покинуть Пёль — с Пьером или без него — и поставить точку во всей этой истории?
Я была такой уставшей и сбитой с толку, что решила отложить решение.
Вся процедура в полицейском участке длилась около часа, а в конце полицейский сказал мне, что смерть Харри, скорее всего, была самоубийством. Судя по всему он умер от передозировки героина, ничто не указывало на применение силы, а в его куртке полиция нашла прощальную записку. В ней было всего одно предложение. Последними словами Харри, обращенными к миру, были: «Я больше не выдержу».
Полицейский спросил меня, знаю ли я, что он имел в виду. Однако я молчала, вела себя по принципу Вольтера, когда все, что говоришь должно соответствовать правде, но не все, что является правдой, должно быть сказано.
Пьер практически никак не отреагировал на тот факт, что я не выдала его и остальных. Он выглядел прямо-таки смирившимся с судьбой. Поначалу я подумала, что причина в том, что он в общем-то легко отделался. У убийства конечно нет срока давности, но сам он его не совершал, в лучшем случае препятствовал следствию. Употребление наркотиков тоже было давно, так что его апробация20 не была под угрозой. Да, конечно, пострадала его репутация, но для человека, который подумывает переехать или возможно эмигрировать в другую страну, это не так уж и болезненно. Тем не менее, я уже хорошо знала Пьера и не могла избавиться от ощущения, что его спокойствие вызвано другой причиной. Может ему полегчало, когда он, наконец, во всем признался, потому что больше не мог обманывать меня? Лучше всего мне бы подошло именно такое объяснение.
Мы поехали на своих машинах обратно в Кальтенхузен и одновременно высадились из них. Вдалеке были слышны раскаты грома, воздух был влажным. В доме Петерсонов еще горел свет, и в общем-то по правилам приличия следовало бы выразить соболезнования Маргрете и Эдит. Проинформировали ли их уже о случившемся? Если нет, было бы тактичнее, лично сказать им эту новость.
Я взглядом дала Пьеру понять, что в связи с особыми обстоятельствами, я бы в данном случае оставила приличия в стороне. Символичность самоубийства Харри была зловещей и понятной: он умер от того наркотика, от которого должен был умереть Юлиан, причем в тот день, когда после долгого времени обнаружилось тело Юлиана.
Мы ненадолго остановились возле садовой калитки Пьера. Я взглянула на звезды, местами поблескивавшие меж облаков.
— Что ты теперь собираешься делать? — спросил Пьер.
— Не знаю.
Это было правдой. Я ни в коем случае не останусь на Пёле, пожалуй, это было единственное, что я знала точно.
— В ту ночь в мае, четыре месяца назад, — начал Пьер, намереваясь дополнить общую картину, — мы все были на ужине у Майка и Жаклин. Вы с Сабиной попросили, чтобы мы еще раз собрались вместе. Поначалу мы думали, что это будет вечеринка по поводу того, что вы нашли договор купли-продажи на участок с руинами.
— Значит он действительно существует, этот договор?
— Вы показали его нам, а потом Сабина опять забрала его себе. Думаю, он с ней... Ваша машина сгорела...
Было ужасно представлять себе все это.
— А дальше?
— В какой-то момент Сабина заявила о своих подозрениях, что Юлиан закопан в руинах, и объявила, что на следующий день собирается перекопать всю территорию. Жаклин ужасно разволновалась, ей понадобились специальные таблетки, которые были у меня в приемном кабинете, но не с собой. Мы с ней сразу же отправились туда. В кабинете ей стало совсем плохо, так что мы смогли поехать назад только через два часа. Между Вайтендорф и Бранденхузеном я увидел вашу машину на обочине... полностью разрушенную... Я не имею ни малейшего понятия, что произошло в ту ночь, и никто из остальных ничего мне не сказал. Клянусь.
Если я верила в то, что он меня любит — а я в это верила — то должна была поверить и в то, что это не он сделал так, чтобы на скорости сто километров в час, я врезалась в дерево.
Касалось ли это Маргрете и Майка тоже?
— Извини, Пьер, но я слишком устала, чтобы продолжать разговор. Давай завтра, а?
На это он ответил, что ненадолго зайдет к Петерсенам, так как чувствует, что обязан сделать это. На том мы и распрощались.
Через несколько секунд после того, как я открыла окно в своей комнате, я услышала крик, затем громкий, жалобный стон и вой. Это была Эдит. Только что она узнала о смерти Харри, сына, ради которого она пошла на убийство и который из-за этого умер.
Я сказала Пьеру правду, действительно ужасно устала. Несмотря на это мне не удавалось заснуть, может потому что я так хотела этого. В голове постоянно крутились мысли. Они не прекратят крутиться и на следующий день, и ночь, и еще через день. Сколько всего я должна была обдумать! Как быть дальше с Пьером? Хотела ли я еще раз встретиться с Майком, Маргрете, Жаклин? Правильно ли, ничего не предпринимать против Эдит? Как бы отреагировал покойный Ханс Моргенрот, узнав, что я пощадила убийцу его сына, только потому, что она была старой и немощной? И как бы отреагировала я, если бы узнала об убийстве первого сентября девяностого года?
Ни один из ответов, которые я дала себе сама, не продержался дольше часа. Потом все начиналось по новой.
Не лучше ли было бы расставить все точки над «i» и написать заявление в полицию? На завтрашний день была запланирована еще одна встреча с главным коммиссаром Амманном, где будет присутствовать Майк. Если один из группы — это слово даже стало восприниматься как-то по-другому — проговорится, то все это нагромождение лжи просто рухнет. Жаклин будет особенно тяжело. Она и так-то была сплошным комком нервов, державшимся лишь за счет психотропных средств. А Маргрете была бы дочерью и сообщницей убийцы. В дополнение ко всей остальной нагрузке, ей может также стать слишком тяжело.
Обо всем этом мне нужно было подумать.
Но нужно ли?
В конце мне оставалось лишь спросить себя, кому в этом случае еще могла служить правда? Покойнику? Можно ли было вообще служить покойникам? Кому еще? Справедливости? Отлитой в бетон богине, которая стояла с завязанными глазами перед дворцами правосудия?
В четыре девятнадцать утра я решила уехать, через минуту начала собирать чемодан, а еще через двадцать минут покинула дом Пьера. Не потому что хотела бросить его, а для того, чтобы, как я сказала себе, уехать подальше от Кальтенхузена, его детей и покойников. Я скучала по Аргентине, Атлантике, своей квартире, испанскому языку, короче по всему, что никак не было связано с моим детством и последними четырьмя месяцами.
Когда я вышла за дверь, лил проливной дождь. Когда не было луны, ночи на Пёле были совершенно темными. Ни один фонарь не осветил мне дорогу до машины, припаркованной примерно в двадцати метрах. В доме Пьера не было света, значит, я либо его не разбудила, либо он с пониманием дал мне уйти. Так или иначе, он знал, что больше не мог влиять на наши отношения и должен был дать мне уйти, если хотел, чтобы мы снова были вместе.
Я с трудом тащила чемодан и сумки по дождю. Моя одежда, обувь и волосы были мокрыми насквозь, когда я, наконец, добралась до нее. Я бездумно забросила багаж в багажник.
И уже собиралась открыть дверцу и сесть, как меня кто-то схватил за плечо. На секунду у меня остановилось сердце.
— Ах, вот оно значит как,— прошипела Маргрете. — Мой брат мертв, все рушится, а ты сбегаешь.
Она что, все это время, как паук сидела в засаде, чтобы напасть на меня?
— Отпусти, мне больно. Я только нашла Харри, он покончил жизнь самоубийством.
— Так-так, значит он покончил с жизнью? Как ты смеешь, корчить из себя не пойми кого?
— Я смотрю тебе не угодишь, не важно, что я говорю или делаю, остаюсь или уезжаю. Твое выступление еще раз доказывает, что мне нечего здесь делать.
В то же мгновение я пожалела о своей грубости и быстро добавила:
— Мне жаль, что Харри мертв. Я считаю, он не должен был умирать, и сделал он это не из-за меня, ты так же, как и я, прекрасно знаешь об этом.
Я энергично стряхнула ее руку с моего плеча и сделала вторую попытку сесть в машину, но Маргрете снова не дала мне сделать это.
Она снова развернула меня к себе, на этот раз с еще большей злостью.
— Я не дам тебе так просто уйти. Хочу тебе кое-что сказать, госпожа Всезнайка. Пьер недавно рассказал мне, что посвятил тебя во все. Но версия, которую он тебе изложил, не полная.
Я сразу почуяла нечто ужасное. В лучшем случае я не поверю Маргрете, но ей все же удастся заставить меня сомневаться. А в худшем случае, это навсегда разлучит меня и Пьера.
Мы стояли под дождем, капли стекали с век, носа, подбородка и рук.
— Он рассказал тебе, что его роль во всей этой истории заключалась в том, чтобы вместе с Харри обыскать комнату Юлиана и упаковать некоторые вещи. О, нет, мадам, это было не так. Верно, я была у Моргенротов, чтобы попросить у них яиц и хлеба и тем самым отвлечь их, но Пьер отказался вместе с Харри проникнуть в комнату Юлиана и собрать его вещи. Он не участвует в этом, это было бы пособничество в убийстве и так далее, говорил он. Пришлось моему недоумку брату все делать самому, и, конечно же, он все провалил. В комнате Юлиана он вдруг испугался, что не успеет вовремя и поэтому просто взял и сбежал. Мы вынуждены были придумывать что-то новое. Я же не могла еще раз пойти к Моргенротам. Поэтому я сказала Пьеру, чтобы он тоже внес какой-то вклад, самое меньшее, что он мог сделать, это...
Маргрете замолчала. Никогда не забуду ее издевательскую усмешку, в которой была вся накопленная десятилетиями злость и ненависть, которые она носила в себе.
— Самое меньшее, что он мог бы сделать,— продолжила она,— это пойти к тебе.
Я не поняла, что Маргрете имела в виду.
— В смысле, пойти ко мне?
— Он должен был уговорить тебя еще раз отвлечь Моргенротов. После смерти родителей ты почти пропала из виду и избегала родителей Юлиана так же, как и всех нас. Понятно, что если бы ты пошла к ним и начала плакаться, они бы тебя утешили и пригласили в дом. И были бы отвлечены.
— Что ты такое говоришь? — рассерженно сказала я. — Пьер тогда не был у меня, а я не была у Моргенротов.
Маргрете засмеялась.
— О, нет, все так и было. Еще четыре месяца назад ты знала об этом.
Мне понадобилось три-четыре быстрых вздоха, чтобы понять, что только что утверждала Маргрете.
— Пьер пошел к вам домой. Сабина громко слушала музыку, может, поэтому ты не услышала его звонок. Как бы то ни было, Пьер бросал из сада камушки в окно до тех пор, пока ты не открыла. Но этот трус не решился сказать то, что требовалось, а просто сказал, что мы срочно хотим поговорить с тобой и так далее и тому подобное. Он нервировал тебя, пока ты не сдалась. Только у нас на кухне мы сказали тебе правду. Конечно, поначалу ты была ошеломлена, как и мы, когда все узнали от моей матери. Но когда Майк приказал тебе выполнить свою часть работы, ты сделала это. Пошла к Моргенротам. И позже ты тоже была с нами, когда мы на кухне упаковывали и утяжеляли рюкзак, который Харри потом бросил в море.
— Нет,— в ужасе прошептала я.
— Ты, моя дорогая, одна из нас, волков. Просто благодаря несчастному случаю ты об этом забыла.
— Нет,— повторяла я, тяжело дыша. — Нет. Нет!
— Четыре месяца назад ты позвонила Пьеру из Нормандии, потому что из всех нас ты нашла только его номер телефона. И он сказал тебе, что Сабина здесь что-то вынюхивает. В тот же день ты приехала на Пёль.
Я вырвалась из рук Маргрете, чтобы сесть в машину, и на этот раз она не стала мне мешать.
Опершись одной рукой на крышу машины и подбоченившись другой, она сказала:
— Странно, Лея. У нас никогда не было много общего, по крайней мере, ничего важного. Только одно, а именно то, что мы по одной и той же причине стали помощниками в убийстве Юлиана. С одной стороны из лояльности к нашей компании, с другой, потому что он обидел нас обеих, когда отказался брать с собой в путешествие по миру.
Не в силах больше слушать Маргрете, я закрыла дверь и уехала.
Сама не понимаю, как мне удалось выехать из Пёля. Эта ночная поездка почти не осталась в памяти. Я почти ничего не видела из-за слез, да еще этот ливень, темная ночь, хаос в моей голове... Просто чудо, что я не очутилась в кювете.
То, что говорила Маргрете, вообще возможно? Можно ли забыть такие чудовищные, ставящие всю жизнь с ног на голову, вещи?
Я искала аргументы, снимающие с меня вину.
Во-первых, я считала себя не способной участвовать в заговоре с целью убийства и потом полжизни носить в себе осознание этого. Кроме того, Маргрете не предоставила мне ни одного доказательства. В ней говорила зависть и горечь от обиды, поэтому у нее были все причины испортить мне жизнь, рассказав эту ложь. Она могла использовать мою амнезию, рассказать невесть что, а я даже не была в состоянии доказать обратное. Маргрете вполне была способна на такое. Однако у меня в голове появились и аргументы, подтверждающие ее теорию, или скорее у них был потенциал, поддерживающий ее тезис, хотя их и можно было истолковать по-разному.
Например, галлюцинации, в которых я видела Юлиана. Мой психолог из Шверина говорила, что, наверное, я пыталась абстрагироваться от них. Я «видела» Юлиана под окном в саду Пьера — измененная картинка реальности, в которой Пьер однажды стоял под окном моего родительского дома и сделал меня соучастницей в убийстве Юлиана? Я «видела» Юлиана и на парковке у Фриды Шойненвирт, подруги моих родителей — и одновременно подруги Эдит, убийцы Юлиана. Вскоре после того, как Эдит узнала о моей амнезии, она призвала меня тотчас же покинуть Пёль и что-то говорила о втором шансе. Имела ли она в виду, что в отличие от всех остальных, я могла бы продолжать жить дальше, без чувства вины? Или речь шла об автомобильной аварии, в которой я едва не погибла?
Эти ситуации можно было истолковывать как угодно. Вполне могло быть и так, что я «видела» Юлиана на парковке, потому что в последний раз встретилась с Фридой Шойненвирт в тот же день, что и с Юлианом, а именно в день похорон родителей. Для всего остального тоже можно было найти и другие объяснения, кроме того, что изобличало меня.
Это как с множеством фотографий, которые я сделала за свою карьеру. При определенном свете, с определенного ракурса вещи принимали угрожающую, пугающую форму, хотя под другим углом это были всего лишь груда камней или тени от «резиновых» мармеладных медвежат.
Я проснулась за рулем машины на парковке рядом с небольшим шоссе недалеко от Шверина. Хоть я почти не помнила, как добралась до туда — я ехала в полном дурмане — меня не удивило, что я двигалась именно в сторону столицы земли. В Шверине работала Ина Бартольди, и если кто-то и мог дать мне достоверные ответы, то только она.
— Неважно выглядите,— сказала она, как только мы зашли в помещение, где три недели назад прошел наш последний сеанс.
Я не обиделась на ее замечание, потому что на самом деле выглядела как бездомная пьяница. Одежда, еще сырая от дождя прошлой ночью, была помятой и неприятно пахла. О прическе этим утром вообще не могло быть и речи, а мои глаза беспокойно смотрели на женщину, от которой я во второй раз в жизни ждала спасения.
— Я должна кое-что знать,— начала я, не ходя вокруг да около. Она сразу же отреагировала на мое нетерпение.
— Говорите.
— Предположим, до аварии я что-то знала, что-то ужасное, касающееся меня, давнее, потрясшее меня событие, в котором я участвовала. Могла ли я после аварии забыть все это, совершенно ничего не знать и не помнить?
Она налила себе и мне кофе и медленно пододвинула мне чашку.
— Я так понимаю, вы не хотите вдаваться в детали?
— Лучше не надо.
Яд Маргрете уже действовал. Нелегко было обвинять друзей и близких мне людей в ужасном преступлении. Но самой юридически и морально так сказать «раздеться догола», было уже совсем другое. Нельзя же просто взять и сказать человеку: «Кстати, я пособница убийства».
Насладившись глотком кофе, Ина Бартольди ответила:
— Человеческое тело, в том числе и мозг, настроены на то, чтобы защищать себя и тем самым нас. Например, страхи должны предупреждать нас об опасности. Если вы стоите перед бурным течением и боитесь сесть в лодку, которая должна переправить вас на другую сторону, это совершенно нормальный и желанный рефлекс, цель которого, сохранить Вам жизнь. Если какое-то травмирующее Вас событие слишком давит на Вашу психику, вплоть до каких-то саморазрушительных тенденций, то может случиться так, что Ваш мозг просто отключает воспоминание об этом. Есть множество случаев, когда женщины при всем желании не могли вспомнить, что были изнасилованы.
— Какие чувства могли бы вызвать такую реакцию?
— Все чувства, которые могут превратить нашу жизнь в ад — стыд, отвращение, ужас...
— Вина? ― вставляю я.
Она поставила чашку и посмотрела на меня взглядом, который у многих людей вызывает ощущение, что для психолога ты «раскрытая книга».
Ее ответ был прост:
— Да, вполне.
— Вы говорили об изнасилованных женщинах. А как насчет насильников? Они тоже могут забыть о своем преступлении?
— То, как Вы это формулируете, заставляет меня медлить с утвердительным ответом. Для того, чтобы мозг подавил какое-то важное воспоминание, нужна, если говорить по-простому, причина, которая активирует этот защитный механизм. В случае вины это было бы мучительное раскаяние, которое не часто встречается у насильников, или какая-то дилемма. Другой пример: кто-то случайно насмерть сбивает маленького ребенка, скрывается с места преступления и его не находят. Воспоминание об этом несчастном случае может загнать этого человека в глубочайший кризис, поэтому он отрицает его перед самим собой. Скорее даже его мозг решает за него, потому что это не осознанный процесс. Но я хотела бы добавить, что это не происходит автоматически. Все мозги разные, так же как и люди, которые живут с ними. Амнезия — это исключение. Чаще всего происходит деформация воспоминания, это значит, что человек в некоторой степени приукрашает для себя какие-то вещи.
Я встала и прошлась по комнате, всплескивая руками. Я не испытывала надобности скрывать перед этой женщиной, которая видела меня и в другом состоянии, свое внутреннее беспокойство. Будучи опытным психологом, она конечно заметила, что меня не устраивали ее предыдущие ответы.
— Ваши вопросы как-то связаны с галлюцинациями и картинками, о которых Вы недавно рассказывали по телефону?
— В том-то и дело, что я не знаю. Речь идет о молодом человеке, которого я знала раньше и думала, что видела его, хотя это невозможно.
— Почему невозможно?
Она смотрела на меня несколько секунд и, заметив, что я больше не хотела ничего добавлять, сказала:
— Лея, давая мне неполные сведения, Вы не можете рассчитывать на точные ответы.
Я кивнула, продолжая молчать. Как бы я ей не доверяла, я не могла сказать ей всю правду. По крайней мере, пока.
— Ну, хорошо, — вздохнула она. — Я попытаюсь.
Ина подлила себе кофе и попросила меня сесть на место.
— Ваш случай, Лея, очень специфический, потому что потеря памяти у Вас — это отчасти прямое последствие аварии, но возможно частично и не прямое. О непосредственных последствиях, вызванных сотрясением и ушибами, мы уже подробно говорили во время Вашего лечения и даже частично устранили их. Что же касается амнезии, вызванной не напрямую аварией... Ваш мозг после несчастного случая вполне логично переключился на аварийное электроснабжение. Он полностью был занят тем, чтобы сохранить жизненно важные функции организма. А поглощающий энергию балласт в таком случае только мешает. Если вы незадолго до аварии пережили тяжелый стресс, Ваш мозг мог удалить его причину и тем самым освободиться от нее. Какого рода это был стресс, связан ли он с чувством вины или страхом, я Вам сказать не могу.
То, что говорила Ина Бартольди, было одновременно грузом и облегчением.
Маргрете вполне могла сказать правду. В таком случае, я действительно на протяжении двадцати трех лет носила в себе воспоминания об убийстве Юлиана, запаниковала после звонка Торбена Шляйхера и позвонила Пьеру, после чего поспешила на Пёль, где пыталась помешать Сабине выяснить правду о Юлиане, короче говоря, я находилась в постоянном стрессе. Однако по-прежнему было не понятно, как произошла авария.
Но Маргрете могла и солгать. В действительности я могла приехать на Пёль, чтобы воспользоваться возможностью и помириться с сестрой. Об убийстве Юлиана я могла узнать в тот вечер, когда мы грилили, и конечно же разволновалась по этому поводу. Когда Сабина и я собрались рассказать о том, что выяснили, нас преследовали и спровоцировали аварию. Непонятно только было, кто ехал следом за нами
В общем и целом, разговор с Иной Бартольди ничего не дал, плохое предчувствие тоже никуда не делось. Участвовать в смерти когда-то любимого человека — пусть даже помогая скрыть это преступление — это был чудовищный душевный груз. Меня поддерживала только надежда, что все это было сплошным обманом.
— Я вижу по Вам, что вы хотите ясности, — сказала она. — И понимаю это. Но я уже несколько недель назад советовала Вам не ездить на Пёль, и сегодня я дам Вам тот же совет. Пожалуйста, не пытайтесь обхитрить Ваш мозг. Посмотрите на себя, Лея. Поиски правды больше навредили Вам, чем помогли.
Несколько недель я испытывала нечто, похожее на счастье. Время, проведенное с Пьером, поездки по зеленому острову, чувство духовного пробуждения несказанно хорошо повлияли на меня. В Аргентине я никогда не испытывала такого. Ни мой брак, ни любовники не доставляли мне такого удовольствия, в своей жизни я так редко любила всем сердцем. С фотографиями было нечто подобное. У меня их, наверное, десятки тысяч, но я ни разу не сняла собственную страну. Если подумать, авария, несмотря на ужасные последствия, дала мне шанс. Но я им не воспользовалась.
Я чувствовала себя потерянной, казалось, это чувство было мне и раньше знакомо. Я ни в коем случае не хотела становиться прежней Леей, но на одних отрицаниях далеко не уедешь. У меня не было идеи, как Лее Малер 2.0 жить дальше.
Я целыми днями бесцельно ездила по Германии, но ничего из увиденного не радовало меня. Дело было не в том, что я не увидела ничего впечатляющего, дело было во мне самой. Я практически постоянно думала о Пьере, и каждый раз, вспоминая о нем, я вспоминала о Юлиане, «дворце», о его трупе и лжи. Вернуться к Пьеру мне мешало не его участие в заговоре. Я была в состоянии простить его. Из всех замешанных в этом деле, он больше всего занимался им, и единственный пытался хоть как-то загладить свою вину.
Эдит отрицала убийство, пока я — ничего не подозревая — рассказала ей об обнаружении останков Юлиана во «дворце». Маргрете как всегда фамильярно отнеслась к своему участию в этом деле и, наверное, даже была уверена, что сделала все правильно. Я также не заметила, чтобы Майк или Харри испытывали чувство вины, если не считать, что один стал пьяницей, а другой маниакальным мазохистом. Жаклин, возможно, зашла так далеко, что использовала эту трагедию в своих целях, когда вернувшись из Америки, начала шантажировать Майка. Пьер же напротив, так и не смог простить себя и конструктивно использовал свою вину во благо, начав помогать Хансу Моргенроту и слабым и обездоленным в этом мире.
То, что я избегала его, было связано не столько с ним, сколько со мной. Я боялась, что если снова сойдусь с ним, то постоянно буду вспоминать о своей вине. Если ему не удастся развеять мои сомнения в собственной невиновности, то я навсегда останусь для себя самой сообщницей в убийстве, что ужасно опротивело мне. Пьер был своего рода последней надеждой, которую я хотела навсегда оставить за собой, потому что боялась осознать, что никакой надежды не было.
Но возможно я просто хотела наказать саму себя. Как-то же я должна ответить за то, что — возможно — сделала. Даже если я не была связана с событиями, произошедшими тридцать первого августа девяностого года, мое появление на Пёле все равно привело к аварии и смерти Сабины.
Садясь в аэропорту Франкфурта в самолет, летящий в Буэнос-Айрес, я намеревалась никогда больше не возвращаться, как можно больше забыть и постепенно признать себя невиновной. Причина была проста: я хотела выжить.