Крым. Южное гористое побережье. Седая и вечно неспокойная грива морского прибоя. Волны одна за другой набегают на берег, шуршат и шипят в разноцветной галечной россыпи. Белые, как соль, черные, как уголь, зеленые, серые, мутно-водянистые камни перекатываются один через другой, подскакивают в шипучей пене и, ненадолго блеснув в прозрачной пленке воды, осыпаются назад, как бы для встречи новой волны. А волны идут и идут без конца, грозно вздымая перед самым берегом крутые зеленоватые бока, тряся белой гривой и с глухим, тяжким стоном обрушиваясь на теплый песок, чтоб полежать тут и погреться после холодного и неприветливо темного морского бездонья. Но никогда нет волнам ни покоя, ни отдыха. Морская бездна уже зовет их в свои темные недра, стягивает с песчаной постели, высасывает до последней капли своим ненасытным жерлом, чтоб снова выбросить их на поверхность и гнать перед собою: пусть точат и обмывают каменную россыпь, бьются с береговыми скалами и горами, вершины которых поднимаются над морем выше облаков. Одни из этих гор одеты кудрявой зеленью кустарников, другие подставили свою голую каменную грудь ветру и солнцу.
Уже целую неделю Антон Корницкий, встав перед восходом солнца, каждый день бродил по прибрежному песку курорта. Сперва он никак не мог привыкнуть к неумолчным глубоким вздохам моря. Даже в самую тихую погоду оно не успокаивалось и глухо вздыхало, как огромное живое существо. Казалось, оно никогда не спало, всегда было в движении, как и пограничники, что торопливо спешили с карабинами за плечами на свой пост. Пограничники - молодые, гладко стриженные хлопцы - внимательно оглядывали фигуру курортника и молча проходили мимо. Берег еще спал. Белостенные дома под железными и черепичными кровлями, приютившиеся в зелени каштанов, пирамидальных тополей и акаций, еще не проснулись, а на море уже шла работа. Копошились возле сетей рыбаки, несколько парусных лодок маячили на горизонте. Далеко-далеко, оставляя за собой черную полосу дыма, шел пароход. С берега он казался совсем маленьким, совсем малоподвижным, выглядел чуть приметной точкой на необъятной и величавой поверхности моря.
Часу в седьмом на пляже появлялась Надейка. Корницкий, заметив еще издали милое клетчатое платьице дочки, улыбался и отворачивался, будто бы очень занятый поисками морских цветных камешков. Он слышал, как шуршала галька под ногами Надейки, потом шаги становились осторожными, тихими.
Дождавшись мгновения, когда кипучая волна с шумом обрушивалась на берег, Надейка налетала на батьку, обнимала его руками и повисала на нем.
- Ага, поймала! - радостно кричала она. - Будешь другой раз знать, как уходить без меня! Ну что, перепугался, правда ж?
- А ты как думала?
Он подымал ее на руки, прижимал к себе и нес вдоль белой гривы прибоя, чувствуя, как она крепко обхватила ручонками его шею.
- Известно, перепугался! - счастливая, что ее несут такие сильные, такие дорогие ей батьковы руки, болтала она. - Ты можешь меня донести вон до того камня?
- Попробую.
- Не надо. Я хочу идти сама. Покажи мне, сколько ты набрал самоцветов?
Надейка слезала на песок и хлопотливо осматривала карманы отцовской пижамы, предварительно приказав:
- Руки вверх! Не шевелиться!
- Я и не шевелюсь.
- Ой, мамочка, сколько тут у тебя контрабанды! Анька, дурочка, спит и не знает, что у таты в карманах. Ой, таких пригожих самоцветов мы еще не находили никогда! Как называется вот этот камень?
- Нефрит.
- А этот?
Два пограничника, которые возвращались с ночного поста на заставу, с усмешкой поглядывали на этот придирчивый обыск задержанного нарушителя. Надейка тогда недовольно поворачивалась в сторону веселых красноармейцев, смешливо морщила лицо и, поблескивая золотистыми глазами, высовывала язык. Хлопцы хохотали, и один из них говорил, подкидывая на плече винтовку:
- Вот это класс!
- Можешь опустить руки, - милостиво позволяла Надейка отцу, когда карманы пижамы были опорожнены. - В другой раз не ходи один. Понял?
- Есть не ходить одному, товарищ Надя.
Она снова ссыпала камешки в его карман, хваталась за его руку и, идя рядом, говорила, думая про что-то свое, затаенное:
- Я хочу, чтоб ты всегда был со мною. Я хочу всегда быть с тобою, татка. И мама всегда хорошо спит, когда ты дома.
Через минуту она озиралась и тормошила батьку за пижаму.
- Ой, мамочки, погляди, сколько хворых за нами тянется! Один, два, три... Как аисты на лугу.
Корницкий остановился, провел глазами по взморью и, будто ничего не понимая, спросил:
- Где ты видишь хворых? Мне отсюда видны только люди, которые вышли поглядеть, что выкинуло за ночь море. Так они ж здоровые!
- А вот и нет. И ты тоже нездоровый.
- И я?
- И ты.
- Чем же я хвораю, товарищ доктор?
- Тем, чем и они. Каменной болезнью.
- Вот так здорово!
- А ты не смейся. Знаешь ту тетю, что сидит в столовой вместе с нами? Это она так сказала!
- А разве она доктор?
- Я не знаю, но она сказала, что человек приезжает на курорт нормальный. А потом он увлекается и начинает собирать камешки. И готово! заболел каменной болезнью!
Они возвращались. Навстречу медленно двигались цепочкой молодые и пожилые люди, даже седые старики и старухи. Все они озабоченно шныряли глазами по намытой морем бесконечной гряде гальки. В первый день по приезде, глядя на курортников, которые вот так же ходили вдоль прибоя, Корницкий сперва смеялся: солидные папы и мамы, известные на всю страну люди - рабочие, председатели колхозов, ученые, литераторы, а занимаются, как малые дети, собиранием разноцветных камешков! С самым серьезным видом спорят после обеда или вечером по поводу загадочного цвета агата так, словно от этого зависит судьба государства! Как школьники, хвастают друг перед другом удачными коллекциями самоцветов, упрашивают один другого поменять редкий нефрит на аметист. Недаром кто-то метко назвал поиски самоцветов "каменной болезнью".
Вскоре показались и Полина Федоровна с Анечкой. Анечке только шесть лет, она на два года моложе Нади. В коротеньком василькового цвета платьице, с оттопырившимися в сторону косичками, всегда чем-то озабоченная, она часто спотыкается, цепляясь ногами за круглые голыши, хоть и держится за руку матери. Антон Корницкий круто поворачивает и идет навстречу Полине Федоровне. Надейка, пристально всматриваясь, говорит:
- Погляди, татка, правда ж, наша мама очень красивая!
- Правда.
- Ой, если б ты знал, сколько она плакала, когда ты куда-то далеко ездил!
- А ты откуда знаешь? Ведь ты еще тогда только ползала.
- Мне бабка сказала. Ты вечный доброволец... Погляди, татка, какая пугливая наша Анька. Боится идти с той стороны, где вода. А я нисколечко не боюсь. Смотри!
Она вырывала свою руку из отцовской и вбегала в шипучую подвижную пену прибоя, смеялась и махала руками, как неоперившийся птенец крыльями. Золотистые глаза Полины Федоровны тогда наполнялись страхом, и она кричала громко, строго:
- На-адя!
Надя, не оглядываясь, мчалась вперед вдоль пенистой полосы. Иной раз блестящие брызги обдавали ее всю, но она не обращала на это внимания.
- Вся в тебя пошла! - увидев, что Надя наконец выбежала на сухое место и возвращается к ним, с облегчением говорила Полина Федоровна. Такая же отчаянная, как и ты.
- Мне кажется, что теперь я самый тихий в Советском Союзе человек, примерный семьянин. День работаю, вечером учусь и аккуратненько являюсь на ночь домой. А сейчас собираю камешки и любуюсь, как этим занимаются большие солидные люди. Я, например, не ожидал, что встречу за таким занятием автора известного учебника по биологии профессора Добрынского и прославленного писателя Михайлова. Ты знаешь, Поля, Михайлов тоже когда-то был в партизанах на Дальнем Востоке.
- А я-то думала, почему так быстро вы с ним спелись!
- Нормально, - довольно улыбаясь, отвечал Корницкий. - Человек он что надо.