— Сам знаешь, что монастырь наш особенный, царский. Сам государь-батюшка наши интересы блюдёт и его жалование служит основным средством для содержания монастыря. И всё у нас, казалось бы, должно было быть хорошо. Да вот стала я в последнее время замечать, что человек, ответственный за пожертвования прихожан, вклады при пострижении, вклады доброхотных жертвователей, стал пошаливать. Или — стала пошаливать. Потому как монахиня это наша.
— Это как — пошаливать?
— Я ведь в сторонних денежных вспомоществованиях в обитель не больно сильна, Ратмир.
— Что значит — сторонних?
— Это значит, что любой из наших монахинь могут жертвовать деньги её родственники либо хорошие знакомцы. Делают богатые вклады вдовицы и девицы, желающие принять подстриг, да и завершить здесь свой земной путь. Вон Мирослава наша тоже свои вклады уже сделала. Осталось ей самую малость до пострижения, а тут ты, откуда ни возьмись, — неожиданно сверкнула на него глазами игуменья Евникия и тут же вновь зашептала: — Свой вклад деньгами, домами, земельными угодьям да драгоценностями может сделать любой. Это мы и называем сторонними вкладами.
— Должен быть человек, который все эти вклады куда-то вписывает и ведёт им учёт, — также тихо ответил ей Ратмир.
— А я тебе что говорю?! Я и говорю, что мне стало казаться, что человек, ответственный за учёт, и стал в эти доходы свою лапу запускать. Допустим, обычная плата при поступлении в монастырь пять рублей. А состоятельная постриженница может дать и поболее. Так сестра-то эта в книгу пять и пишет, а остальное себе в карман кладёт. Или запишет в приходную книгу пожертвование от какого-нибудь боярина, так и запишет же только то, что сама посчитает нужным. А остальное через каких-то людишек к нечистым на руку торговцам отправляет.
— Так если ты, матушка игуменья, всё про то знаешь, то почему не сообщишь своему начальству? — удивился Ратмир.
— Я же тебе и говорю, Ратмир, что мало чего смыслю в приходо-расходных книгах. Да и она старается не давать их мне. Всё разные предлоги ищет, чтобы не показывать.
— А я-то чем тебе могу помочь? — ещё больше удивился Ратмир.
— Смышленый ты очень, говорят. Да и человек государственный. Она с тобой не посмеет лишний раз чихнуть, не то, что накричать, да и за дверь выставить, — огорчённо прошептала игуменья. — У меня нет пока никаких доказательств её противоправности. Она же все бумаги пишет так, что и комар носу не подточит.
— Так она тебя и за дверь выставляла?
— Было дело, — вздохнула игуменья. — Два раза было и оба раза, когда я у неё эти книги спрашивала. А шалит она так безнаказанно, потому что дядя ейный кумом приходится государеву стольнику.
— Даже и не знаю, что тебе ответить, матушка Евникия. У меня ведь и своих дел полно. Вон дьяк Лаврентий от меня известий ждёт уже второй день, а я ещё и с людьми толком не переговорил, — озабоченно покачал головой Ратмир.
Игуменья опустила глаза, помолчала и вздохнула: — Ну, ладно. Так и быть, оставайся пока у Мирославы. Но только ты мне за это обещай помочь в моём деле. А я тебе в сыске по убиенным послушницам всё, что потребуется, по полочкам разложу.
Ратмир закрыл лицо ладонями и залился в беззвучном смехе.
— Что такого смешного я тебе сказала?! — вздернула редеющие брови игуменья.
— Ничего, матушка Евникия, ничего, — убирая ладони от раскрасневшегося лица, сдавленным голосом проговорил Ратмир. — Значит, говоришь, что я могу пока здесь остаться?
— Оставайся уж. Что тут с вами поделаешь, — ворчливо произнесла она. — Да только теперь не забудь о своём обещании-то.
— А я что-то уже пообещал?
— Так сам же начал для этого сейчас мне про свои трудности рассказывать! Думаешь, я не поняла, к чему ты клонил? — нахмурилась игуменья.
— Всё, матушка, сдаюсь! Постараюсь тебе помочь в этом вопросе, — опять тихо рассмеялся Ратмир. — Завтра прискачу к тебе в монастырь и пойдём к твоей вражине требовать приходо-расходные книги. Только уж и ты мне сейчас расскажи про то, как ты думаешь о своих убиенных послушницах. Какие они были? Что их интересовало? И за что могли они быть так растерзаны?
— Говорят, что ты их видел в тот день, — внимательно посмотрела на него игуменья.
— Видел, — кивнул Ратмир. — И никогда уже не смогу забыть увиденного.
— Тогда давай так сделаем, сынок. Время уже позднее. И меня могут в любой момент в монастыре хватиться. А я не хочу, чтобы кое-кто знал, что я уже с тобой разговаривала. Приди завтра к полудню в монастырь, и вместе вытребуем у сестры Агафьи приходо-расходные книжки. Тебе-то, как человеку, поставленному на сыск самим дьяком Лаврентием, она не посмеет отказать. И про покойниц наших всё тебе подробно опишу.
— Что-то ты, матушка Евникия, как мне кажется, не сильно страдаешь о них, — Ратмир внимательно посмотрел на игуменью. — Я так понимаю, что дела с приходо-расходными книгами тебя больше волнуют.
— Так послушницы наши сейчас в Царстве небесном, среди ангелов. Им уже не больно. Души их в райских кущах нашли себе упокоение. Принять мученическую смерть — значит попасть сразу в рай. Почти все наши христианские святые прошли через это, — игуменья Евникия устремила куда-то в угол светлицы свой взор и улыбнулась.
Ратмир вдумчиво посмотрел на неё, но промолчал.
Глава 19
Ранним утром Ратмир, опираясь на посох, подошёл к облюбованному им озерцу. Утреннее солнце начинало ослепляюще отсвечивать от гладкой поверхности водоёма, где сочно-зелённая растительность буйно росла по берегу, давая кров и пищу многочисленным бабочкам, букашкам и маленьким зверькам. Ранние птахи уже выводили свои рулады, перескакивая с ветки на ветку в прибрежных кустах. Действительно, несмотря на то, что в большей части Девичье поле было занято болотистыми участками, это озеро отличалось чистотой и песчаным отлогим берегом.
Ратмир оставил посох у куста, снял с себя рубаху и подошёл к воде босиком, в одних портках. Здесь он присел и, зачерпнув ладоням прохладной озёрной воды, плеснул её себе в лицо и довольно фыркнул. Затем отошел обратно к кусту и, вытянув руки вверх, потянулся всем телом к небу, прикрыв от удовольствия глаза. После несколько раз глубоко вздохнул и начал делать гимнастические упражнения.
Внезапно он услышал топот нескольких лошадей и настороженно посмотрел в ту сторону, откуда послышался шум. Через короткое время из кустов показался светловолосый юноша, ведший под уздцы лошадей. Ратмир вспомнил, что зовут отрока Фёдор и что только вчера его приняли на работу на подворье Мирославы. В одной из лошадей скоморох узнал свою лошадь. Та тоже, признав хозяина, заржала и бросилась к нему.
— Стой, куда ты?! — воскликнул Фёдор и смущённо улыбнулся Ратмиру: — Доброго утречка тебе, барин! Уж извиняй, что побеспокоил. Не знал, что ты тут будешь. Я же новенький пока на подворье. Всех ваших правил ещё не знаю. Это, видать, твоя лошадь? Вон как к тебе кинулась.
— Моя, — кивнул Ратмир. — Так тебя в конюхи определили? — доброжелательно улыбаясь, спросил он и, прихрамывая, уже без посоха, повёл свою лошадь на водопой.
— Пока в помощники. Да я и этому рад. Всё маменьке помощь будет.
— И братья-сёстры есть?
— Есть, конечно. Куда же без них. У тебя-то, барин, тоже, небось, имеются? — Фёдор завёл вторую лошадку подальше в озеро и стал ловко намывать её бока специальной щёткой.
— Ты, Фёдор, давай побыстрее лошадь намывай, да ступай её выгуливать, — словно не услышав вопроса, кинул ему Ратмир. — Я хочу здесь один побыть.
— Конечно, барин, я мигом, — засуетился юноша и стал усерднее намывать лошадь. — Так ты мне только скажи, барин, ты здеся каждое утро вот так бываешь? А то я с утречка тогда лошадей не стану пригонять сюда.
— Да, я буду здесь каждый день поутру, пока не закончу кое-какие дела, — кивнул Ратмир и добавил: — А мою лошадку сейчас оставь здесь. Я сам приведу её на подворье.
— Как скажешь, барин. Только стреножь её на всякий случай. А то уйдёт куда. Вон лихих людей-конокрадов стало сколько, — торопливо выводя вторую лошадь на берег, улыбнулся юноша. Он ловко запрыгнул на неё верхом без седла и, лихо присвистнув, ускакал прочь.
Ратмир задумчиво посмотрел ему вслед. Потом вернулся к кусту и продолжил свои упражнения.
Через некоторое время, плотно позавтракав, он выехал на своей лошадке с подворья в сторону монастыря. Мирослава проводила его с крыльца и долго смотрела ему вслед. Она хотела тоже поехать с ним, но Ратмир отговорил, сказав, что матушка Евникия и так с большим трудом разрешила ему остаться на подворье.
— Иди за мной, Ратмир, — слегка запыхавшись, быстрым шагом подошла к нему матушка Евникия. — Она сейчас как раз в своей келье, бумагами занимается.
Ратмир усмехнулся: — Пошли коли так.
Пройдя по длинному коридору двухэтажного деревянного здания, они остановились под одной из многочисленных дверей, выходивших в этот самый коридор.
— Молитвами святых матерей наших… — неожиданно громко вслух начала читать под дверью игуменья.
Услышав наконец-то из-за двери «Аминь», она толкнула дверь рукой: — Это я, сестра Агафья. К тебе дознавалец от дьяка Разбойного приказа пришёл. Хочет спросить тебя.
— Проходите, люди добрые, — навстречу им шагнула высокая, худая монахиня лет шестидесяти с пронзительным взглядом под широкими, чёрными бровями. Орлиный нос с тонкими ноздрями и высокие скулы напоминали о былой красоте их хозяйки.