— Что же они тебе такого плохого сделали, что ты им такую страшную погибель уготовил? — опять громко прокричал Ратмир, стараясь перекричать скрип ступенек под ногами спускавшегося во двор Прохора.
— А что так орать-то? Чай, не глухие здесь живут, — неожиданно возмутился мужской голос. — А погибель им такую не я уготовил. Они сами себе её выбрали, когда в душу свою дьявола впустили.
Послышался жалобный женский плач, и другой мужской старческий голос стал увещевать разбуянившегося сына.
— Я кому сказал молчать! — заорал первый мужской голос, и вновь послышались глухие удары и жалобные женские крики.
«Да где же ты, Прохор?» — мысленно взмолился Ратмир, не в силах больше слышать эти вопли.
Словно услышав его, неожиданно из горницы послышался густой бас Прохора:
— Эй, Никитка, глянь, что я тебе принёс, — что-то забренчало в горнице.
— Ой, монисто?! Золотое? А мне-то оно зачем? Я же не….
В этот момент Ратмир рывком распахнул дверь и ворвался в комнату. Доли секунды ему хватило, чтобы оценить обстановку, и со странным гортанным криком он, подпрыгнув в воздухе, сделал поворот всем телом и резким ударом ноги вышиб топор из руки оторопевшего певчего Никитки. Опустившись на пол, Ратмир повторно издал похожий крик и просто в следующем развороте уже другой ногой нанёс стопой короткий удар по голове певчего, после чего тот как подкошенный рухнул на пол. Наступила звенящая тишина, и из окна прозвучал озадаченный бас Прохора:
— Да, брат, во ты даёшь! Всякое я видел в жизни. Но, чтобы так ногами управлять — в первый раз узреть сподобился.
— Всё, вяжите его и в монастырь, — обратился Ратмир к забежавшим в этот момент в комнату стражникам. — Хотя подождите… — Он подошёл к лежавшему в беспамятстве певчему и, задрав ему рубаху, покачал головой: — Так я и думал.
Поперёк бледной, рыхлой спины певчего ярко багровела борозда от кнута…
Глава 6
— Кто бы мог подумать?! — всплеснула руками игуменья, растерянно глядя на забившегося в угол маленькой пустой кладовой испуганного бородатого певчего Никитку. Слабый дневной свет едва пробивался сквозь овальное зарешечённое окошечко под самым потолком. — Жил себе здесь как у Христа за пазухой. Обут-одет, накормлен… Чего ещё желать-то было?
Ратмир и схимонах Павел стояли рядом с ней и не спускали с пленника глаз.
— Никитка, а, Никитка? Ты зачем на Ратмира напал? — игуменья сделала шаг вперёд, но схимонах Павел придержал её за рукав и отрицательно покачал головой:
— Не стоит к нему приближаться, матушка. Видишь ведь — не в себе он. Похоже, что опять у него ум за разум начал заходить.
— У него — возможно, — вдумчиво глядя на скрючившегося в углу кладовой певчего, произнёс Ратмир. — А вот у остальных, я думаю, разум был на месте и они понимали, что творят. Пусть назовёт тех, кто был с ним, когда они на меня напали.
— Эй, Никитка, хочешь сладкую сайку с изюмом? — окликнула певчего игуменья Евникия.
— Очень хочу, матушка, — оживился тот, но опасливо глядя полубезумными глазами на Ратмира и схимонаха Павла, умоляюще добавил: — Не секите меня розгами, братцы! Нечистый опять приходил и смущал меня видениями своими…
— И что за видения он тебе представлял? — неожиданно спросил Ратмир.
— А он хитрый… то в образе матушки моей ко мне в опочивальню заглядывает, то в образе батюшки на сеновале вилами машет, — опустив глаза, громко пробормотал певчий.
— Видишь, Ратмир, не в себе он. Вот и в те разы также, после падучей о нечистых заговаривался. Ещё грозился руки на себя наложить, — вздохнул схимонах Павел. — И что интересно, в такие вот моменты силища у него появляется прямо-таки зверская. Сам видел, как он деревья в руку толщиной из земли вырывал…
— Хм… — скоморох с интересом глянул на Никитку. — И всё же, меня интересуют остальные, кто был с ним. Эй, Никитка, скажи, с кем ты сегодня в степи нечистого в поле завалил в повозке? Если назовёшь их имена, то получишь серебряную монетку. Хочешь монетку?
Певчий кинул на него исподлобья тревожный взгляд и громко крикнул: — Дураком меня считаешь?! Да я вас всех умнее в три раза и более. Ты же и был в повозке. Да только не сам я тебя заваливал, а нечистый меня на это подбил…
— А как он это делал? Что сулил тебе?
— Как-как?! Знамо как. Голосом своим да образами разными. Вот ложусь я спать, а он и начни со мной разговаривать своим мерзким, глухим голосом: «Вставай де, Никитка, и иди мою волю исполнять». А иначе в геене огненной обещает мне сковороду пожарче разогреть… И что мне, горемычному, делать? Встаю и исполняю…
Певчий с надеждой посмотрел на игуменью: — Матушка, а где саечка? Изголодался я очень, пока нечистого в доме у себя изгонял, — и указал рукой на скомороха: — Он мне помешал. Зря ты его не опасаешься, матушка. Рядом с ним стоишь. Он же тоже приспешник рогатого. Если бы не дружок его с кнутом, то мы сегодня же его и распяли бы там на дубу.
— «…распяли на дубу…»… Так ты и твои приятели — воины против нечистого и его войска? — поразился своей догадке Ратмир. — И тех трёх послушниц тоже ты и твои приятели казнили из-за того, что в них вселился дьявол? И сестру Агафью тоже?
— А вот здесь ты всё врёшь, искуситель, — кинул на него быстрый острый взгляд певчий Никитка. — Сестру Агафью ты сам к потолку подвесил…
— Я? — приподнял брови Ратмир.
— А кто же ещё! Так и сказал, что сам её придушишь и к потолку подвесишь, чтобы все подумали, что она на себя руки наложила, — неожиданно выпалил Никитка и опять умоляюще посмотрел на игуменью: — Матушка, дай саечку с изюмом…
— Вот видишь, Ратмир, не в себе он. Плетёт всякую чушь, — прошептал скомороху схимонах Павел. — Душно-то как тут, — он потёр себе рукой морщинистый лоб. — Дай мне немного времени. Я полечу его травками, да молитвами. А как придёт в себя — так и начнёшь пытать. А с безумного сейчас какой толк?
— Пожалуй, ты прав, отец Павел, — чуть растерянно ответил скоморох. — Только погоди минуточку…
Ратмир неожиданно направился к сжавшемуся в углу певчему Никитке и, склонившись над ним, негромко произнёс: — Это я — нечистый. Живо отвечай мне — кто был с тобой на поле, когда вы напали на того скомороха?
— А-ха-ха! — внезапно сардонически расхохотался Никитка и, повалившись на бок, стал кататься по полу.
Ничего не понимающий Ратмир растерянно посмотрел на беснующегося певчего. Игуменья схватилась за голову, а схимонах Павел побледнел.
— Голос-то, голос-то как сейчас же опять поменял! — давясь в смехе, завизжал Никитка. — Думал — не признаю!
— О, Боже милостивый! — неожиданно услышал Ратмир за своей спиной придушённый возглас игуменьи Евникии. — Быстрее сюда, Ратмир!
Скоморох обернулся и, увидев, что игуменья изо всех сил поддерживает сползающее на пол тело схимонаха Павла, кинулся к ней. Певчий тут же прекратил свой нечеловеческий хохот и вновь забился в угол, сжав руками голову.
— Что с ним? — Ратмир подхватил бесчувственное тело схимонаха Павла и аккуратно прислонил его к стене. Приблизив ухо к его лицу, прислушался к дыханию и слегка похлопал по щекам. Тот едва простонал, пытаясь повернуть голову…
— Стоял себе и вдруг начал падать. Едва успела подхватить, — развела руками игуменья. Затем она взяла стоявший здесь же латунный подсвечник со свечой. Зажгла свечу. — Вот ведь, негодный Никитка! Ты теперь сам, Ратмир, видел, что с него сейчас мало чего добьешься. Да и отец Павел немолод уже такие страсти видеть и слышать. Надо его в келью отнести, да лекаря позвать. Может, какие пилюли пропишет.
— А с ним как же? — кивнул Ратмир на съёжившегося певчего, подхватив на руки ещё находившегося в беспамятстве схимонаха Павла.
— А я его здесь на замок запру пока. Никуда не денется, — игуменья торопливо загремела связкой железных ключей. — Сейчас с отцом Павлом разберёмся, да потом и зайдёшь к Никитке дальше пытать, если будет нужда… Хотя он вроде как всё сказал…
— Так ты, мать игуменья, тоже уже уяснила себе, что убийца твоих послушниц пойман и сознался в содеянном? — как-то неуверенно, полуутвердительно спросил Ратмир. Он с трудом, сильнее прихрамывая на правую ногу, стал подниматься по крутой лестнице с схимонахом Павлом на руках.
— Дошло. А что тут такого? — обыденно пожала плечами игуменья, поднимаясь за ним. — Сейчас за лекарем для отца Павла пошлём и заодно дьякону Лаврентию да митрополиту Филиппу гонцов отправим с радостным известием.
В этот момент схимонах Павел застонал и пошевелился в руках Ратмира. Скоморох остановился и осторожно прислонил его спиной к кирпичной стене: — Как ты, отче?
— Ох, а где это мы? — подслеповато щурясь от света свечки, удивился он. — Никак в коридоре я сижу? Ох ты, Боже мой! Вспомнил я всё! — воскликнул он. — Только ноги что-то слабы у меня. И головушка кружится. Дойду ли до дому я, матушка Евникия? Дозволь мне в келье какой-нибудь отлежаться, да мёда испить для укрепления сил.
— Конечно, дозволю, — кивнула игуменья и озабоченно добавила: — Ты, отец Павел, пока был в беспамятстве, Никитка-то — супостат, признался в злодеянии своём. Это он с дружками порешил наших послушниц. Нечистый, говорит, в них вселился. Вот они и казнили невинных девиц из-за того, что у него разум помутился… Надо было его тогда в Спасо-Евфимьевский монастырь отправить. Так, глядишь, наши послушницы и остались бы живы.