Ратмир недобро посмотрел на неё и, подойдя вплотную, тихо произнёс, глядя поверх её головы:
— Слушай меня внимательно, схимница Серафима или кто ты там ещё. Я больше повторять не стану. Здесь я не по твоей воле. Скажи спасибо своей помощнице. Только из-за неё взялся за это дело. И помогать буду только ей и по её просьбе. Тебя интересует, кто совершил преступление, о котором я ещё ничего сам пока не знаю? Так вот, ответ ты, скорее всего, получишь. Раз уж так получилось с вашими послушницами… Но командовать мною ты не будешь. Забудь про свои мирские замашки, накомандовалась аж на два ада вперёд…
— Что ты такое говоришь, потешник? — неуверенно попыталась воскликнуть схимница Серафима, чувствуя, как слабеет её воля под обезоруживающими звуками голоса этого необычного скомороха. Она вскинула голову и встретила его взгляд, полный ненависти. — Кто ты, потешник Ратмир? Откуда я тебя знаю?.. Я вспомнила эти глаза… — прошептала она одними губами и, почувствовав резкую, сильную боль в голове, упала без чувств.
— Эй, отнесите её в келью, — махнул рукой Ратмир стоявшим поодаль монашкам. — Да приложите лёд к голове, пока не очнётся. А ты, мать Ефросинья, показывай дорогу в ваши кладовые.
Та всхлипнула, кивнула и пошла вперёд, освещая дорогу одним из факелов. Остальные монашки засуетились вокруг схимницы Серафимы и, подхватив грузное тело, потащили его в длинное, деревянное здание, где располагались монашеские кельи…
Ратмир и старик Никифор в сопровождении келейницы Ефросиньи подошли к широким, деревянным ставням, расположенным под углом неподалёку от других деревянных построек, откуда доносилось мычание коров, ржание лошадей, кудахтанье просыпающихся кур и визг потревоженных поросят.
Она с усилием стала поднимать одну из ставен. Ратмир тут же помог ей, и увидел перед собой деревянные ступеньки, ведшие куда-то вниз, в темноту. Они стали осторожно спускаться вниз. На них пахнуло холодом, запахом земли, овощей и чем-то ещё. Тонкие крылья носа Ратмира расширились на вдохе, и он покачал головой: «Кровь».
— Я тоже чувствую, — согласно кивнул старик Никифор.
Келейница Ефросинья громко всхлипнула и чуть не упала со ступеньки. Шедший за ней старик Никифор придержал её за руку: — Ну, будет, будет, милая. Показывай, где случилось…..
Старик Никифор не успел договорить. Они спустились до конца лестницы и завернули за угол кладовки.
— Ох, ты же, матушка моя небесная!!! — охнул старик Никифор и даже прикрыл глаза рукой. Ратмир побледнел от увиденного. А келейница Ефросинья с рыданиями кинулась к обнажённой девушке, стоявшей на полусогнутых ногах почти посередине большой комнаты, заставленной бочонками, ящиками, корзинами со всякой снедью.
— Доченька моя, Настюшечка-а-а!!! — завыла женщина, боясь прикоснуться к телу дочери.
Ошеломлённый увиденным Ратмир постепенно приходил в себя, и лицо его стало темнеть от гнева.
— Мы считаем зверей жестокими и безжалостными тварями, — глухо произнёс он, обращаясь в никуда. — А как назвать тех, кто решился такое сотворить с молодыми девицами?! — Ратмир на несколько секунд спрятал лицо в ладони и что-то там прошептал. Потом отнял ладони от лица, и старик Никифор увидел прежнего Ратмира — сосредоточенного и внешне спокойного.
Ратмир отошёл в сторону и окинул взглядом всё помещение. В центре по чьей-то злой воле было сделано импровизированное место для казни. На двух вкопанных отёсанных колах находились обнажённые девичьи тела со связанными за спинами рукам. Тот, кто насаживал свои жертвы на остро заточенные колья, по всей видимости, торопился и сделал это кое-как, не соблюдая центровки. Ещё живые жертвы под тяжестью собственного тела сползли по колам так, что вскорости заточенный конец кола у одной оказался прямо в надключичной ямке. А у второй кол, действительно, торчал прямо изо рта запрокинутой назад головы. Они обе как бы стояли на полусогнутых ногах, поддерживаемые теми самыми кольями. Третья обнажённая послушница висела на самодельной дыбе с выкрученными назад руками и разрезанным от горла до низа животом. Уже подсохшая тёмно-бурая кровь на ее, вывалившихся к ногам, кишках блестела в свете огня горящего факела. У всех девушек также были почерневшие со временем следы от множества ножевых ран. Выражения страшной боли и ужаса застыли на лицах мёртвых послушниц.
— Лучше бы я остался на постоялом дворе, — придушенным голосом произнёс старик Никифор, которого уже мутило от увиденного. — Страшные дела нынче стали твориться….
— Да во все времена, Никифор, случались подобные дела, — вздохнул Ратмир и посмотрел на рыдавшую у тела своей дочери женщину. — Зря я пообещал ей провести сыск. Тут в любом случае нужен дьяк Разбойного приказа. Слишком страшную и мучительную смерть приняли эти послушницы, чтобы можно было втайне всё это оставить. Схимнице-то вашей, конечно, такая слава не нужна. Кто же тогда пойдёт сюда служить, да богатые пожертвования делать…. — констатировал он и повернулся к женщине: — Придётся всё же известить дьяка разбойного приказа.
— Как скажешь, батюшка. Тебе виднее… — сквозь рыдания с трудом проговорила та. — Только чтобы найдены были эти изверги. Чтобы я сама, своими руками могла бы им зенки их повыцарапывать, да глотки им перегрызть.
— Уверен, что дьячки Разбойного приказа сумеют их найти. Слишком много следов они здесь оставили, — произнёс Ратмир, медленно проходя по страшному месту. Он с факелом в руке обошёл вокруг каждого места гибели послушниц, внимательно разглядывая их с головы до ног и всё вокруг них.
Потом вернулся на место и обратился к старику Никифору: — Ну, всё. Пойдём, Никифор, нам здесь больше делать нечего. Скажем тем ратникам, чтобы скакали за дьяком Разбойного приказа.
Они поднялись наверх по тем же ступенькам. Ратмир подошёл к ратнику Прохору и что-то несколько минут объяснял ему. Тот нехотя кивнул и, махнув рукой паре своих товарищей, ускакал вместе с ними в сторону Москвы. Затем Ратмир вернулся к старику Никифору. Тот всё ещё был бледен и растерян.
— Так зачем же ты там досмотр проводил, если всё равно решил, что быть здесь служащим Разбойного приказа? — спросил он, с усилием забираясь на свою лошадь.
— Привык уже. Мало ли что, — пожал плечами Ратмир и легко запрыгнул в седло.
Через несколько минут они оба направили своих лошадей в сторону Москвы.
Глава 6
Завтракали в то утро скоморохи без Ратмира и старика Никифора. Те спали в своей комнате без задних ног после пережитых ночных событий.
— Я, мамушка, схожу, деда Никифора тихонько разбужу. Он сам сказал, чтобы я за ним зашёл, когда пойду лошадок наших выгуливать. Хотел у них что-то в копытах подправить, — подошёл к Елена сытый Теодорка.
— Сходи, сынок, сходи. Да и Андрейку с собой прихватите, чтобы ему тут одному грустно не было, — подшивая суровой ниткой низ кафтана деда Никифора, кивнула Елена.
— Андрейку? — нехотя переспросил сразу поскучневший мальчишка. — А, может, он с Василием лучше потренируется какие-то упражнения выполнять?
— Опять? — недовольно на него глянула Елена. — Ты, Теодорка, не дури. Парень вон мать какой уже день не видит, скучает. А ты ему даже помочь не хочешь тоску эту побороть. Что это ты так на него взъелся?! Я же вижу. А он каждой твоей улыбке радуется.
— Ну, ладно, ладно, — недовольным голосом прервал её тот. — Возьмём мы с собой твоего Андрейку.
— Не «твоего», а нашего, — твёрдо поправила сына Елена и покачала головой. — Нельзя так с простыми людьми, Теодор. Ты ему сейчас поможешь, а потом, глядишь — и он тебя выручит. Ты же всегда говорил, что хочешь брата. Вот и прими Андрейку как брата.
— Брат Андрейка, — хмыкнул Теодорка. — Не-а, мамушка… Не дорос он до моего брата. Мне брат нужен такой, как я, и чтобы говорил как следует. А у этого как будто каша во рту. Ничего не понимаю, что он говорит.
— Сказал же тогда Ратмир, что он раньше говорил нормально. А после того как его сильно избил тот мерзкий боярин Скобелев, он и не может говорить как все…
— Да помню я, помню, — нехотя выдавил из себя Теодорка. — Ладно, мамушка, пошёл я за дедом Никифором. Скажи этому Андрейке сама, что он с нами пойдёт.
— Ладно, скажу, — заканчивая шить, ответила Елена и задумчиво посмотрела вслед сыну.
Подойдя к нужной двери, Теодорка тихонько приоткрыл её и шёпотом позвал:
— Дедушка Никифор… а дедушка Никифор…
— Чего тебе, пострелёнок? — также шёпотом отозвался тот.
— Ты вчерась говорил, что пойдёшь со мной лошадок выгуливать. Так пошли вот теперь.
— Хорошо, сейчас спущусь. Возьми только там для меня поесть чего-нибудь, — вздохнул старик Никифор.
— Там мамушка уже приготовила нам туесок с пирогами, — Теодорка посмотрел на тёмный затылок спавшего на лавке лицом к дощатой стене Ратмира. — И ещё она сказал, чтобы мы с собой Андрейку взяли.
— Андрейка не пойдёт с вами, — неожиданно послышался сонный голос Ратмира. Он, повернувшись на спину, прикрыв рот ладонью, глубоко зевнул. Затем, не открывая глаз, потянулся всем телом и добавил: — Пришли его ко мне с пирогами, Теодор. Буду с ним заниматься.
— Опять?! — воскликнул мальчишка и, пройдя до середины комнаты, возмущённо воскликнул: — Ты с ним, дяденька Ратмир, и так каждый день занимаешься!
— Теодор, делай, что тебе сказано, — неожиданно жёстко отозвался скоморох. — У меня сейчас не самое лучшее настроение и я могу испортить его и тебе.
— Беги быстрее, Теодорка, за Андрейкой. И много тут не разговаривай, — засуетился старик Никифор, подталкивая мальчишку к выходу. — А я тебя внизу подожду.
— И чтобы все через два часа были здесь. Будем повторять итальянский язык и песни. У нас завтра важное выступление на царском дворе, — донёсся им вслед тот же жёсткий голос Ратмира.
— Ох, ты, Боже мой! — воскликнул старик Никифор и крикнул в дверь: — Будем, Ратмирушка. Обязательно будем.
Через короткое время с постоялого двора вышли старик Никифор и Теодорка. Они вели под уздцы двух крепких степных лошадей. Старик Никифор держал одной рукой поводья, а в другой у него был кусок курника, который он быстро доедал, чтобы не раздражать взоры бродивших неподалёку нищих.