— Дяденька Ратмир носится с этим Андрейкой, как с писаной торбой. Каждый день по столько времени с ним занимается, а этот как говорил кое-как, так и продолжает!
— Ты, Теодорка, что так на Андрейку-то взъелся? — покачал головой старик Никифор. — Мальчонке и так вон как досталось. Или ты злишься, что Ратмир уже не столько времени с тобой возится, сколько с ним?
Теодорка, поджав губы, промолчал.
— Понятно, — вздохнул старик Никифор. — Только ведь тогда и мы все должны сейчас на этого мальчишку обижаться. С нами со всеми сейчас Ратмир меньше разговоры разговаривает. Но и ты его пойми. Этот Андрейка ему жизнь спас. А Ратмир — человек слова и дела. И если сказал, что поможет Андрейке стать достойным человеком, так он в лепёшку расшибётся, но сделает это.
— Если бы я там был, я бы сам дяденьке Ратмиру жизнь спас, — упрямо проговорил Теодорка.
— Спас бы, конечно. Никто и не сомневается в том. Только вот так получилось, что оказался там Андрейка. И, Слава Богу! А то сейчас без Ратмира нам ой, как тяжко пришлось бы, — покачал головой старик Никифор.
Выведя лошадей на большую поляну с пожухлой после стоявшей жары растительностью, старик Никифор и Теодорка стреножили их и, отпустив на выпас, сами сели в теньке раскидистой ивы неподалёку от берега реки.
— И смотри, Теодорка, Ратмир — он же очень приметливый. Ты думаешь, что он не видит, как ты с Андрейкой не хочешь дружить? И я уверен, что ему это очень не нравится. Может ещё и поэтому он теперь с тобой меньше стал разговаривать, — открыл туесок со снедью старик Никифор.
— Ты так думаешь? — поднял на него расстроенный взгляд Теодорка. — Но как же? Ведь Ратмир с нами уже столько лет! А этот Андрейка появился вот только! Как же он мог нас на него променять?!
— Эх, какой же ты ещё глупый, Теодорка! — улыбнулся старик Никифор. — Ратмир тебе ни отец, ни брат. И нам он тоже ни разу не родня. А вот так иногда случается в жизни, что чужой человек становится ближе, чем родня. Он столько для нас сделал, пока был с нами. Вот за это и нужно его ценить и благодарить.
— А я и ценю. Я очень даже ценю! — с жаром воскликнул мальчишка. — Но только так хочется, чтобы он был только мой.
— А вот этого, Теодорка, увы, не будет никогда, — развёл руками старик Никифор. — Он — не наша вещь, и командовать мы им не можем. Хочешь ты, Теодорка, чтобы он продолжал к тебе хорошо относиться — значит уважай то, что он уважает. Он-то сам всегда к нам прислушивается…
— Да я всё понимаю, дедушка Никифор… — опустил голову мальчишка. — Я постараюсь хорошо разговаривать с Андрейкой. Может и взаправду мне его братом своим начать считать?
— Только если ты сам этого захочешь, — понимающе усмехнулся старик Никифор.
— Я попробую, — Теодорка устремил куда-то вдаль не по-детски серьёзный взгляд. — Я ведь, дедушка Никифор, очень хочу быть как дяденька Ратмир. Он же столько знает и умеет. К примеру, какой вопрос я у него не спрошу, а у него уже готов ответ. Вот откуда?!
— Так он говорил же тебе, что с детства читал много и учился всякому разному, — усмехнулся старик Никифор. — Я вот понимаю так, что ему и жить приходилось в разных странах. И там многому он, видать, научился у тамошних умельцев. Сам-то он давно уже твердит, что тебе тоже учиться пора.
— Знаю, дедушка Никифор, — опустил голову мальчишка. — Только вот страшно мне так далеко одному от вас уезжать.
— Но он и матушке твоей разрешает там же остаться, да присматривать за тобой. А нас ты всяко-разно будешь видеть. Мы же с Ратмиром почти каждый год в Италию приезжаем, да всю зиму там представления даём.
— Вот именно, что почти, — вздохнул Теодорка.
— А тебе трудно особо там и не будет. Если только первое время. Так-то ты на итальянском уже славно разговариваешь…
— А я и писать могу уже много и по-итальянски, и по-английски, и по-немецки! Дяденька Ратмир много со мной занимался до этого Андрейки, — хвастливо перебил его мальчишка.
— Вот видишь! Молодец! Так что ничего не бойся, Теодорка, и давай этим разом, что мы в Италии будем, оставайся-ка ты учиться там же, где сам Ратмир учился, — заключил старик Никифор, надкусывая кусок пирога с капустой.
— Так мы всё-таки поедем этой зимой в Италию?! — радостно воскликнул Теодорка.
— Да, Ратмир сказал, что выправит нам всем новые документы и когда земля морозом схватится — поедем в Италию, — улыбнулся старик Никифор и довольно потянулся всем телом. — Эх, хорошо же там!
— Ура-а! Гип-гип, ура-а-а! — радостно закричал Теодорка и, вскочив на ноги, побежал вприпрыжку кругами, раскинув руки и распугивая птиц и стреноженных лошадей.
Глава 7
Во дворе Девичьего монастыря царила суматоха. Бородатые служащие Разбойного приказа в суконных формах с озабоченными лицами шныряли по застроенной деревянными постройками территории монастыря. Испуганные таким количеством мужчин, монахини шарахались от них в разные стороны.
На высоком деревянном крыльце недавно отстроенного терема матушки игуменьи Евникеи толпился чиновничий и монашеский люд. Сам митрополит Филипп в окружении своих помощников-монахов мрачно поглядывал вокруг из-под густых, кустистых бровей. Высокий, худой дьяк Разбойного приказа Лаврентий хмуро выслушивал первые доклады своих подчинённых. Он недовольно осматривался по сторонам и то и дело откидывал рукой лезшие ему в рот кончики блекло-рыжих, жиденьких косм, торчавших из-под высокой соболей шапки.
— Ну, что, Высокопреосвященнейший Владыко, похоже, что самой матушки игуменьи-то сегодня и не будет? — с раздражёнием обратился он к митрополиту.
— Не успеет она сегодня вернуться, дьяк Лаврентий, — слегка склонился к нему тот и добавил: — Как отбыла она днями ранее на богомолье во Владимир, так и ждали мы её не ранее будущей недели. Кто же знал, что такое приключится?!
— Так что мы здесь тогда торчим?! — разозлился ещё больше дьяк Лаврентий и прикрикнул на стоявшего тут же престарелого духовника Девичьего монастыря отца Павла: — Давай, отец Павел, мне скорее добрые хоромы, чтобы я мог там расположиться, да сыск продолжать. Великий государь с митрополитом меня спрашивать станут скоро. А мы ещё никого и не начали пытать. Я уже дал указание никого без моего ведома из монастыря не выпускать.
— Хорошо, хорошо, дьяк Лаврентий! Как же я и сам-то не додумался?! — залебезил отец Павел и крикнул старческим голосом стоявшим в стороне монашкам: — Ведите скорее дьяка Лаврентия в богатые хоромы, да стол для него и его людей накройте изрядный.
Монашки быстро подбежали к дьяку Лаврентию, и повели его в соседний терем.
Отец Павел тут же низко поклонился митрополиту: — И вам, Высокопреосвященнейший Владыко, у нас хоромы готовы самые лучшие. Сам провожу вас.
Митрополит Филипп кивнул, недовольно посмотрев вслед дьяку Лаврентию.
В это время в большой келье схимницы Серафимы продолжали гореть свечи. Пахло ладаном, мятой и эвкалиптом, и тяжёлым духом больного человека. Несмотря на солнечный день, в келье стоял полумрак.
На широкой смятой постели, раскинув руки и ноги в разные стороны, лежала горой, тяжело дыша, сама схимница Серафима. В беспамятстве она громко стонала и мотала головой из стороны в сторону. Сухими губами она периодически что-то шептала, и тогда сидевшая рядом келейница Ефросинья склонялась над ней, пытаясь разобрать, что она там шепчет.
— Вот опять, — развела она руками, обращаясь к сидевшему за широким деревянным столом помощнику дьяка Лаврентия — дьячку Николаю. — Опять бормочет, дескать «позовите его да позовите его». А кого позвать-то?! Никак не говорит.
— Да как же с ней такое приключилось? — хмуро глянул на неё тот.
— Так она же сама поехала за тем скоморохом. А я ей говорила, мол, зачем ты, матушка, сама-то поедешь? На то при монастыре есть посыльные. Опять же ей после того, как она увидела наших мёртвых послушниц в кладовой, сразу нехорошо стало.
— Ну, и зачем она поехала сама? — торопливо записывал за ней в толстую тетрадь помощник дьяка Лаврентия.
В этот момент в коридоре послышались быстрые, лёгкие шаги, и в проёме двери показалась худая мужская фигура в богатом кафтане. Мужчина пригнулся и шагнул в келью.
— Ох, дьяк Лаврентий! — соскочила с кровати келейница Ефросинья и поспешила припасть сухими, тонкими губами к костлявой руке дьяка.
— Ну, будет, будет, — недовольно отмахнулся от неё тот и пристально посмотрел на лежавшую на постели схимницу Серафиму. — Удар у неё, однако, похоже, случился. Все под богом ходим, — торопливо перекрестился он.
— Мы тоже так подумали, батюшка, — покорно отошла в сторону схимница Ефросинья, крестясь вслед за ним.
— Я-то сюда спешил, думал, что она хоть что-то сможет рассказать мне. Ан нет. Вижу, что толку сейчас от неё ни на грош, — раздосадовано покачал он головой. — Лучше бы остался себе в хоромах. Так и что — в себя ни разу и не приходила?
— Нет, батюшка, ни разу, — суетливо стала подправлять одеяло на больной келейница Ефросинья. — Только и бормочет одно: «Позовите его, да позовите его» А кого звать-то и не называет.
— А как удар-то с ней приключился? — поднял на неё сумрачный взгляд дьяк Лаврентий.
— А при мне и приключился, батюшка. Скоморох-то этот отказал ей. Вот у неё удар и приключился. Она же, матушка моя, вся испереживалась, что прознают в народе про эти убийства и перестанет народ в монастырь дары нести, да в монашество поступать, — торопливо пояснила келейница Ефросинья.