Утром я проснулся на полу финансового департамента. Солнечные лучи пробивались сквозь опущенные шторы, подо мной шумел офис. Несколько мгновений я лежал неподвижно, пока бодрые пожелания доброго утра за дверью не заставили меня сбросить сонливость и по-настоящему испугаться.
Я огляделся. Никогда еще мне не приходилось видеть кабинет в таком беспорядке: все полки выдвинуты, пол усеян бумагами. Стрелки часов показывали пятнадцать минут девятого. Только чудо могло помочь мне привести дела в порядок до прихода коллег. За двадцать четыре часа напряженного изучения документов я успел пересмотреть две тысячи папок вплоть до июня 1992 года. Мне смутно припомнилось, что около двух часов ночи я решил прерваться и навести порядок, но оставалось просмотреть парочку таблиц, и я продолжил, пока не провалился в сон, вызванный нервным перенапряжением.
Я беспомощно слушал приближающиеся голоса и шаги. Открылась дверь. Улыбки сползли с лиц госпожи Ямамото и госпожи Хатты.
– Господин Сато!
Госпожа Хатта бросилась ко мне, опрокинув стопку папок, лежавшую на полу.
– Господин Сато, что с вами?
Она присела рядом со мной в своем персиковом костюме-двойке и блузке, в глазах светились тревога и сочувствие. Госпожа Ямамото отдернула шторы. Дневной свет не внес ясности в причину разгрома, царящего в кабинете.
– Господин Сато! – Госпожа Хатта потрясла меня за плечо. – Не молчите! Вы пугаете меня!
– Похоже, нас ограбили, – сказала госпожа Ямамото. – Наверное, пора звонить в полицию.
Предложение госпожи Ямамото подсказало мне, как можно выпутаться из этой истории. Я мог бы притвориться, что не имею никакого отношения к разгрому офиса, однако, повлияло на мой мозг умственное перенапряжение! Я должен задушить эти постыдные мысли в зародыше!
– Нас не ограбили, – сказал я. – Это я работал здесь со вчерашнего дня.
У госпожи Хатты отвалилась челюсть. Она обернулась к госпоже Ямамото, которая изумленно прижала руку ко рту. Испугалась, что я разоблачу ее темные делишки, или того, что в нерабочее время придется восстанавливать учиненный мною беспорядок? Кто знает? Нельзя сбрасывать со счетов любое объяснение.
– Я немедленно должен пойти в главный офис. – Строгость моего тона совершенно не соответствовала учиненному мною хаосу. – Дело не терпит отлагательства. С наших счетов похищены деньги.
– Не может быть! – выдохнула госпожа Хатта. – С каких счетов?
Я не мог назвать точных номеров и дат, поэтому ответил неопределенно:
– Вскоре доказательства будут предъявлены.
– Может быть, вызвать врача? – прошептала госпожа Ямамото. – Господину Сато нехорошо.
– Ничего подобного! – запротестовал я. – Мне не нужен врач. Прошу вас, отправляйтесь на рабочие места.
Девушки наблюдали, как я пытаюсь подняться на ноги, уцепившись за край стола Мацуямы-сан. С третьей попытки мне это удалось. Вставая, я издал животный стон – резкая боль пронзила поясницу.
Сверху масштаб разгрома казался еще более впечатляющим. С упавшим сердцем я осознал, что уборка займет добрую половину дня. Весь пол был заставлен стопками бумаг. Я вспомнил, что за последние сутки не брал в рот ни крошки еды, не считая нескольких литров крепкого кофе. Я покачнулся, и госпожа Хатта подхватила меня за плечо.
– Быстрее, вызовите врача! Ему плохо!
– Нет, я в полном порядке…
Госпожа Ямамото выбежала из кабинета, не дослушав.
Госпожа Хатта усадила меня в кресло и подала стакан воды. Глаза ее в немом изумлении бродили по стопкам бумаг на полу. Я встал, собираясь начать уборку, но госпожа Хатта умоляла меня не двигаться с места. Смутившись, я погладил отросшую щетину на подбородке. Костюм мой был измят, во рту такой вкус, словно я долго жевал один из использованных фильтров для кофеварки.
– Я должен идти в главный офис, – повторил я госпоже Хатта. – Я должен срочно поговорить с ними.
– Прошу вас, господин Сато, подождите врача. Вы выглядите таким больным, – уговаривала меня госпожа Хатта.
В конце концов глава офиса избавил меня от необходимости тащиться в его роскошный, покрытый коврами кабинет, явившись в наш департамент собственной персоной. Запыхавшаяся госпожа Ямамото появилась в сопровождении не только медсестры Кано, но и грозы офиса главного менеджера Цуру и заместителя главного менеджера по работе с персоналом Мураками-сан. За десятилетия работы в «Дайва трейдинг» главный менеджер Цуру появлялся передо мной считанное число раз. То, что он соизволил спуститься с восемнадцатого этажа, не побоявшись разрушить свой мифологический образ, свидетельствовало о серьезности повода. Входя в комнату, Мураками-сан вежливо кивнул, но тут же присвистнул, увидев, что творится в офисе. Я не стал делать вид, что мне приятно его общество, и не ответил на кивок. Главный менеджер Цуру остался в дверях – бесстрастный, словно морской утес. Я был уверен, что Мураками-сан уже успел настроить его против меня. Поздоровалась со мной только медсестра Кано в белом хрустящем халате.
– Здравствуйте, господин Сато. Мне сказали, что вы плохо себя чувствуете.
Она подошла и положила прохладную руку мне на лоб, затем прощупала пульс. Из-за спины главного менеджера проказливо выглянул Таро. Одному Богу известно, почему именно сегодня чертов мальчишка явился на работу вовремя!
Прежде чем Таро успел спросить, что происходит, госпожа Ямамото шепотом объяснила ему суть дела.
– Ого! – проорал Таро. – Неужели нервное расстройство?
Медсестра Кано с материнской улыбкой опустила мою руку.
– Господин Сато, у вас быстрый и прерывистый пульс, – сказала она. – Вы переутомились, вам необходимо отдохнуть.
Мураками-сан добродушно улыбнулся мне – именно так, как их учат на этих чертовых семинарах.
– Начальник отделения Сато, – сказал он, – сегодня я отпускаю вас домой.
Я открыл рот, чтобы гневно возразить. Мне предстояло столько работы! Я должен был рассказать главному менеджеру Цуру о том, что поведала мне Марико. Кроме того, я как раз собирался заняться документами за 1989–1991 годы.
– Главный менеджер Цуру, если не возражаете, – я поднялся на ноги, – мне хотелось бы переговорить с вами наедине…
Главный менеджер Цуру устремил на меня твердый и значительный взгляд.
– Помощник Мураками, – промолвил он, – проследите, чтобы начальник отделения Сато был выведен из помещения офиса. Ему необходимо пройти полное медицинское обследование. После этого я хочу видеть его в моем офисе в четверг, в девять утра вместе с заключением врача.
Затем главный менеджер Цуру обернулся к госпоже Ямамото:
– Госпожа Ямамото, вызовите такси за счет фирмы.
После этого главный менеджер удалился. В комнате повисло неловкое молчание.
Когда такси выезжало со стоянки, я оглянулся на здание «Дайва трейдинг». Все мои коллеги сгрудились у окна. печально глядя вниз. Наверное, им казалось, что меня увозит не обычный «куик-кэб», а похоронный катафалк. Униженный, я с дрожью размышлял, сумею ли вновь завоевать уважение коллег. Почему мне так и не удалось найти ни единого доказательства? Несмотря ни на что, я был полон решимости заставить главного менеджера выслушать показания Марико. Пока такси пробиралось сквозь пробки, я разработал план. Дома я приму душ, побреюсь и надену свой лучший костюм. Затем Марико отправится вместе со мной в офис главного менеджера, где расскажет, как Мураками-сан заплатил ей за то, чтобы она отвлекала меня от его афер. Хотя до четверга я был официально отстранен от работы, наверняка, услышав рассказ Марико, главный менеджер резко поменяет свою точку зрения. После того как отвратительные подробности этого дела будут выяснены, я отправлюсь в городскую больницу навестить госпожу Танаку. Меня злило, что приходится ставить интересы работы выше интересов лежащей в коме соседки, но я жаждал оправдаться. Я решил, что позвоню в больницу из дома, чтобы узнать о состоянии госпожи Танаки.
Такси ползло по узким улочкам бухты Осаки, ладони и грудь покалывало, словно над ними трудился невидимый мастер акупунктуры. Несмотря на груз гораздо более тяжких забот, я волновался перед встречей с Марико. Последний раз мы виделись ночью, когда Марико пыталась соблазнить меня. Я говорил себе, что коварная соблазнительница Марико и настоящая Марико – это две разные девушки. Я с возмущением думал о возмутительном поведении Мураками-сан, и страх перед встречей с Марико отступал.
Такси повернуло к нашему дому. Я выбрался из машины, хлопнул дверью и тут заметил, что занавески в спальне задернуты. Странно, Марико – девушка неленивая, неужели она до сих валяется в постели? Я заспешил к входной двери, испугавшись, что ей снова стало нехорошо. В прихожей было темно, пахло мускусом и раздавленными цветочными лепестками, словно кто-то разбил пузырек с духами. – Марико?
Дом молчал. Я начал подниматься по ступенькам наверх, и тут мне в глаза бросилось зеркало в прихожей. Зеркало было разрисовано губной помадой. Таким грубым и вопиюще ярким тоном никогда не пользовались ни ты, ни Марико. Поперек зеркального стекла шла надпись:
Я задрожал. Затем я начал яростно стирать помаду рукавом, не заботясь о том, что испорчу летний пиджак. Я тер и тер, пока следы помады не исчезли полностью. Под надписью на зеркале была нарисована стрелка, указывающая на ступеньки лестницы. Одна из моих рабочих рубашек висела на перилах. По спине шла надпись:
Я сорвал испорченную рубашку. Интересно, что такое я с ней сделал? Предоставил свой кров после того, как она лишилась отца? Вторая стрелка указывала наверх. Послушный слуга, я следовал ее приказам. На двери был написан лозунг, словно плакат на политической демонстрации:
Охваченный гневом, я взбежал по ступенькам и ворвался внутрь. Растерзанный инструмент лежал посередине комнаты, рядом валялся большой молоток. Виолончель покрывали вмятины и царапины. Колки были сломаны, дека свернута набок, струны искорежены. Я решил, что Марико била виолончелью по татами, высоко поднимая ее над головой. Никогда уже этому инструменту не суждено издать ни звука. Какая ненависть могла вызвать подобную ярость? Марико даже не поленилась разломать смычок надвое. Я присел на корточки, скорбя над деревянными остатками. Через всю стену тянулась самая ужасная надпись из всех:
Я покачнулся. Что заставило Марико угрожать мне? Неужели она так ненавидит меня, что готова заявить в полицию? Жесткие и грубые слова испещряли стены. Я не мог их читать, каждое слово болью отзывалось в сердце. Стоя на коленях, я попытался поднять виолончель и соединить сломанные части. Зазубренные деревянные края цеплялись за брюки. Я перевернул инструмент. Большая часть задней стенки тоже была разбита. Вооруженная только помадой и молотком, Марико умудрилась превратить комнату в руины.
По плинтусу шла надпись:
Я положил инструмент на пол и ринулся вниз по ступенькам.
Марико забрызгала чернилами весь алтарь. Она разбила стекла в рамках с фотографиями и зубочисткой выковыряла глаза изображениям наших родителей. Марико пририсовала бороды нашим матерям, а отцов превратила в рогатых и зубастых чудовищ. Только твою фотографию она оставила нетронутой, зато внизу было нацарапано:
Я захлебнулся рыданиями. Знаю, глупо было так расстраиваться, но я не мог ничего с собой поделать. За что? Что я ей такого сделал?
Над оскверненным алтарем шла последняя надпись, выведенная чернильным пальцем:
Каким же идиотом я был! Как заблуждался!
Я смел осколки стекла в совок и выбросил фотографии. У меня не хватило мужества убрать остальной беспорядок. Вместо этого я проглотил тост, принял душ и переоделся в чистую рубашку и брюки. Затем вынул из стенного шкафа портативный телевизор. Состояние госпожи Танаки не улучшилось, но по крайней мере оставалось стабильным. Доктор Оно был исполнен оптимизма. Наоко отпросилась с работы и, похоже, поселилась рядом с кроватью тетушки. Она все так же болтала с неподвижной госпожой Танакой, словно не прекращала это занятие с тех пор, как я оставил ее в ночь на воскресенье. У тети и племянницы под глазами были одинаковые синяки, словно в отсутствие медсестры они обменялись боксерскими ударами. Занятая тетушкой, Наоко даже не подумала спросить меня, почему я не на работе или почему не вернулся в больницу в воскресенье, как обещал. Девушка радостно улыбнулась и всплеснула руками, увидев портативный телевизор. Наоко уверяла, что госпожа Танака вполне способна слушать любимый сериал «Жизнь и любовь девушек из лифта».
Я оставался в больнице до темноты. Я мог бы остаться там и на ночь, но не хотел использовать болезнь госпожи Танаки как предлог, чтобы не возвращаться домой. Нельзя позволить Марико запугать себя до смерти! Завтра – день весенней уборки, я возьму щетку и соскребу со стен все эти клеветнические надписи. Я также уберу изуродованную виолончель и вызову слесаря, чтобы сменить замок на входной двери.
Дома я сразу же направился в пустующую комнату. В воздухе висело воспоминание о совершенном насилии. Вид инструмента, разбитого и израненного, наполнил меня горечью. Я вынул из комода старое красное кимоно и прикрыл инструмент шелковой тканью, чтобы скрыть следы увечий.
Ночью сердце мое терзали печали. Воспоминания об утренних событиях в офисе заставляли сгорать от запоздалого стыда. Я должен принять как великую честь любое наказание и работать как вол, чтобы вновь заслужить уважение коллег. Впрочем, сегодня ночью мне казалось, что проще будет забраться на Фудзияму в балетных тапочках.
Как коварно Марико подстроила мое падение! Как гнусно обошлась со мною! Какой запутанный клубок лжи! Действительно ли ее отец умер? Видела ли на самом деле Марико сон об Окинаве? Больше всего меня озадачило то, что Марико не тронула твою шкатулку с драгоценностями. Она не взяла денег, даже забытая сдача валялась на комоде!.. Зачем Марико совершила все это, если не ради денег? Я не мог дать ей ничего.
Превосходная новость! Госпожа Танака очнулась от комы! Когда я вошел в палату с пакетом фруктов, Наоко поманила меня от дверей комнаты госпожи Танаки. Я испугался самого худшего, но на лице Наоко сияла широкая улыбка. Потеряв голову от радости, Наоко бросилась мне на шею, прыгая, крича, и чуть не сбила очки с моего носа.
– Господин Сато, прошлой ночью тетя очнулась! Скорее сюда! Она сидит на кровати, ворочает головой и… и вообще!
Когда я увидел госпожу Танаку, бананы и персики выпали из пакета на пол. Старушка сидела на троне из подложенных подушек и смотрела программу «Доброе утро, Япония!» Она дружески кивнула мне, словно мы столкнулись у почтового ящика.
– Госпожа Танака, вы очнулись! – завопил я.
Я был поражен. Только вчера госпожа Танака была без сознания, а сегодня сидит и смотрит сюжет о турнире по сумо в детском саду.
– Как вы себя чувствуете? – спросил я. – Голова болит?
– Тетя не разговаривает, – сказала Наоко. – Доктор говорит, она еще в шоке. Потребуется время, чтобы голос вернулся.
Улыбаясь, я стал подбирать с пола фрукты, затем подвинул кресло к кровати больной. Все утро мы с Наоко суетились вокруг госпожи Танаки и смеялись от радости. Сама старушка не принимала участия в нашем веселье. Когда во время ленча Наоко похвалила госпожу Танаку, которая ела манный пудинг, старушка сердито отбросила ложку.
Когда госпожа Танака покончила со своим питательным завтраком, ее навестила Томоко – подружка Наоко. Девушки вместе снимали квартиру. Она привезла с собой господина Танаку. Муж госпожи Танаки нарядился, аккуратно причесал седые волосы. Большой букет роз лежал у него на коленях – въезжая в комнату, господин Танака чихнул от их аромата. Он кивнул жене (явно озадаченный ее посттравматической немотой) и положил цветы на поднос. Затем уселся в кресло и стал смотреть документальный фильм об опасности финансовых пирамид.
Томоко, смеясь, рассказывала, что все утро господин Танака спрашивал о жене и вообще очень скучает по ней. Мы с Наоко соглашались и смеялись в ответ. Я впервые видел подружку Наоко, работавшую в туристической сфере. Томоко была девушка крупная, хотя вовсе не толсЂая. Ей даже шел лишний вес, сочетаясь с пышной гривой вьющихся волос. Она носила грубоватые кожаные ботинки и брючный костюм, столь популярный среди молодых деловых женщин. Томоко, как многие полные люди, оказалась особой весьма разговорчивой. Она сказала мне, что Наоко очень лестно отзывалась обо мне. Меня это удивило – вот уж не думал, что Наоко составила обо мне хорошее мнение.
Так как погода стояла превосходная, мы решили, что следует раздобыть кресло на колесиках и отвезти госпожу Танаку в больничный сад подышать свежим воздухом. С разрешения медсестры мы завернули старушку в одеяла и выкатили во двор. Со стороны мы представляли собой весьма организованное шествие: задавала темп Наоко, катившая кресло. Я шел рядом, пытаясь приладить ручку под запястье госпожи Танаки. Завершали процессию господин Танака и Томоко.
Больничный дворик оказался маленьким и хорошо ухоженным. Две мощеные дорожки делили на четыре части лужайку, по краям которой росли кустарники и цветы. Декоративная поилка для птиц украшала центр лужайки, кругом на скамейках сидели больные. Под руководством медсестры в садовых ботинках самые юные больные, сидя на траве, цветными карандашами рисовали в блокнотах маргаритки.
– Разве здесь не чудесно, тетушка? – воскликнула Наоко. – Что за славный денек!
На самом деле небо затянули облака, но сегодня ничто не могло испортить настроение Наоко. Так как лужайка оказалась довольно неровной, мы медленно переместились на мощеную дорожку.
Хорошей погодой наслаждались не только больные. Один из врачей курил сигарету, сбрасывая пепел прямо на клумбу. Да уж, не придумал ничего лучшего, как курить на виду у больных детей! Странное поведение для медика! Ты будешь довольна, услыхав, что я бросил на доктора долгий неодобрительный взгляд.
Внезапно все эти сантименты отступили на второй план. Я заметил на скамейке недалеко от курильщика в белом халате девушку-иностранку. Не просто иностранку, а Мэри из Англии! От неожиданности я даже остановился. На Мэри была черная футболка и льняные брюки. Рядом с ней сидел хрупкий юноша в белом больничном халате. Мэри держала на коленях книгу и читала вслух, а юноша бездумно глядел прямо перед собой. Его смертельная худоба говорила о продолжительной тяжелой болезни. Когда наша процессия приблизилась к Мэри, я заметил, что читает она иллюстрированную книжку японских народных сказок. Я удивился – не многие иностранцы умеют читать по-японски. Бабочка с сиреневыми крыльями порхала рядом с Мэри, отвлекая девушку от чтения. Она с улыбкой отмахнулась от назойливого насекомого. Юноша все так же безучастно смотрел на бабочку, пока та не улетела. Когда кресло на колесах, громыхая, поравнялось со скамейкой, Мэри подняла глаза, но снова не узнала меня. Наверное, решила, что я больничный сторож или кто-то в этом роде. Я не стал приставать к ней, требуя вернуть долг. Мне было приятно видеть, что рядом с болезненным компаньоном Мэри кажется такой довольной и спокойной.
В половине четвертого я простился с кланом Танака, потому что в четыре ждал слесаря. Пока слесарь орудовал своими инструментами, я принялся соскребать со стен жестокие слова, нацарапанные Марико. Как я ни старался, розовая помада не хотела стираться. Единственный выход – перекрасить стены заново. Решение, конечно, радикальное, но ведь мы с тобой хотим, чтобы стены стали прежними, разве не так? Завтра куплю краску. Тебе будет приятно услышать, что наш домашний алтарь восстановлен. Я просмотрел семейные альбомы и заменил поврежденные фотографии. В твою рамку я вставил ту самую фотографию с парома на Кюсю. Как ты прекрасна, такая смеющаяся и сияющая изнутри! Твоя улыбка осветила весь алтарь.
После того как слесарь закончил работу и выдал мне новенькие сверкающие ключи, я поднялся наверх, чтобы посмотреть на виолончель. Инструмент лежал на полу, прикрытый красным шелком кимоно. Я осторожно поднял его на руки и снес на задний двор.
Солнце зашло, и я с трудом различал кусты в дальнем углу сада. К счастью, для работы мне хватало света, падавшего от кухонного окна. Я положил виолончель и начал копать землю совком. Совок плохо входил в дерн, поэтому задача оказалась труднее, чем я полагал. Рубашка прилипла к спине от пота, на руках появились болезненные волдыри. Когда яма была готова, я снял с виолончели красный шелковый чехол и положил ее на новое место успокоения. Несколько мгновений стоял, погрузившись в воспоминания, потом начал засыпать яму землей. Затем притоптал холмик, образовавшийся рядом с ямой. Лужайка была испорчена, но завтра утром я все поправлю: посажу в землю семена травы. Я засунул совок на место, затем отправился принимать заслуженную ванну.
Дом очистился от следов жестокости Марико. Теперь он снова принадлежал нам. Если бы это могло утешить мое сердце! Даже после того, что Марико сотворила с нашим домом, мне не хватало ее. Когда я чистил зубы, то заметил на полочке в ванной заколку для волос с розочкой из какой-то ткани на конце. Я повертел заколку в руках, ощущая тоску по тем дням, когда Марико была так заботлива и добра ко мне. Меня раздражало, что я никак не могу перестать думать о ней. В конце концов я зашвырнул заколку в унитаз, нимало не заботясь о том, что она может застрять в трубе.
Как тихо ночью, окрестности словно укрыты пуховым одеялом. Только ночной бриз, проникший в сад, шевелит листья. Я снова сижу за кухонным столом. На кухне темно – лампочка перегорела, а я так и не заменил ее. Может быть, ты думаешь, что я грущу, но поверь, это вовсе не так. Я чувствую себя бодрым и живым как никогда. Грудь мою переполняют надежды.
Хотя часы уже пробили полночь, я не пойду спать. Ночной сон – не более чем привычка. Лучше сидеть за кухонным столом, чем ерзать на матрасе, балансируя на грани безумия. Позволь мне остаться здесь и поговорить с тобой.
Процесс выздоровления госпожи Танаки шел семимильными шагами. Когда я навестил ее в больнице в следующий раз, старушка сидела на кровати и вязала. В пурпурно-красном халате и бирюзовом тюрбане она уже гораздо больше напоминала прежнюю госпожу Танаку (хотя из-под оборки тюрбана все еще виднелись бинты). Наконец-то она одна. Племянница и муж куда-то запропастились.
– Доброе утро, госпожа Танака, – поздоровался я. – Сегодня вы выглядите очень бодро.
Старушка улыбнулась и кивнула, накидывая петлю. Так как ее способности к разговору еще не восстановились, я присел рядом с кроватью и начал болтать. Телевизор был выключен, и в отсутствие жизнерадостных рекламных слоганов комнату наполняло клацанье спиц. Не прерывая работы, старушка изучающе поглядывала на меня, выжидая, что интересного я ей скажу. Я ощущал неловкость – куда мне до болтушки Наоко!
– Вид у вас боевой, – продолжил я, – вчерашняя прогулка в саду явно пошла вам на пользу.
Моя речь не произвела на госпожу Танаку особого впечатления. Она наклонила голову и принялась считать петли.
– Уверен, скоро вас выпишут домой. Чем я могу помочь вам? Купить что-нибудь? Или сделать какую-нибудь работу по дому?
Нечего и говорить, что госпожа Танака не посчитала нужным ответить на эти вопросы. Она уткнулась в вязание, и я удивился, что моя забота о ее здоровье обидела старушку. Я заметил, что госпожа Танака пропустила ряд, и в полотнище образовалась дырка. Она принялась яростно распускать нитки. Впрочем, дойдя до дырки, госпожа Танака не остановилась. Она распускала и распускала пряжу, пока не распустила ее до конца. Затем, используя язык знаков, старушка показала на руки и протянула мне шерсть. Мне понадобилось некоторое время, чтобы понять – она хочет использовать мои руки, как рамку. Наклонившись к госпоже Танаке, я установил руки, как было велено.
Доктор Оно зашел проверить температуру пациентки. Рассмеявшись, он назвал меня ее маленьким помощником. Когда в палату вошла медсестра с подносом, на котором стояли фруктовый салат и молоко, госпожа Танака милостиво позволила мне опустить руки. Медсестра принялась бранить госпожу Танаку – ночная сиделка рассказала ей, что старушка всю ночь просидела за вязанием.
– Не стоит так потакать своему нездоровому пристрастию к вязанию, – сказала она. – Главное для нас сейчас как можно скорее пойти на поправку.
Пока госпожа Танака поглощала завтрак, я читал ей газету «Дейли иомиури». На середине статьи о новых предложениях министерства рыбного хозяйства по изменению размеров рыболовных сетей я поднял глаза и заметил, что госпожа Танака дремлет.
– Госпожа Танака, – прошептал я, – вы спите?
Она не ответила, поэтому я решил, что старушку сморило после ночи, проведенной за вязанием. Я сложил газеты и поставил поднос на ночной столик. Затем подошел к окну и опустил желтые шторы. Когда я крался к двери, со стороны кровати неожиданно раздался слабый хрип:
– Она ушла?
Я замер, как вкопанный, и повернулся назад. Госпожа Танака снова восседала на своем троне из подушек. Глаза ее сверкали в темноте.
– Вы разговариваете! – воскликнул я.
Казалось, госпожу Танаку совершенно не удивило возвращение собственного голоса.
– Ну так что же, она ушла?
– Вы говорите о медсестре? – спросил я.
– Нет. Я говорю о той девушке.
– Марико? Ах, Марико… Да, она ушла.
Дрожь в голосе выдала меня. Я не забыл яростного неприятия, которым встретила Марико госпожа Танака. Не желая еще больше расстраивать старушку, я не стал рассказывать ей о несчастных обстоятельствах, которыми сопровождался ее уход.
– Хорошо, – сказала госпожа Танака. – Будем надеяться, что больше мы не увидим бедняжку.
Бедняжку? Вот это да! Тон, которым госпожа Танака теперь говорила о Марико, заставил меня предположить, что старушка знает больше, чем я думал.
– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Она что-нибудь рассказывала вам?
Заметив, что я встревожен, госпожа Танака потеплела, ее руки затеребили простыню.
– Я знаю, ей вас не одолеть, – промолвила она, голос звучал все увереннее, – ведь я права? Не так-то сто одолеть вас.
Эти странные слова только усилили мою тревогу.
– Госпожа Танака, – начал я, – ведь Марико не пыталась…
Ко мне вернулись воспоминания о той субботней ночи. Марико дрожит на газоне, один носок сполз на лодыжку, цветочный рисунок на платье почти незаметен в сумерках. «Я слышала голос», – сказала она тогда.
Воспоминания когтями впились в мое сердце.
– Госпожа Танака, той ночью, когда вы упали и разбили голову… Это ведь не Марико…
– Мое падение не имеет никакого отношения к Марико. Девушка не виновата, – ответила госпожа Танака. – Больше мы не станем разговаривать об этом. Я просто хотела удостовериться в том, что она ушла. А теперь позвольте старой женщине немного поспать.
При всей ее хрупкости в глазах старушки застыла твердость, которая не позволила мне настаивать на продолжении разговора. Меня распирало от любопытства, но я рассудил, что если госпожа Танака захочет, она сама расскажет мне обо всем. В мои намерения не входило мучить расспросами беспомощную пенсионерку.
– Замечательно, вот и спите, – сказал я. – Я приду завтра. Все равно мне нужно идти домой и заняться покраской стен в свободной комнате.
На лице госпожи Танаки появилось печальное выражение. Мне показалось, что она на глазах постарела.
– Господин Сато, – прошептала она, – я хочу, чтобы вы знали, что иногда я тоже это чувствую, и очень сильно. Вы больше не должны жить в этом доме. Она сердится на вас, понимаете? Она не даст вам жить спокойно…
Госпожа Танака задохнулась и не могла продолжать – и неудивительно, после сотрясения мозга в голове старушки все спуталось.
– Марико ушла, – напомнил я ей. – Я сменил замок на входной двери, так что не бойтесь, она больше не вернется.
Затем я пожелал ей спокойного сна, попрощался и ушел. Я просто не мог дождаться, когда расскажу Наоко о том, что тетушка снова обрела речь.
Вечером, когда я залез на стремянку, чтобы начать покраску стены в цвет яичной скорлупы, зазвонил телефон. С тех пор как я последний раз слышал его звон, прошли недели, поэтому я не на шутку переполошился. Дрожа от нервного возбуждения, я спустился со стремянки и отложил в сторону кисть. Затем поспешил вниз по лестнице, схватил трубку и взволнованно выдохнул:
– Алло!
– А, Сато, это вы? Как проводите отпуск? – пророкотал заместитель главного менеджера по работе с персоналом Мураками-сан.
Я поморщился и в который раз пожалел о том, что не установил устройство, позволяющее определять телефонный номер звонящего. В списке людей, с которыми мне не хотелось общаться, Мураками-сан отводилось почетное первое место. Нет, пожалуй, второе. Первое принадлежало одной девушке из хостесс-бара.
– Я прекрасно отдохнул, благодарю вас, – коротко ответил я. – Надеюсь вернуться на работу в полном порядке.
– Не беспокойтесь о работе, Сато, – сказал Мураками-сан. – Госпожа Ямамото взяла на себя труд полностью пересмотреть систему регистрации документов. Амбициозная штучка эта маленькая шалунья, верно?
Мураками-сан хрипло хихикнул. Я подумал, что ему не подобает называть госпожу Ямамото штучкой и шалуньей, однако сдержал язык. Я удивлялся, что Мураками-сан не собирается извиняться за всю ту ложь, которую распускал о тебе.
– Надеюсь, это не заняло много времени, – промолвил я.
– О, они трудились не покладая рук до семи или восьми вечера в понедельник. Когда закончили, я закатил им шикарный ужин. Весьма скромное поощрение за ту огромную работу, которую они проделали.
От мысли о том, что все мои чрезмерно любопытные коллеги сошлись вместе в барс, краска бросилась мне в лицо. Могу себе представить, что они говорили обо мне, когда саке лилось рекой!
– Как они справляются без меня?
– О, они справляются превосходно. Помощник менеджера из отдела снабжения Огата-сан занял ваше место. Вы разве не знали, что он дипломированный бухгалтер? Мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы человек так рьяно набрасывался на цифры!
Я почувствовал облегчение. Я знал Огату-сан как честного работника с хорошей репутацией, который не допустит серьезных просчетов в мое отсутствие. Однако это назначение вряд ли могло полностью компенсировать тот ущерб, который я причинил компании.
– Мне трудно передать, – начал я, – как я сожалею о том, что случилось в офисе. Я также хочу принести извинения по поводу моего возмутительного поведения в субботу…
Слова застряли в горле. Я не собирался извиняться за все. Например, я и сейчас готов был повторить те слова, которые произнес тогда, обвиняя Мураками-сан в распространении о тебе ложных слухов.
– Э… Сато, постойте. У меня звонок по другой линии.
Не дожидаясь моего ответа, Мураками-сан нажал на кнопку удержания вызова. Мелодия «Зеленые рукава», аранжированная для свирели, заставила меня отнять трубку от уха. Стоял чудесный вечер. Солнечные лучи наклонно падали сквозь стеклянную входную дверь, заливая прихожую мягким желтоватым светом. На улице играли дети, стучали мячи, полозья роликовых коньков царапали тротуар. Я слышал, как мать звала сына мыться. Мальчик в ответ кричал, что он уже вырос и поэтому мыться не станет. Затем последовал звук шлепка и детский вопль. Через две минуты свирельной музыки Мураками-сан вернулся к прерванному разговору.
– Простите, Сато! Срочный звонок. Так на чем мы остановились? Ах да! Как вы проводите выходные? Как отдыхается?
Мураками-сан начисто забыл, о чем мы говорили до того, как разговор прервался. Наверняка подобная забывчивость неспроста.
– Прекрасно, спасибо.
– А эта девушка, Марико, она все еще?…
– Она ушла, – промолвил я.
Как сухо и чопорно прозвучали эти два слова. И как безгранична моя печаль! Удивительно, но Мураками-сан вдруг посерьезнел и перестал нести чушь.
– Вы были правы в своих подозрениях относительно Марико. Она все это время обманывала меня.
Мураками-сан прочистил горло.
– Прошлым вечером я был в баре «Сайонара». Я вызвал Маму-сан и сказал ей, что если ее девушки будут проделывать такие грязные трюки с клиентами, она просто останется без посетителей! И знаете что, Сато? Я никогда еще не видел Маму-сан в таком свинском состоянии! Она лыка не вязала, причем держалась разнузданно и цинично. Она позвала Марико и сказала, чтобы я разбирался с ней сам. Затем Мама-сан удалилась к себе. Когда я стал давить на Марико, та начала все отрицать, уверяя меня, что видела вас всего два раза в жизни, да и то в баре. Сначала я решил, что она лжет, но потом она расплакалась. Марико сказала, что последние две недели не вставала с постели и ничего не помнит. Как ни странно, я поверил ей, Сато. По крайней мере той ночью я ей точно поверил. Потом она убежала на кухню, рыдая в голос. Мы с Таро выпили и быстренько убрались оттуда. Пошли в «Копакобану». Я подумываю о том, чтобы закрыть счет компании в баре «Сайонара». Это место, похоже катится в пропасть.
То, что Марико все отрицала, больно ранило меня, но ничуть не удивило. Другое дело ее слезы.
– Да не переживайте вы так, – доверительным тоном посоветовал мне Мураками-сан. – Я хочу, чтобы вы знали: я сочувствую вам. И мне попадались такие девицы. Однажды у меня была любовница, которая заставила меня скупить ей всю осеннюю коллекцию туфель и сумок от Исси Мияки…
Так, это уж слишком!
– Марико никогда не была моей любовницей!
Я почти видел недоверчивую улыбку на лице Мураками-сан.
– Называйте это, как хотите, но не вы первый. В следующий раз будете умнее и предусмотрительнее.
Не будет никакого следующего раза!.. Впрочем, убеждать в этом Мураками-сан бессмысленно, также, как и уверять его, что Марико не была моей любовницей. В моем молчании содержался упрек – впрочем, оставшийся без внимания.
– Значит, так, Сато, я хочу, чтобы вы знали, что мы с главным менеджером Цуру обсудили ваше положение в компании и пришли к совместному заключению, что вам нужно сменить поле деятельности. В департаменте перевозок есть вакансия помощника делопроизводителя. Я понимаю, для вас это прыжок в неизвестность, но делать нечего. Вы должны приступить к работе в понедельник. Предварительно вам следует посетить врача и представить справку о психическом здоровье.
Вот так! Нож гильотины со стуком упал вниз. Ниже этой должности только должность кухонного рабочего в столовой. Уж лучше бы они выдали мне пару резиновых перчаток и отправили отскребать тарелки! Впрочем, если говорить честно, я скорее согласился бы мыть посуду в столовой, чем работать в департаменте перевозок – в его заваленных аккумуляторами клетушках, пропахших сыростью и горчичным газом. Восемнадцать лет до пенсии. Я размышлял. Целая жизнь! Как ни странно, эта Мысль не показалась мне такой уж опустошающей. Отвратительная история с Марико закалила мой дух.
– Сато? Сато? Вы слышите? Не расстраивайтесь! Уверяю вас, все это временно. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы вернулись в финансовый департамент… Сато? Минутку, еще один звонок, подождите…
В трубке щелкнуло, и снова зазвучала порядком надоевшая свирель. Как беззаботно Мураками-сан только что распорядился моей жизнью.
Не сознавая, что делаю, я положил трубку на рычаг, затем снова снял. Услышав долгий непрерывный сигнал, я понял, что случилось. Боже, что же я наделал! Впрочем, все это имеет значение, только если я останусь работать в «Дайва трейдинг». Я тут же решил, что завтра напишу заявление об уходе.
Я отправился на кухню, чтобы заварить чай. Пока вода с шумом билась об алюминиевое дно чайника, я снова запаниковал. Что я наделал? Какая компания наймет работника средних лет, решившего пуститься во все тяжкие? Я зажег газ и поставил чайник на плиту. Тех денег, что лежали в банке, мне должно хватить на год-два экономной жизни. Но ведь человек не в силах жить без работы! Человеку необходима цель, он должен вносить свой вклад в жизнь общества. Я вспомнил о вакансии помощника торговца рыбой, которую подыскал для Марико. В каком законе написано, что я должен зарабатывать на жизнь, протирая штаны в офисе? Общество нуждается в продавцах рыбы не меньше, чем в бухгалтерах. Почему бы не попробовать устроиться на работу, которая позволит расширить кругозор? Идея казалась мне такой радикальной, что я некоторое время постоял у окна, пытаясь свыкнуться с ней. Свист, а затем пронзительный визг закипевшего чайника прервал мои размышления. Чтобы принять решение, мне хватило времени, за которое закипает вода. Я заварил зеленый чай и захватил его с собой наверх. Меня ждала работа.
Как много изменилось за прошедшие недели! Чем больше я думаю о том, что произошло между мной и Марико, тем больше полезного нахожу в этой истории. Пусть мне пришлось изрядно потрудиться, устраняя беспорядок, оставленный Марико в нашем доме, но горький опыт научил меня многому. Нельзя бросаться на шею первому встречному, нельзя приводить в дом малознакомых людей. Марико навсегда отучила меня от излишней доверчивости.
При воспоминании о Марико сердце забилось чаще. Поверь, я уже забыл ее лицо. Ее нежные черты, такие резкие и яркие, почти стерлись, оставив в памяти туманную дымку. Впрочем, чтобы снова восстановить ее облик в памяти, мне достаточно добраться на метро до Синсайбаси. Нет, не стоит. Я не должен вспоминать о Марико. Я ведь обещал тебе, что никогда больше нога моя не ступит на порог бара «Сайонара». В некоем иносказательном смысле я все это заслужил – не следовало мне соглашаться приходить туда в первый раз.
Как тихо ночью, мир словно онемел. Наверное, я уже говорил тебе: по ночам мне кажется, что ты становишься ближе. Это довольно странно, потому что раньше именно ночью ты отдалялась от меня, покидая нашу теплую постель и отправляясь бродить в одиночестве по первому этажу. Но давай не будем оглядываться в прошлое. Когда-то я сделал тебя несчастной. Теперь я это понимаю. Обещаю, больше такое не повторится. Я хочу только, чтобы мы продолжали жить в мире и согласии. Пусть же эта безмолвная ночь длится вечно!
Внезапно молчание ночи нарушилось. Ты слышишь? Там, в саду? Нужно выяснить, что это за звук. Смотри, как неуклюже я отодвинул кресло. Как скользят по полу босые ноги – и каждое липкое прикосновение напоминает о том, что не мешало бы пройтись по линолеуму шваброй. Словно во сне я открыл заднюю дверь и вышел под небо с невидимыми звездами. Единственная настоящая вещь в этом мире – мое приближение к тебе. Я преклонил колени перед недавно насыпанным холмиком и приложил ухо к земле. Теперь я слышал ее ясно, стоило только закрыть глаза. Виолончель пела свою полуночную сонату в ре-миноре. Ту самую, которую когда-то играла мне ты.