— Пусть заполнит карточку.
Я никого вокруг не вижу. Автоматически выполняю все действия, стараясь не упасть. Беру ручку, начинаю заполнять формуляр.
Снова голос:
— Что это еще такое? Ответ:
— Травести. У него повестка.
— Веди его прямо к главному врачу. Вот он будет доволен!
Я иду за военным, который несет мои бумаги. Я их заполнил нетвердым, дрожащим почерком. Когда я очень волнуюсь, проявляется двойственность моей натуры: я не знаю, какой рукой я пишу, левой или правой.
Солдат стучит в дверь, на которой табличка с каким-то именем, но я не успеваю прочесть. Мой сопровождающий пропускает меня вперед и объявляет:
— Месье полковник, врач направил к вам этого… человека.
И вот мы смотрим друг на друга. Передо мной полковник медицинской службы в белом халате, небольшого роста, со строгим и суровым лицом. Ему лет пятьдесят, у него круглые обезьяньи глаза.
— Что это за карнавал? Вы кто?
— Жан Марен.
— А! Так это вы!
Кто его предупредил? Он вынимает из ящика какое-то письмо, перечитывает. На меня не смотрит.
— Так, понятно…
Он слегка раскачивается взад и вперед, с пятки на носок, поправляет воротничок и говорит сухо:
— Это мне не нравится. И в университете вы тоже одеваетесь женщиной?
Теперь пора это сказать. Надо же с чего-то начать.
— Я транссексуал…
Он молчит. Все время раскачивается, но зато уже смотрит прямо на меня. Судя по нетерпению, написанному у него на лице, мне не на что надеяться. Я достаю из сумочки две справки, призванные его убедить. Он их берет, читает, перечитывает и не возвращает. Моя жизнь исчезает в папке, к которой меня никогда не допустят.
— Раздевайтесь.
Он садится и ждет, как перед спектаклем. Я не смогу. Меня охватывает панический страх. В этом холодном кабинете с металлической мебелью, с открытыми окнами, выходящими на казарменный двор. Раздеться перед мужчиной в белом халате, в галстуке — в этом есть что-то неприличное.
— Раздевайтесь. Меня ждут еще и другие дела.
Платье, колготки, туфли. Мне холодно. Опять та же тоска. Смутные воспоминания о визитах к врачам, о прикосновениях чужих рук…
— Раздевайтесь догола, Марен!
Словно повинуясь глупому рефлексу, я свертываю трусы в комочек и не знаю, куда их положить, будто неприлично оставлять их на виду у моего палача. В конце концов я засовываю трусы и лифчик в сумку.
— Выпрямиться! Лицом ко мне!
Мне уже приходилось видеть удивление в чужих глазах. Любопытство, смущение. Приходилось видеть и нежность, и даже вожделение. Это та гамма чувств, которые может вызвать мое тело. Но я никогда еще не видел отвращения.
Врач — полковник, чью фамилию я не успел прочитать на двери, осматривает меня с отвращением. Всего, от сосков грудей до лобка. Он не видит положенной растительности, перед ним стоит нечто, похожее одновременно на девушку и на десятилетнего мальчика.
— Подойдите, станьте сюда, в этот угол.
Руки проверяют то, что видят глаза. Он ощупывает грудь, плечи, живот» вновь поднимается к груди, трогает подбородок, щеки. Он проверяет, бреюсь ли я. Он хочет найти и ухватиться, как за спасательный круг, хоть за намек на мужскую волосатость. Хоть один волосок на подбородке или над губой утвердил бы его в нужном диагнозе. Все было бы для него просто. Один волосок — и я годен к службе.
К его огорчению, мне нечего ему предъявить. И это ему явно не нравится. Но мой член остается главным аргументом.
— И все же вы мужского пола!
— Нет. Я транссексуал.
— Это вы так говорите. Встаньте спиной к стене, смотрите вперед, не двигайтесь.
Он нагибается и резко ударяет по моему члену. Он делает это двумя пальцами, быстро, профессиональным жестом. Мне больно, как будто учитель ударил меня линейкой. Я вскрикиваю. Он выпрямляется, очень недовольный.
— Мне это не нравится. Встаньте в пол-оборота. Нагнитесь вперед.
Сначала он проверял, действительно ли я импотент. А что он сейчас проверяет? Я не знаю. Холодный пот выступает у меня на лбу, от унижения меня корчит.
— Одевайтесь и не устраивайте цирка!
Не бойся, чудовище. Я не упаду в обморок. Я не выверну весь мой страх на натертый паркет. Мне даже удается что-то произнести в свою защиту:
— У меня нет полового возбуждения с детства. Это должно быть объяснено в письме. Психиатр…
— Психиатр меня не касается. Одевайтесь и пройдите в семнадцатый кабинет.
Ясно, что он хочет побыстрее освободиться от меня. Он не может решить сам. Он меня отсылает к армейскому психиатру в семнадцатый кабинет, и я опять иду за капралом, который несет папку с моими документами, как носят секретные государственные бумаги.
Второй этаж. Я встречаю какого-то студента с блуждающим взглядом. Похоже, он напичкан транквилизаторами. Наверное, один из тех, кто пытается играть в опасную игру — симулирует нервное расстройство, чтобы не идти в армию. В лучшем случае он проведет два-три месяца в военном госпитале, глотая всякую психотропную гадость. В худшем — выйдет из госпиталя по-настоящему больным.
Наглый парень, ожидающий своей очереди, бросает мне, когда я прохожу:
— Ты голубой?
Капрал стучит в дверь, произносит несколько слов, кладет мои документы и проводит без очереди в семнадцатый кабинет.
И там я вижу женщину. Психиатр — женщина! Я хватаюсь как за соломинку за возможность наконец-то все объяснить.
Я говорю, говорю. Рассказываю все — про детство, отрочество, свою любовь, свой стыд, свои надежды и повседневную жизнь.