— Да, не новыми. Но у меня их нет.
— Найдешь. Когда хотят, всегда находят. А вот если ты приведешь полицейских, то помни, твои «пальчики» на моем пистолете.
— Да, месье Антуан.
— С сегодняшнего дня ты начнешь работать серьезно. Будешь отрабатывать положенные часы днем и ночью, и еще я тебе буду выдавать пятьдесят франков в день на такси.
Он возвращает мне сумку. Мне завязывают глаза и снова ведут по коридору, потом вниз, на улицу, и запихивают в машину. На бульваре Рошешуар меня отпускают, вытолкнув прямо на тротуар.
— Валяй, ты хорошая девчонка и не забудь, только горы друг с другом не встречаются. Пятница, одиннадцать тридцать.
Серое ноябрьское утро. Вторник. Слезы неудержимо текут по моему лицу. В стекле витрины я вижу свое отражение, бледное перепачканное лицо в синяках. Я вытираюсь как могу, подзываю такси и еду. Мне нужно кому-нибудь все рассказать.
Вот маленький ресторан, куда я часто захожу отдохнуть. Хозяин — мой приятель. Я падаю в его объятия, дрожа и рыдая. Сдерживаться больше нет сил. Он вынужден разжать мне зубы, чтобы влить в рот несколько капель кальвадоса, и только после этого я могу рассказать ему про эту ужасную ночь.
— Поезжай к Симону. И не тяни, только он может все уладить.
Я отправляюсь туда, надеясь, что действительно он все уладит. Симон обрушивается на меня с упреками:
— Отправляться на панель с чековой книжкой! Кричать в барах, что не будешь платить сутенерам! Но это ж просто напроситься на то, чтобы тебя обокрали и избили. Денег я тебе вернуть не смогу, но вот со штрафом я все устрою, а пока отправляйся в Нейи и не суй носа в гостиницу.
— А если они вернутся?
— Может, и вернутся, но не обязательно. В этом случае тебе надо будет сказать следующее: «Я вела себя хорошо, вы у меня все забрали, и больше мне вам нечего сказать». Понятно?
Не совсем. Но зато у меня теперь есть защита. Это я-то, которая от нее всегда отказывалась, теперь принимаю с благодарностью покровительство этого седовласого Симона. Уходя, он говорит:
— Им ничего не достанется, тем, кто так с тобой поступил.
Это уже приговор. Старый корсиканец сказал свое слово. Он урегулирует это дело. Я вляпалась. Все начинается с малого, дальше больше, и, в конце концов, попадаешь в мясорубку.
Моя подружка Кристина тоже пережила все это, но раньше меня. Она моет, купает меня, утешает, лечит мои раны. Ей было еще хуже. Пятнадцать дней ее мотали между Парижем и Марселем. Спас ее один бретонец. Теперь он ее, конечно, держит при себе. Она мечтает, что однажды освободится от него, а пока она одалживает мне сумму, необходимую, чтобы обставить мебелью мое убежище в Нейи.
Итак, я опять начинаю с нуля. Я не пойду на свидание, мне страшно. Хотя бы авторитет старика Симона спас меня от всего этого. Я буду на него работать. Я знаю, он многого не попросит. Так, из принципа, чтобы поддержать свою репутацию в глазах остальных. Он не обладает хваткой сутенера, и он меня любит. Кристина тоже меня любит.
Плачь, Мод. Плачь, дурочка, в своей пустой квартире, ты хотела быть в Нейи, ты здесь. Теперь побольше смелости, ты думала, что тебя не тронут, а с тобой разделались по крупному, ты прошла через это испытание, теперь нужно приучиться жить со страхом в душе, по правилам этой профессии. Работай и забудь про адскую ночь. Невозможно. Во сне меня мучают кошмары: то мне кажется, что я падаю в черную воду, то я вижу себя мертвой, по-настоящему мертвой.
Протекция старика Симона помогла мне удержаться на панели. Мои палачи вернулись, но я выдержала, сказав им точь-в-точь то, что велел Симон: «Я вела себя хорошо, и мне нечего вам больше сказать» Другими словами, это значило: «Обратитесь к моему защитнику».
Монпелиец попробовал выкрутиться. Если я назову ему «неповязанную» девицу, мы будем в расчете. Вот его работенка, работенка жалкого жулика. Пугать неопытных, обирать их — это рэкет подонков.
— Я никого не знаю, я новенькая.
Он обернулся и погрозил мне. Мне казалось, что ноги у меня стали ватными, но с тех пор я его больше не видела. Авторитет старика Симона сработал. Для меня это была исключительная удача. В этом мире «протекция» оплачивается, иногда всю жизнь. Однако Симон не сутенер, он просто больной старик, который, безусловно, не будет требовать еженедельного взноса. Он испытывает ко мне какие-то странные чувства, нечто вроде отцовской любви. Это исключительное положение усугубляется тем, что старость и рак, который его пожирает, давно отдалили его от дел. Немощный уголовник, регулярно посещающий клинику, страдающий физически, уже не занимает того положения в уголовном мире, как раньше. Обыкновенный старик, каких много, но без права на пенсию, на социальное обеспечение.
Именно ему мне всегда хотелось отдать часть своей выручки. Тем более что это не имело отношения ни к сексу, ни к сутенерству. Некая дань закону, который царил в этом мире. Благодаря Симону я получила доступ на «параллельный рынок».
Нужна мебель? И тотчас же с Блошиного рынка мне привозят несколько вещей в стиле Людовика XVI, по ценам галереи Барбес. Для этого достаточно быть подругой старика Симона. Иногда я задумывалась, кому же принадлежали раньше это канапе, эти кресла, которые теперь стояли в моей квартире в Нейи. Больше ничто меня не связывает с этим миром, я работаю с единственной целью, ради нее я и страдаю. Это операция. Я страдаю морально и физически. Каждая встреча для меня пытка.
Я не настоящая девушка, и, чтобы заработать денег на операцию, я должна играть в игры гомосексуалистов, которых я считаю отвратительными. Я чувствую, что долго не выдержу. Каждый новый клиент разрушает меня все больше. Мне только 27 лет, а мой доктор «по гормонам» уже беспокоится за мое здоровье и за состояние моего тела, которое насилуют бесконечные клиенты за каких-нибудь сто-двести франков.
Жан Паскаль Анри Марен, ставший ненадолго Магали, а затем превратившийся в Мод, очень изменился. Изменилось все: поведение, речь, манеры.
Я теперь говорю как Кристина, моя соседка, или как Наташа, моя подруга. Мы ужинаем в женской компании, чтобы избежать сутенеров, организуем небольшие выходы, болтаем о пустяках. Покупаем одежду, выгуливаем собачку, слушаем истории старой проститутки, которая когда-то занималась этим делом на площади Мадлен, а теперь служит у нас горничной. В то время девушки всегда носили шляпы. Она настоящий ветеран нашей панельной профессии, вдова уголовника, отца казнили на гильотине, а сын покончил с собою в тюрьме.
Жаннет топит в анисовой водке тридцать лет своей жизни на панели. Она убирает у нас в квартире и рассказывает о своей жизни, пока моет посуду у Кристины.
— Торопись стать женщиной, — говорит она мне. — Мужская проституция не для тебя. Постарайся найти любовь, она нам всем нужна.
Любовь. Целую неделю мне казалось, что я начинаю верить в нее. Это был один клиент из Лидо. Врач. Мы с ним много беседовали, и он делал мне подарки, водил в рестораны, как настоящую женщину. Мы не расставались. Он даже обещал подыскать адвоката, который бы в суде представлял меня в качестве «официального транссексуала», обещал он найти и врача для моей операции. Однако ничего не вышло. Адвокат оказался моим бывшим клиентом, который не хотел впутываться в дело, связанное с транссексуализмом, а мой возлюбленный вернулся к жене и дочери, к своим повседневным делам и исчез из моей жизни. Он обещал невозможное, предлагал мне открыть адвокатскую контору, жить со мной, вместе бороться за право изменить имя и пол в документах.
Он был так мил, но я, наверное, не разобралась, где кончается обаяние и начинается ложь. Однако я успела привыкнуть к хорошему отношению, но транссексуал, занимающийся проституцией, не может выбраться из этой пропасти по мановению волшебной палочки. Восемь дней счастья пролетели, и я вновь окунулась в «море горя», как говорят наши девушки, и вернулась на панель улицы Понтье. Снова холод, снова приводы и так без конца. Проститутке всегда холодно, даже много лет спустя я постоянно мерзну, и я узнаю тех, кто занимался нашим делом, по их вечному стремлению к теплу. Ноги в снегу, одетая и голая одновременно, я улыбаюсь мужчинам, как будто вокруг цветет лето.
Постановление от 27 января 1907 года префекта полиции Лепина, статья 4: За исключением воскресенья, понедельника, вторника масленицы и первого четверга поста, запрещается появляться в общественных местах в масках или переодетыми без особого на то разрешения.
Таким образом, я нарушаю закон ежедневно. Каждая проверка документов оборачивается для меня приводом в полицию. Я теперь официально зарегистрирована. Проститутка и официальный травести, которому всегда вменяется в вину «поведение, способствующее разврату» и «приставание к прохожим». Я уже сбилась со счета — столько было приводов. Меня арестовывают, когда я выхожу из магазина с сумками продуктов, арестовывают просто так, когда я иду в кино, арестовывают только потому, что я в картотеке и официально зарегистрирована. «Слишком накрашена и смотрит на мужчин с целью склонить их к разврату». Причина приводов полностью зависит от настроения полицейского или от распоряжения, полученного в данный момент. Они либо разрешают тебе заниматься своим делом, либо не разрешают.
Полицейский суд на острове Сите. Вызов на 13.30. Я купила справочник по гражданским правам и свободам. На мне костюмчик под Шанель, хороший тон, хороший вкус, я готовлюсь защищать свое дело, в папке под мышкой копия диплома. Я буду говорить вежливо, как юрист, о том, что мужчина, одетый в женское платье не только в дни праздников, не может быть осужден, что этот древний закон противоречит принципам французского публичного права. Это все равно что запрещать быть евреем не только в дни праздников Йом Кипур или Рош Хашана, а негром — в лунные ночи.
Господа судьи! Этот закон 1907 года по организации карнавалов не имеет ничего общего с проблемой транссексуалов. Вы могли бы также достать текст приговора, по которому сожгли Жанну д'Арк в моем родном Руане. Жанна д'Арк оказалась бы рецидивисткой, поскольку надела мужской костюм после того, как поклялась этого не делать. Костер, пламя, очищение и смерть колдуньи-еретички.
Господа судья! Французы из Виши выдали нацистам всех транссексуалов с Монмартра, на них не было даже розовой звезды гомосексуалистов, они, отмеченные черным треугольником, исчезли. Они стали первыми жертвами лагерей и первыми подвергались там всевозможным экспериментам.
Но передо мной, конечно, нет никаких судей. Это просто затхлый полицейский суд, где сидят за столом, заваленным бумагами, судья, судебный исполнитель и секретарь. Они занимаются делами об украденных автомобилях, или о нарушении правил парковки, или о превышении скорости.
Автомобильная проблема больше всего занимает Францию в 1973 году.
— Вы по поводу своего мужа, мадам?
У судебного исполнителя округляются глаза, когда он знакомится с моей повесткой. Председатель одним глазом пробегает мое дело, а другим рассматривает меня. Я не признаю себя виновной, но ему на это наплевать. Я успеваю лишь начать свою речь об общественных свободах. Судья меня обрывает:
— Еще один переодетый. Сто пятьдесят франков штрафа в ваших интересах не опротестовывать, поскольку это уже повторное задержание. Чтобы больше я вас не видел.
Если же он увидит меня снова, мне придется провести неделю в тюрьме. Люди, присутствовавшие в зале, ничего не поняли. И все подготовленные мною документы оказались бесполезными. Какая же я дура, со своими надеждами на суд и на справедливость!
Я становлюсь параноиком. Я прихожу в бешенство, что мне не дают возможности защищать свое право быть женщиной. Ведь у меня все-таки юридическое образование. Сто пятьдесят франков штрафа, конечно, смехотворны, но для меня это равнозначно пощечине, еще одному унижению. Невыносимо. Я женщина, и хочу одеваться как женщина. «Официальный травести», что за определение! Ложь, ложь! Как же выйти из этого положения и не тронуться умом?
Я женщина в толпе мужчин, и я одна это знаю.
Кристину подобрала полиция нравов в девять часов утра. Ее обвинили в сутенерстве. Проституткам запрещено жить вдвоем в одной квартире. Объяснение, что в этом случае они могут меньше платить за квартиру, не принимается во внимание. Шлюха — не студентка. К тому же у нее новая машина. Ах, ей ее одолжили? Вранье. Машины у шлюх не ломаются, и вообще они не одалживают друг другу свои машины. А эта старая горничная? Так называемая горничная? Она что, не берет комиссионные с каждого визита? Вранье. Бывшая проститутка может стать только сутенершей. А вон та высокая рыженькая? Ах, она соседка? Мод? Вранье. Он травести.
Этого самого травести вызывают в участок, и вновь заходит разговор о его члене.
— Он у тебя что, отрезан? Сколько визитов в день? Распишись здесь, можешь идти.
Кристина же не может уйти. Новый закон о сутенерстве теперь касается и женщин. К тому же запрещается жить по двое в квартире, одалживать друг другу пальто и собираться вместе, чтобы выпить рюмку вина. За сутенерство — в тюрьму. А в это же самое время настоящие сутенеры развлекаются в барах.