Обнаженная, с поднятыми слегка округленными руками, я даю себя осмотреть. Я полна надежды. Мой маленький позор у меня между ног. Доктор начинает писать, бормоча какие-то слова. Я стараюсь их запомнить. «Развитие грудной железы типично женское». Удача. «Телосложение женское». Удача. «Кожа нежная тонкая». Удача…
Серия измерений, фотографий, щелчки различных аппаратов вокруг меня, все в порядке. Удача. Теперь я лежу на столе, ноги раздвинуты. «Пограничный случай между транссексуалом и интерсексуалом». Удача. Этот крошечный член становится официальной причиной необходимости моего превращения в женщину. Здесь его не проверяют на эрекцию, чтобы окончательно установить пол. Его не ощупывают, не осматривают с презрением и недоверием. Ошибка природы очевидна, и она должна быть исправлена. Для хирурга это абсолютно ясно.
С кипой направлений я лечу в лабораторию. Всевозможные анализы крови, рентген, гормональный баланс и, наконец, консультация у сексолога.
Передо мной бородатый задумчивый мужчина. Мы говорим с ним о психологическом аспекте. В моем случае изменение документов необходимо. Моя женственность не просто образ. Сексологу это понятно. Таким образом, последнее препятствие исчезает.
Первая ночь в Брюсселе. Комната в плохом отеле, жесткая кровать, шум из ночного бара — ничто не мешает мне мечтать. Я приобщаюсь к религии женщин. Я выполняю свои последние обязательства и пишу маме: «Твой любимый сын скоро превратится в дочь». Я хочу, чтобы она поняла всю важность этого превращения, с которым она в душе никогда не была согласна. Мне хочется, чтобы она признала этого нового ребенка, который должен появиться на свет, и чтобы она согласилась быть его матерью. Пусть она узнает, что единственным путем, приведшим меня к утверждению моей женственности, был путь проституции. Я ни за что не отвергну этот путь, даже когда стану дорогой и изысканной жрицей любви, когда клиенты будут платить за мое тело его настоящую цену и никто больше не увидит во мне мужчину, появившегося на свет из-за ошибки природы двадцать восемь лет назад. Наконец я засыпаю. Я сжимаю подушку в руках, сворачиваюсь калачиком и сплю, как ребенок, который с нетерпением ожидает нового дня.
Сегодня мой хирург, мой Бог, рассказывает мне в деталях о предстоящей операции. Она будет длиться несколько часов, это сложная операция, и я должна дать письменное согласие, сознавая все возможные последствия. Здесь помнят про несчастный случай с «Пегги», приехавшей оперироваться в Льеж. Международная пресса долго комментировала ее историю, доведя дело до скандала, но у этой несчастной девушки была биологическая несовместимость с донорской кровью, и она умерла. Это исключительный случай. У меня же анализы нормальные, все пройдет хорошо. Я не пью, таким образом, послеоперационного бреда не будет. Я никогда не принимала наркотиков, значит, не будет депрессий после анестезии. Таковы результаты лабораторных исследований.
Белоснежные руки доктора Мишеля Т. аккуратно складывают листки бумаги, исписанные цифрами, отражающими анализы крови, гормонов и так далее. Я жду, я знаю, что он мне скажет «да». Я полностью в его власти. Так когда?
— Не раньше восьмого октября, я не оперирую летом.
Легкое разочарование. Мысленно считаю: сто двадцать дней, сто двадцать дней тюрьмы и — свобода. Восьмое октября 1974 года будет датой моего рождения.
— Вам двадцать восемь лет. Неплохой возраст для операции такого типа. После тридцати пяти лет уже приходится считаться с начинающимся процессом старения. И еще, вы не живете половой жизнью? У вас нет друзей? Нет мужчин?
— Нет.
— Это плохо. Я сделаю вам влагалище, полностью приспособленное для полового акта. Влагалище должно функционировать нормально, это основная задача… Я, конечно, не прошу вас заниматься проституцией, конечно, нет, но надо будет жить с мужчиной. Вы хороши собой, образованны, вам не составит труда найти себе друга.
О, ему нечего бояться, этому хирургу-Богу. Его произведение будет служить мне. Мой первый клиент, один безумец, уже с нетерпением ожидает меня, я это знаю. Он мечтает овладеть мною, как овладевают девственницей. Лишение девственности — его любимое занятие. Он завсегдатай Нейи, и я ему уже обещала эту привилегию. Он хорошо заплатит.
— Что касается самой операции, то я вам скажу следующее: половой член очень атрофирован, и не хватит кожи, чтобы сделать влагалище и губы. Значит, мне придется прибегнуть к трансплантации. Мы возьмем немного кожи на бедре. Шов будет практически незаметен. Никаких гормонов за месяц до операции, это приказ. Гормоны смягчают кожу и мешают трансплантации.
— А это очень сложно? Это опасно? Я думала… я не знала, что нужна трансплантация.
— А вы считаете, что достаточно отрезать, а остальное слепить как из глины, так, что ли? До сих пор мне приходилось оперировать пациентов с более крупным членом, и в этих случаях нам хватало кожи. Но вы не беспокойтесь, я делал такого рода пересадки у девочек, родившихся без влагалища, и результаты были превосходны.
Мне бы хотелось знать, вернее, вообразить форму этого женского органа, и я решаюсь: «Но это будет хорошо, вы думаете? В общем… это будет похоже на настоящий женский орган?» У него оскорбленный вид.
— Вы моя тридцать шестая пациентка. Я учился в Хьюстоне. Я ручаюсь, что даже медсестра не сможет отличить мою работу от работы природы. Здесь, в Европе, нет средств, которыми располагают врачи в Соединенных Штатах, но техника операции у нас безупречна. Во всяком случае, ни малейшего риска. Вы имеете дело не с шарлатаном. То, как будет выглядеть половой орган, — не единственный вопрос, который стоит перед нами. Я должен изменить всю мочеполовую систему, убрать простату. Я сейчас вам покажу…
Странно, конечно, но мне наплевать на простату и на мочеполовую систему. Мне кажется, что все это похоже на систему канализационных труб, меня мучает другой вопрос, который я не решаюсь задать, а именно: будет ли у меня возможность получать настоящее наслаждение от любовного акта? Можно ли спросить об этом у моего Бога, который мне уже столько обещал?
— Скажите, я смогу «кончать»?
Ответ положительный. У меня будет чувствительная точка, заменяющая клитор. Собственно, эта точка уже существует. Что касается проникновения члена внутрь, доктор мне объясняет:
— Видите ли, получение наслаждения — это вопрос скорее психологический, связанный с любовью. «Когда не любишь, не получаешь наслаждения», — не так ли вы говорите?
Я буду любить. Нет, не самих клиентов, а акт проникновения. А потом придет день, когда появится тот самый мужчина, избранный мною, любимый мною, — почему бы и нет? У меня кружится голова при мысли о необычайном превращении, которое меня ожидает Все изменится, все мои отношения с девушками, женщинами, мужчинами клиентами, даже мои отношения с самой собой. От меня наконец уйдет мой двойник, которого я с таким упорством стремилась уничтожить изо дня в день, в течение стольких лет, но тень которого преследует меня. Я больше не унижусь до неестественной любви, до невыносимого болезненного акта.
Конечно, именно эта «любовь» помогла мне собрать деньги, которые я должна вручить моему Богу: четыре тысячи бельгийских франков за сегодняшнюю консультацию, сорок тысяч франков как аванс за будущую операцию, и в конечном счете это обойдется мне в сто тридцать пять тысяч бельгийских франков, примерно в двадцать семь тысяч французских франков. Почти три миллиона старых франков. Платить надо либо наличными, либо переводить деньги на специальный счет во Франции. Искусство и налоги не всегда совместимы. Какая разница? Эти деньги заработаны проституцией, они ускользают от фискальной системы, точно так же, как я ускользну от моей прошлой жизни.
Остается проблема с удостоверением личности. Я получу документ, подписанный врачом, в котором будет сказано, что согласно своей профессиональной совести он считает подобную операцию необходимой. А дальше я должна сама разбираться со статьей 316 Гражданского кодекса. Бельгийцы не знают кодекса Наполеона, им повезло. Этому маленькому воинственному корсиканцу мы и обязаны статьей 316 приравнивающей кастрацию к преступлению. В те времена матери не хотели, чтобы их сыновья умирали на полях сражений, и они старались изменить пол своих младенцев. Узнав об этом, император пришел в бешенство и придумал статью 316.
Несчастные французские транссексуалы стали заложниками этого закона.
Когда-нибудь я сражусь с самим Наполеоном, но это будет потом. Это будет в моей новой жизни.
Итак, остается сто двадцать дней. Я начинаю обратный отсчет, отправляясь в Париж в переполненном вагоне. Приезжаю на Северный вокзал. Сто двадцать дней осторожности, подготовки к великому чуду, последние клиенты, последние оскорбления.
Мой маленький позор между ногами, ты просто кусочек ослиной кожи.
У меня набухли груди, мое тело принимает все более женственные очертания, словно в глубине его происходит подготовка к предстоящему превращению. Эта уверенность, которая жила во мне с самого раннего детства, растет с каждым днем. У меня кружится голова, когда я об этом думаю, таскаясь по улицам Колизея и Понтье, среди других шлюх. Они знают мою историю. У меня сейчас мало клиентов, но мне наплевать. Сегодня я провожу свою последнюю позорную ночь. Полицейский офицер на черной машине приближается ко мне.
— Ну что, Марен?
— Я болею, какая-то инфекция. Я уезжаю завтра в Бельгию подлечиться.
Он смотрит на меня с жалостью.
— Не очень-то тяня с отъездом.
Он явно боится, чтобы я не заразил весь VIII округ. Не бойся, старый блюститель порядка. Сегодня ты видишь останки моей мужской жизни. 6 октября 1974 года, 22 часа. Какой-то средний француз в «пежо» хочет развлечься с транссексуалом перед возвращением к себе домой, в постель своей жены. Ты последний, маленький человечек в носках, последний в конце долгого пути. Бери меня как хочешь. Это больше не имеет значения. Плати сколько хочешь и убирайся. Я уже тебя забыла.
7 октября. Трансъевропейский экспресс. Дождливая осень, залитые водой равнины. Воды столько, что во Франции пришлось обратиться за помощью к военным, чтобы собрать урожай картофеля на севере. Поезд переезжает через озера, военные возятся в грязи. На границе таможенники не появляются, слишком сильный дождь, чтобы они вышли из укрытия выполнять свои обязанности. Дождь так силен, что мне кажется, будто мы едем меж двух водяных стен. В моей сумочке лежат дорожные чеки. Я обожаю этот потоп, эту природную катастрофу я воспринимаю как символ. Я словно отмываюсь, очищаюсь, освежаюсь.
Доктор Т. предпочитает бельгийские деньги моим дорожным чекам. Я бегу в банк и возвращаюсь с целой горой банковских купюр, которые он аккуратно кладет в ящик. Затем протягивает мне листок:
Я, нижеподписавшийся Марен, Жан Паскаль Анри родившийся… прошу доктора Т. изменить мой пол на женский восьмого октября 1974 года и освобождаю его от ответственности за все возможные последствия.
Я снова иду на улицу под проливной дождь и направляюсь в клинику из красного кирпича, где завтра должна состояться операция. Я прихожу немного раньше, заполняю бумаги, где указываю, кого известить в случае летального исхода; вопрос жестокий, но меня он не трогает. Кого? Я не знаю. Никого. Я плачу аванс, и меня ведут в палату № 30. На мою кровать вешают табличку Марен Ж. Мое имя уже начинает исчезать. В этом сокращении — дань уважения к моему решению изменить пол. Сейчас я нахожусь в неопределенном состоянии. В палате я одна, со своим чемоданом, набитым ночными рубашками. Здесь я проведу десять дней. Вдали от всех, в этой белой келье, без всякой связи с внешним миром. В окно я вижу, как во дворе каштаны склонили свои кроны под напором воды. Дождь и ветер. Я забыла взять транзистор. Мой голубой костюм в стиле Шанель висит в шкафу, он ожидает того дня, когда по праву украсит женщину.
17 часов. Последние анализы. 17.30. Полная розоволицая медсестра входит, улыбаясь, с огромной бритвой в руках. Она сбривает мне редкие волосы, остатки моей принадлежности к мужскому полу. Теперь я более голая, чем когда-либо. Я принимаю несколько успокоительных таблеток, ем овощной суп, пью компот. Меня укладывают, словно ребенка. Появляется молодая женщина-врач, чтобы меня осмотреть, она проверяет сердце, давление, хлопает меня осторожно по щеке. Это анестезиолог.
— Вы хорошо поспите, и все будет в порядке. Доктор Т. — один из лучших специалистов, которых я знаю. И потом, я буду рядом, не бойтесь.
А я и не боюсь. Я смотрю, как вечереет, как дождь пеленой застилает мое окно. Наступает последняя ночь Жана Паскаля Анри Марена, и я не испытываю никакого сожаления, мне так хорошо. Это больше не вырастет. С ним все кончено, все кончено…
Руки у меня под одеялом вытянуты вдоль тела. Нет, я до него не дотронусь, я уважаю его последнюю ночь перед боем. Несчастная плоть, которая виновата в моей невыносимой двойственности. Я, должно быть, уснула, глядя на дождь, скользящий по стеклу.
6 часов 30 минут утра восьмого октября. В палате начинается подготовка к сражению. Быстрый туалет, на меня надевают белую хлопковую рубашку, делают несколько уколов, и наступают последние предоперационные минуты. Мое сознание уже затуманилось. Медсестра дает мне последние указания. В последний раз я мочусь по-мужски, бросаю последний взгляд на то, что называется членом, на этот маленький жалкий кусочек плоти.
Входят санитары, высокие и сильные. С легким презрением они спрашивают:
— Этого, что ли, везти?
Они катят носилки по коридорам, голова у меня слегка покачивается, и у меня нет сил ни думать, ни решать. Меня кладут на стол, привязывают, раздвигают мне ноги, и я вижу анестезиолога со шприцем в руках, доктор внезапным жестом останавливает его. В зеленом элегантном хирургическом одеянии доктор Т. склоняется надо мной.
— Вы забыли, что я всегда хочу увидеть своих пациентов до анестезии?
Я чувствую свежий запах, идущий от его бороды.