А Надя ходила гулять с ним три раза в день, с удовольствием наблюдая как её пушистый ребенок принюхивается к жизни, деловито топая на своих основательных крепких лапах. Это удовольствие было единственным чувством, с которым мирилась душа. И этот собачий ребенок - единственным существом, мысль о котором не повергала её в смятение...
О существе, которое завелось в ней самой, она предпочитала не думать. К этому она была попросту сейчас не готова.
* * *
В театре начались репетиции нового балета Петера Харера. "Сестра Беатриса" - чудо в трех действиях Метерлинка - так называлась пьеса, легшая в основу либретто. На балетную сцену её переносили впервые. Георгий помог Петеру переделать пьесу в либретто, тот подобрал сборную музыку, а на главную роль выбрал Надю.
В театре этот выбор произвел эффект разорвавшейся бомбы! Многие из тех, кто до сих пор её попросту не замечали, принялись любезно с нею шутить и не забывали здороваться... Другие, наоборот, перекашивались лицом и злобно шипели. Надю это никак не занимало - гораздо больше собственного её интересовал театр Веры Федоровны Комиссаржевской. Ведь именно в этом театре состоялась первая в России постановка этой пьесы - спорная, загадочная, эстетски красивая, в которой Комиссаржевская играла главную роль.
Эта роль состояла как бы из двух ипостасей, из двух образов, которые должна была воплотить на сцене одна исполнительница, подобно Одетте-Одиллии в "Лебедином". Это была партия, рассчитанная на огромный актерский дар танцовщицы: шутка сказать - балерина должна была танцевать и грешницу Беатрису, сбежавшую к любовнику из монастыря, и оживающую статую Святой Девы, которая сходит с пьедестала, чтобы на целых двадцать пять лет, - на время, когда заблудшая пребывала в миру, - заменить её в монастыре. Внешне они обе были очень похожи - Дева и Беатриса. Так задумал Морис Метерлинк...
Известие о назначении своем на роль монахини Беатрисы Надя восприняла с абсолютным вешним спокойствием. Можно сказать, ни одна жилка не дрогнула! Маргота от этого просто взбесилась и наорала на подругу: дескать, полная кретинка, тупица и идиотка, если счастья своего не понимает! Свинья, дескать, перед которой вообще негоже бисер метать! Что такое раз в тысячу лет бывает - когда какой-то затерханной балеринке, корифейке недоделанной, которая больше кулисы протирает, чем на сцену выходит, - чтобы ей, да центральную балеринскую партию!!! Да, если б такое доверили ей, Марготе, да она бы взлетела над этим чертовым портиком с колоннами, под которыми всякие придурки вечно свидания назначают, и над этим чертовым Аполлоном, который хрен знает, чем там - на фронтоне - столько лет занимается... Взлетела бы... и плакала, плакала...
Маргота была сражена тем внешним безразличием, с которым Надежда восприняла известие, всколыхнувшее весь театр. Впервые между ними пролегла пропасть непонимания. Наде было жаль, что подруга воспринимает или готова воспринимать только внешние проявления чувств... но переделать ни себя ни Марготу никак не могла, да и не хотела. Прежде она и сама была точно такая: все реакции - мгновенные, импульсивные и набухающие, как волдырь на коже после ожога...
Что было с нею, когда узнала она об этом? О том, что сбывается самая затаенная её мечта - ей доверена центральная балеринская партия, да ещё немыслимо, невероятно сложная - двойная, - потому что в пьесе Метерлинка две разные роли играет одна актриса... Что было... Едва это оказалось возможным, она сбежала из театра. Опрометью неслась, едва не угодив под машину... Она почти ничего не замечала кругом - она мчалась к Той, Которая подала ей знак. Знак своего покровительства и защиты. Упала перед иконой, не смея поднять взгляд. И не помнила, сколько пролежала так.
Случилось чудо. Ей, Наде, предстояло выйти на сцену Большого в образе Святой Девы. И иначе как чудом назвать это было нельзя!
* * *
Надя теперь довольно много общалась с Громой - тот расспрашивал её о щенке, пришел в полный восторг от клички, придуманной Надей, наставлял её во всех тонкостях воспитания и кормежки. Он был мил, внимателен, но его, как и любого другого, - отделял от неё непроницаемый защитный экран. Она не воспринимала людей. Зато с жадным интересом впитывала все, что только возможно было узнать о великой актрисе.
Надя сама попросила Георгия помочь ей с работой над ролью, и он читал ей целые лекции о символистском театре, о поэтах начала века, о самой Вере Федоровне - натуре мятущейся, страстной... Он притащил ей из дому альбом "СОЛНЦА РОССИИ".
- Ты подумай только, - восхищался Гром, - именно СОЛНЦА - ЦА! - во множественном числе... Их тогда много было в России - этих солнц. И с каким поклонением относились тогда к звездам театра!
Этот громадный альбом весь целиком посвящен был Вере Комиссаржевской пятой годовщине её смерти. Там было множество фотографий, отрывков из писем, воспоминаний... Надя буквально "заболела" Комиссаржевской, обнаружив в ней такую мучительную душевную боль, такой нерв и такие исступленные метания духа, - на грани душевного срыва, - которые были чрезвычайно понятны и близки ей самой.
Боже сохрани! - Надя и не думала возноситься и сравнивать себя с нею. Даже в мыслях не было... Нет, её зацепила общность пути, общность цели. И Вера Федоровна незримо и незаметно взяла её за руку и повела за собой.
Надя читала и перечитывала её письма, которые нельзя было воспринимать равнодушно. Она читала:
"Впечатлительность моя создала тот хаос, в котором я живу, хаос, в котором непроизводительно треплются силы духа."
"Доходили ли вы когда-нибудь до полного отчаяния, до мучительного осознания своего бессилия, до горького обидного сознания, что разум не в силах обнять, а душа воспринять всей полноты бытия... все это вы переживали когда-то, но уснули, уснули навеки все эти порывы, дающие так много мук и наслаждений... Не было возле вас женщины-друга, которая должна была дать вам ту поддержку, которая так нужна каждому человеку... Она не дала бы иссякнуть живому источнику, не дала бы никогда падать духом, не позволила бы утратить энергию, сумела бы вовремя внушить, доказать, что удачи никого не делали лучше и умнее, что жизни и свободы достоин только тот, кто не теряется под их ударами, а завоевывает их каждый день."
Эти последние слова, почти в точности совпадающие со строчками Гёте: "Лишь только тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идет на бой!", вызывали в душе жар согласия.
Именно, - думала Надя, - именно так! Вот я и воюю...
Но что-то в ней не соглашалось с этой войной, не принимало её, сигналило: все не так! Она с горечью думала, что и ей, как адресату Веры Федоровны, пригодилась бы сейчас женщина-друг. Мудрая и спокойная. Полная противоположность ей самой... Но Наде казалось, что теперь она не так одинока - что таким другом ей стала сама Вера Комиссаржевская.
"В эту минуту в е ч н о с т ь говорит с вами через меня. Да, да, вечность, потому что редко моя душа бывает так напряжена, как сейчас, и так прозорливо видеть все - она может только в т а к и е минуты, и я чувствую, что я ещё должна жить и с д е л а т ь ч т о - т о б о л ь ш о е, и это сознание вызвано не чем-нибудь, поверхностным, человеческим, нет, это голос Высший, и грех тому, кто не ответит на мой призыв в такую минуту... Вот когда хотелось бы иметь возможность вывернуть душу и показать всю, дать потрогать, как Фома трогал рану Христа.
В ней много сейчас красоты, а т а к а я к ра с о т а - большая сила и именно та сила, которая может и должна мир двигать. Если бы вы знали, как я ясно чувствую... что мне поручили что-то важное, а я занялась пустяками и почти забыла об этом важном, а его легко могут расхитить, и я буду нищая, нищая."
Со всей искренностью своей импульсивной натуры Комиссаржевская старалась передать друзьям то, что чувствовала - иногда сбивчиво, путано, иногда - попадая в точку! Казалось, сквозь времена Вера Федоровна наблюдала за Надей, быть может, потому что они были в чем-то похожи...Она протянула ей руку помощи, говорила с ней, ободряла, давала силы. Они встретились в пространстве культуры, точкой пересечения стала роль Беатрисы, и свет Комиссаржевской, пробившийся сквозь сумрак времен, показался Наде долгожданной помощью свыше.
"Вы помните сказку о Царе Салтане, помните, как сын царя... которого пустили в море... в один прекрасный день потянулся в бочке, встал, вышиб дно и вышел прочь. Мне кажется, в жизни каждого человека бывают такие моменты, надо только "потянуться, встать и выбить дно", но одни его пропустили, другие не заметили, третьи кто сознательно, а кто бессознательно заставили замолчать в себе это требование, а вот по какому-нибудь ( случаю ) выпадет минута, когда прислушаешься к себе и вдруг она совпала с тем моментом, когда требование это заглушило все голоса. Все кругом что-то не то и это не то - не в других, а в тебе! Не так все надо, все иначе - надо "потянуться, встать".
И прочтя эти строчки письма, Надя убедилась вдруг - разом, не думая, не рассуждая, - что миг, когда надо потянуться и встать, настал для нее... Что история с котом - это прыжок над бездной, вопрос, заданный свыше, и от того как она на него ответит, зависит вся её жизнь.
4
Было четверть шестого.
Надю клонило в сон...
По мосточку, перекинутому над оркестровой ямой, она проскользнула в зрительный зал и пристроилась сбоку в партере, стараясь не привлекать внимания.
На сцене устанавливали декорации второго акта "Баядерки" - старинного балета Мариуса Петипа на музыку Минкуса, возобновленного Бахусом в новой редакции. Сегодня - в сочельник под Рождество шла первая сводная репетиция с оркестром.
Спешить было некуда, на вокзал можно было не ездить - нынче по расписанию абаканского поезда не было, о чем Надя загодя предупредила своих охранников - вот уже третий день они исправно сторожили подъезд её дома и встречали на Курском злополучный состав "Абакан - Москва".
По всем расчетам Василий Степанович вот-вот должен был появиться, но его все не было... а Надя смертельно устала. Ей вдруг захотелось просто незаметно посидеть в зале и поглядеть репетицию. Так и сделала. Удобно откинувшись на мягкую спинку кресла, она вытянула скрещенные ноги, поплотней запахнула на груди махровый халат, - как покойно, как хорошо! Никто её не видит, никто не тревожит, - в зале тишь, полумрак... забытье.
Она замерла в предвкушении радости - того восторга, который дарил ей Большой Балет. Захотелось раствориться в этом восторге, предаться ему без остатка, позабыв все... все! Словно живою водой умыться...
Да, он был уж не тот, что прежде, - балет Большого! Но все же, все же... Она верила в него. Душу вкладывала в него. Она ждала.
На сцене в лиловатом халате до пят появилась Маша Карелина исполнительница роли Гамзатти, дочери индийского раджи. С нею Бахус. Увлеченно объясняет что-то, показывает - седой, сухощавый, изломанный. Постарел.
Наде вдруг стало жаль его - последние дни доживала его разоренная, когда-то поистине великая империя! И это стало ей вдруг так ясно, что слезы помимо воли навернулись на глаза... Ведь эта империя - часть её жизни. И Бахус, творец целой эпохи в истории русского балета, уже не принадлежит настоящему - он обратился в соляной столб, подобно жене Лота, посмевшей обернуться назад, несмотря на запрет!
Да, - подумала Надя, - как художник он уже мертв, живой дар угас в нем. Это ведь тоже выбор: либо творчество, либо власть. А Бахус выбрал второе. Может быть, это и не было для него осознанным шагом: просто тяга к утверждению своего "я" здесь, на грешной земле, в амбициозном пространстве званий и титулов, оказалась в нем сильнее огня... неслышного гула пламени, зова, который уносит прочь от земных сует. Можно сказать и так, усмехнулась она про себя, - что сила гравитации загасила в нем тот огонек, который нагревает воздух в воздушном шаре, чтобы корзина с воздухоплавателем взмыла под облака... Он стал слишком тяжел, наш Бахус... Четвертый балет наследия возобновляет - и это спустя восемь лет после последней оригинальной авторской постановки. Вот и выходит, что прошлое для нас - самая живая реальность! Больше жить нечем.
Она полуприкрыла глаза, на миг все поплыло... но, тряхнув головой, отогнала дрему - уж очень хотелось поглядеть репетицию.
Надя глядела на сцену, но незваная ностальгия все крепла - она укрыла лицо в ладонях. Какие прекрасные творения дарило нам прошлое! Ими-то и дышим, в них черпаем силы, чтобы хоть как-то перемочь безвременье.
Фокин, Горский, Нижинский, Павлова, Карсавина, Спесивцева... Дягилев. Ворожба Русских сезонов! Этого мы не ведаем, это для нас легенда - матовая призрачность фотографий, ирреальная яркость эскизов Бакста и Головина, только ещё больше подтверждающая невозможность живого прикосновения...
А вот недалекое прошлое - Большой балет семидесятых - это мы знаем, видели. Это уже живая легенда! Сколько же было откровений и каких! Танец царствовал на художественной арене времени и всею своей духовной сущностью сопротивлялся тотальной власти социума. Он был наивен и человечен в глухую бесчеловечную эпоху. И всю свою теплоту и задушевность воплотил в хрупкой фигурке маленькой женщины... Балерины!
Надя в который раз подумала об Анне Федоровой - её искусство воплотило образ одинокой в своем избранничестве души. Души, вдыхающей безысходность времени - его бремя - и улыбающейся ему... сквозь слезы.
Безнадежный, свинцовый, убивающий век, как ты был прекрасен в своем рождении! Какие песни слагали тебе поэты! А ныне... У тебя слишком мало времени, а на ностальгию его совсем не осталось - некогда исходить слезами, сетовать на обморочный быт и трагическую историю. Впереди - время нового рубежа. А из века в век рубеж веков - это время раскрепощения сил, время обновления и нового качества. А тут не века сменяются - тысячелетия!
И все это случится и сбудется, а пока... Тени прошлого витают над нами. Над театром, с которого сыплется штукатурка... Время искусства держит паузу. Оно замерло в предощущении чего-то важного, что случится и сбудется в начале нового века. А пока только тени прошлого... но какие земные тени!
Надя глядела на Машу - та прошла свою сольную вариацию под оркестр и теперь стояла у края рампы, уперев руки в боки и слушая замечания, которые Бахус выкрикивал в микрофон, сидя в партере. Из кулисы появилась Надя Орлова, знаками вопрошая, можно ли ей начинать.
Бахус обнаружил в Перми это юное дарование - совсем зелененькую выпускницу училища, взял в театр и сразу же дал ей главную партию в возобновленной редакции "Баядерки" - балерин-то в Большом совсем не осталось, разбежались по заграницам, танцевать некому! А Надя в роли Никии - это оказалось точное попадание в десятку! Этуаль, прирожденная этуаль!
Рисунок танца безупречен и чист, прозрачная кантилена движений так и льется, и тянется нежно, и растворяется в беззвучных прыжках, невесомых, точно тающий снег... Легкодышащая спокойная мелодия танца, шаг - широкий, вращение - бурное и стремительное и при этом уникальная устойчивость. И все это как бы без видимых усилий: явилась и одарила собою, и удалилась эльфийской своей легкой поступью... Во врожденной её естественности танца удивительная гармония и покой. И как это ей удается - так чисто пропеть танцевальную фразу, и разу не сфальшивив, да ещё завершить её после двойного пируэта точным по ракурсу, мягким и упругим плие в позе арабеск... Свою первую в жизни балеринскую партию она танцует так, что думаешь: полно, так не бывает!