Проснешься ли ты, Надежда Большого? - тихонько шепнула он в пустоту. И смогла ли бы я стать твоей надеждой, мой бедный театр?
Надя взглянула на сцену, - Маша Карелина, стоя у рампы, с недовольным видом разминала подъем, - и подумала: да, балет - весьма чуткое искусство. Даже самые бездарные постановки - как вот эта безжизненная "Баядерка" отражают время! Карелинская Гамзатти, властная, себялюбивая и холодная, с успехом утверждает свое превосходство над другой - баядеркой Никией, которая по замыслу должна воплощать в себе иную ипостась женской природы духовность. Но эта её ипостась благодаря индивидуальности исполнительницы в спектакле почти не проявлена! И Гамзатти открыто наслаждается своим превосходством - у неё нет равной, достойной соперницы - равной по силе характера, по масштабности личности. Ей противостоит... пустота! Воплощенная в совершенном по форме, но абсолютно пустом по сути образе Никии. И совершенно естественно, что герой - воин Солор - выбирает именно броскую интригующую властность Гамзатти, отвергая внутренне безучастную баядерку.
Да, да, - подивилась своему открытию Надя, - балет-то вполне современен! Из двух красавиц - земной и небесной, а точнее сказать, всей душой устремленной к небесам, герой выбирает ту, за которой власть и богатство. Священная танцовщица гибнет, а он женится на дочери раджи. Правда, в грезах ему является тень погибшей, а небо посылает возмездие, но это ничего не меняет - выбор сделан!
После пятиминутного перерыва на сцене установили декорации картины "Теней". Призрачное царство, в котором мерно покачиваются белые пачки балерин, словно нездешние цветы - сон разума, отблески потустороннего мира... Тени умерших танцовщиц, среди которых и Никия, окружают Солора, льют ему в душу свой холодный призрачный свет.
Надя пригрелась в кресле и почти перестала бороться с наплывающей дремой. Впервые за все эти дни ей было покойно и хорошо. Душа отлеживалась, свернувшись клубочком, будто бурундук на ладони. Так подумалось ей сквозь сон - и, представив себе этот образ, она улыбнулась и почти въяве ощутила теплое тельце бурундучка... интересно, а душа может быть полосатой?
- Дурочка! - фыркнула и рассмеялась неслышно.
Она оттаивала, отдаваясь магии театра, вновь, как и в ранней юности ощущая его манящую прелесть. Каким-то краешком сознания Надя вдруг угадала, что в этом магическом пространстве, хранящем намек на одну из сокровенных тайн бытия - тайну преображения, быть может, кроется выход из лабиринта, в котором она оказалась. Как отыскать этот выход Надя не знала, но чувствовала - он где-то рядом. И ощутив эту надежду, замерцавшую живым огоньком свечи, на которую дунуло из приоткрывшейся двери, она легла щекой на ладони, обнимавшие спинку переднего кресла, и наконец окончательно провалилась в сон.
А на сцене, склоняясь долу в обманчивом голубом луче, двигалась вереница теней.
* * *
И сон, приснившийся ей, был знаком - он уже снился однажды. Это был тот привольный радостный сон о широкой реке. Вновь летела она над синей водой, та все ширилась, круглая, женственная земля выгибалась дугой, нежась под солнышком, и река обтекала, оглаживала её, разливаясь все дальше, и бесконечная даль вся залита была этой ясной ласковой синевой...
Снова, как и в том сне, который снился ей в поезде, на правом берегу показался белокаменный монастырь. Только на этот раз Надя снизилась и опустилась на землю. Множество монастырских церквей и строений было полуразрушено, окна выбиты, кое-где даже треснула и осыпалась древняя каменная кладка. Служба шла только в одном, больше других уцелевшем храме, что стоял у самого берега. Он был полон народу - не пройти, не пробиться туда, да и совестно: люди-то давно здесь стоят, а она только что прилетела... Надя немного постояла у входа, потом двинулась кругом, обошла церковь и... внезапно проснулась.
Оркестр грохотал, в громе и молнии на сцене рушилась декорация древнего храма - то боги мстили Солору за гибель священной танцовщицы, погребая его под руинами...
Оркестровая репетиция кончилась, но Бахус, поблагодарив музыкантов, артистов не отпустил. Пригласив на сцену концертмейстера, он опять начал что-то кричать в микрофон, размахивая левой рукой. Надя окончательно пришла в себя и поняла, что вновь будут прогонять дивертисмент второго действия.
Со вздохом сожаления поднялась, неслышно пробралась к выходу из партера и прошла за кулисы через фойе и буфет.
Репетиция вновь продолжалась, теперь уже под рояль. Несчастная Никия танцевала свою коронную вариацию на торжестве по случаю помолвки Солора и Гамзатти. Вот сейчас её ужалит змея, спрятанная в корзинке с цветами по велению счастливой соперницы, а великий брамин предложит бедняжке противоядие... конечно, если она полюбит его. Но баядерка отказывается наотрез, противоядия, естественно, не получает...
Н-да, - хмыкнула Надя, - примитивное все-таки существо этот хомо сапиенс! Одна месть на уме. И Гамзатти эта - гадина порядочная - ведь и так победила, зацапала женишка, так зачем побежденную-то соперницу ещё и змеей кусать?! Дикость!
- Вот, - пробормотала она скороговоркой себе под нос, - Змей Горыныч мой вырастет - всех этих гадов им покусаю! Все-е-ех! - она страшно радовалась своей оживающей способности шутить.
За кулисами на женской половине было пусто и темно. Все артисты, занятые в прогоне, находились сейчас на правой, мужской. Наде захотелось поздравить свою тезку с удачным прогоном, может даже подсказать кое-что, если та не спрячется за маской высокомерия... Она направилась на мужскую половину, обходя сцену за задником... двигалась как в полусне - вяло и медленно. Видно, не очнулась ещё окончательно. В голове мелькнуло: лечь бы тут, посреди этих в груду сваленных декораций и заснуть крепко-крепко и спать долго-долго - весь день и всю ночь...
Она сознательно длила это свое дремотное покачивание у границы сонных врат - возвращаться в жизнь не хотелось... И скорее почуяла, чем заметила как громадная декорация, являющая собою фрагмент храмовой стены, только что вынесенная сюда со сцены, начала еле заметно крениться...
Словно завороженная, Надя продолжала стоять на месте и глядела как колоссальная конструкция из металла и фанеры плавно, точно в замедленной съемке, обрушивается на нее.
Она бы так и осталась стоять, если бы не рывок чьих-то рук, сдернувших с места. Не удержавшись, Надя упала. И в тот же миг с чудовищным грохотом декорация опрокинулась на доски планшета. Музыка тотчас оборвалась, от взметнувшейся пыли Надя чихнула и подняла глаза...
Над нею стоял человек из ужаса первоянварской ночи. Человек в черном пальто... Только на сей раз оно было расстегнуто.
Он стоял, засунув руки в карманы. Молчал. И глядел на нее.
Шум, голоса - все сбежались, сгрудились... Аханья, клики. Вот её поднимают с пола, ведут...
Боль в лодыжке - кажется, растянула. Только теперь испугалась, когда все было кончено. Затравленно озираясь по сторонам, она искала его.
Но человек в черном пальто исчез. Бледный, испуганный, вел её за руку Петер Харер.
5
- Петер, не могу больше... пощади!
Но он не хотел, да и не мог пощадить, не мог остановиться - он плавился в жару их слившихся тел, он вдыхал жар огня - жар поразившего своей болезненной остротой желания, он вдруг понял, что в любви до сих пор только тлел угольком, а теперь своевольный московский буран, чудом ворвавшийся в его плоть, распалил уголек и полыхнул из него жадный неутолимый огонь!
Крик его страсти наверное всполошил соседей - было около двенадцати, когда округлый, женственный, познавший искус модерна корабль гостиницы "Метрополь" вплывал в синеву Рождественской ночи. Москва задернула окна морозными занавесками, расшитыми вязью ледовых узоров, и приникла к стеклу воспаленной кожей - она так устала от суетности своих жителей, от которой болела и чахла душа...
И ночь распростерла над городом покров Рождества, чтобы дрогнуло время, соприкоснувшшись с иным - сокровенным, чтобы Москва не угасла в безвременье, позабыв про ту единственную реальность, которая вселяет надежду...
- Меinе liebe! Меine liebe M(dchen!* - шептал Петер, приникая к её влажной горячей коже. - Я очень долго тебя искать!
___________________
* Моя любимая! Моя любимая девочка! ( нем. )
Но она отстранялась, она сжималась в комок под его поцелуями, провалившись в тугую резиновую усталость.
- Сейчас, подожди, - Надя поднялась и скрылась за дверью ванной.
Кожа под струей холодной воды сразу покрылась пупырышками - сейчас ей хотелось бы её сбросить, растворить телесный футляр, с таким назойливым постоянством заставлявший мириться с собой... Тело ломило, и даже после омовения оно показалось ей выпотрошенной пустой оболочкой.
Этот немец - фанатик, распротетый в экстазе любовного ритуала, словно бы выпил тот легкий веселый трепет, который всегда наполнял Надину душу, не позволяя впадать в уныние и пасовать ни при каких обстоятельствах... И она - на полупальцах, прозрачной тенью - скользнула в номер, закуталась в халат хозяина, пристроилась в кресле, поджав ноги, и встретила напряженный горящий взгляд Петера. В нем было столько желания, что Надя даже слегка отшатнулась и как утопающий за соломинку схватилась за свой бокал.
И лился над столиком белесый играющий дым сигарет, и наслаждались свободой смеющиеся пузырьки шампанского, и качался мир под босою ступней Надежды - она плыла в мареве Рождественской ночи, плыла без руля и ветрил...
- Мы уехать... Подожди мало - я тебя увезу.
- Я должна вернуть своего кота! - эта фраза весь вечер почему-то стучала в висках как заклинание.
- Надя, будем здесь. Дома не... идти дом нет! Не надо! Хорошо?
- Петер, я... - она взглянула на часы - было уже четверть первого. Проводи меня до церкви. Пожалуйста! Это совсем недалеко...
Он посмотрел на часы и молча оделся. И Надя оделась тоже. Они вышли из "Метрополя" и поднялись по тихой онемевшей Тверской к Почтамту, свернули к "Макдональдсу", спустились чуть ниже по Газетному переулку и оказались возле церкви Успения Божьей Матери.
Петер не мог не заметить её все возрастающее волнение и, тревожно заглядываяя в глаза, повторял:
- Что с тобой, Надя? Ты плохо? Надя, скажи!
Но она неё отвечала - замкнулась, деланно улыбалась и хотела лишь одного: остаться одной и войти в храм. Она должна была преодолеть ту внутреннюю преграду, что явлена была ей во сне...
- Пожалуйста, подожди меня здесь, - быстро шепнула Петеру и взошла на паперть.
Прихожане стояли плотной стеной - не пройти. Не толкать же молящихся! Надя услышала низкий густой бас, доносящийся из глубины: