— Ты, наверное, думаешь что я параноик, но… Он реально один, понимаешь, один. У него нет никого, кроме меня.
— Ага, — говорит она.
— Да и меня, если вдуматься, — глажу я ее по спине, — у него нет. У него вообще никого нет.
— О-о-о, — говорит она.
— Но я, по крайней мере, присутствую как кошелек и машина для уборки, стирки и кормежки.
— Н-да, — говорит она.
— И если у тебя это, нет, я, конечно, не верю, что у тебя это, но мы правда-правда совсем друг друга не знаем, и, если не дай Бог, со мной что-то случится, он… Он совсем один останется. Понимаешь. Один.
— Ага, — говорит она.
— Черт, ты наверное думаешь, что я офигеть какой опытный, — рассуждаю я.
— Да, — говорит она.
— Но я, честно говоря, не совсем опытный, — вру я.
— А-а-а-а, — говорит она.
— Черт, я даже не знаю, дают ли стопроцентную гарантию презервативы, — сокрушаюсь я.
— Угу, — говорит она.
Она встает, и я снова гляжу на рыжее солнце под ее естеством. Я очень хочу Иру. Наверное, у меня и правда паранойя. Я щурюсь, потому что солнце, хоть и холодное, но все же слепит. Фигура у нее что надо. Полные, приятно полные ляжки, длинные волосы, зад что надо, грудь небольшая, но красивой формы. Я готов скулить от бешенства и унижения. Не знаю, что на меня нашло. Какой СПИД может быть у восемнадцатилетней девчонки, у которой и мужиков-то было от силы штук пять, и это считая первого бойфренда, польстившегося на ее пресловутую девственность — объект мечтаний всех гормоновзбесившихся старшеклассников, да еще случайного партнера по танцу на дискотеке, у которого не встал. То есть пять не считая двух, то есть три. Да ее не растрахали еще толком. Какой СПИД, она даже в задницу еще не брала, небось? Но мне и правда страшно. Я точно параноик. Я прикасаюсь к ее ляжке и чувствую, что кожа Иры покрыта пупырышками. Ах ты, моя гусынька, хочу сказать я.
Ира мягко отводит мою руку, взмахивает головой, как делают девушки, которые хотят убрать длинные волосы с лица. Я открываю рот и любуюсь ее спиной и задницей. Я думал, она меня ударит.
Она просто ушла.
— Можно я поцелую тебе руку? — спрашивает она.
— Нет! — говорю я. — Неужели ты пошла на такие жертвы только ради руки?
— Не только, — улыбается она и слегка кусает мне грудь.
А поскольку она у меня из-за тренировок твердая, я получаю удовольствие, не думая о том, как отвратно могу выглядеть в глазах девушки. Приятно выглядеть неплохо, понимаю я, и на секунду успеваю пожалеть, что не следил за собой, когда жил с Оксаной. Потом забываю об этом…
Ира переключается на губы, и мы долго целуемся, покачиваясь на шезлонге. Я в ней, и нам хорошо. Совпадение: каждый раз, когда она подходила ко мне, солнце оказывалось строго у нее между ног. Я еще удивлялся, как так получается. Даже думал, что она нарочно так делает. Оказалось, нет.
И только после того, как Ира, не смущаясь, но глядя чуть в сторону, сняла с себя плавки и села на меня, глядя в глаза, а на пляже не было никого, кроме нас, да чаек, собиравших остатки обедов прожорливых украинских туристов, да морских блох, сигавших по краю волны и песка, да ветра, да песчинок, летавших с косы на берег и обратно, да нескольких облаков, да солнца, опять порыжевшего, я понял. Я все понял. Солнце просто хотело быть у нее между ног. Я тоже хотел. Думаю, все на свете хотело быть у нее между ног. То, что там было, я обозначил только одним словом.
— Идеал. То, что у тебя между ног — идеал.
— Остальное, — хихикнула она, — не нравится?
— Нравится, — не соврал я, — но это — самое-пресамое ценное-расценное.
— Я люблю секс.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Не верю, — улыбнулась она.
— Много ты понимаешь, — сказал я.
— До черта, — сказала она.
— Ни хрена, — сказал я.
— Тебе нравится моя грудь? — спросила она.
— Еще как! — не соврал я.
— Она небольшая, — сказала она.
— Мне нравится, — сказал я.
— А все остальное?
— Не могу налюбоваться на твой живот, — не соврал я. — На лицо. На все.
— Чувствуешь, как сжимаю? — спросила она.
— Ох, — сказал я.
— Что? — начала щекотать мне шею языком она.
— Ох, — честно повторил я.
Два дня назад я лежал на пляже, старательно пряча лицо в покрывале. Матвей под зонтиком играл с самосвалом. Почему-то именно самосвалы вызывали у него самый большой интерес. Наверное, развивается как личность, подумал я, и хочет не просто возить что-то на колесах, но и строить. Пришлось купить еще два самосвала, кроме одного того, что мы привезли из дома. По сторонам я старался не смотреть, потому что везде видел лица хихикающих малолетних девчонок, перед которыми, без сомнения, Ира меня ославила. Наверняка, страдал я, она не поверила в мои путаные объяснения и решила, что я и правда не могу.
— Интересно, — спросил я себя вслух, — почему у тебя все объяснения путаные? Никому толком ничего объяснить не можешь. Косноязычный, бля, придурок! Писатель хренов!
Я даже подумывал о том, чтобы свалить. Единственное, из-за чего мы остались: те самые врачи, один из которых все растолковал мне насчет моря. Меньше месяца, сказал он, это не срок. Если меньше месяца, то даже не стоит ребенка мучить, понимаешь? Смена климата, все такое. Ему нужно попривыкнуть, ему нужно втянуться. Ты же не сразу втягиваешься, а? Желательно, конечно, вообще на три месяца. Ну, как раньше дворянские семейства ехали в Крым на лето, помнишь? А как же, посмеялся я, помню. Помню, собрались мы на море с батюшкой в тысяча девятьсот тринадцатом… Три месяца, конечно же, я не потянул бы. Поэтому ограничились одним. Что ж, придется терпеть. Надеюсь, девчонки скоро свалят: вряд ли у школьниц есть деньги, чтобы отдыхать дольше одной-двух недель.
Тут передо мной что-то упало. Не очень тяжелое. Перо? Чайки в Затоке совсем обнаглевшие, гадят прямо на голову.
— Хех, — сказал Матвей, — хех.
— В смысле? — спросил я, не открывая глаз.
— Хех, — пояснил он.